Борис Корнилов - Избранное

1935

Последний день Кирова. — Впервые: «Новый мир», 1935, № 12. Площадь Жертв Революции — до революции, а также в настоящее время — Марсово Поле; «До чертиков хочется жить» — перефразировка известных слов С. М. Кирова из его речи на XVII съезде партии.

Начало Земли

Я часто думаю:онасвободна,невредима,и спутница у ней одна,ее фамилия — Луна,меж ними мягкая стенаиз голубого дыма.А на земле плодовой сень,и все, что видим, — наше,сегодня деньи завтра день,один другого краше.Луга и реки велики,красивы,жатва сжата,гуляют кони и быки,играют медвежата.Есть непонятные слова:«хозяин»,«голод»,«деньги».Ребенок родится едва,встает на четвереньки,и про такого говорят:«Толстяк…»Люблю потискать.На нем младенческий нарядпо поясиз батиста.Ну, не наряд —всего однасмешная рубашонка,и называется онапод рифму — распашонка.Осуществимая всегдамечта к переселенью —морская надоест вода,живи хоть под сиренью.Захочешь — слушай соловья,живешь — не худосочишь…И вся землявезде твоя —шатайся куда хочешь…Хочу, чтобы на век веков,не лишены идиллий,все сочинители стиховпо всей земле ходили.Увидят девушку — споют,в душе любовь схоронят,и сосны над землей встают,и каждая в короне.О, разноцветный этот рай,тепло небесной выси.Захочешь жить — не умирай,все от тебя зависит.Ты славословие моеприми, Земля…Тоскую,хотел бы видеть я ее,огромную такую.

Но, золотистая, оналюдьми на всякий случайсвязана,оскорбленапроволокой колючей.Разломанная на кускии в рассеченной коже —дороги на земле узкии над землею тоже.Так повелось из рода в род,что по равнине гладкойлюбой из нас идет вперед,но все-таки с оглядкой.Крадется около стены,чтоб не напали со спины.Глаза,биенье кровии руки наготове.Живет на свете лиходей,его богатство душит —к его услугам тьма людейи десять тысяч пушек.Он болен.У него врачи,он зол и мал, как кречет…Он говорит врачам: «Лечи…»Врачи больного лечат.Он изнемог,он одинок,и злую щепку эту,больную с головы до ног,сажают на диету,чтобы приятна и легка —секрет, конечно, найден:стакан парного молокаи две тартинки на день.Но до здоровья далеко:он полтартинки гложет,пьет с отвращеньем молокои больше есть не может.Зачем ему его дома,его суда и пушки?Приходит ночь,угрюма тьма —он жалок на подушке.Он беден, как старик любой,но вот к нему, глухому,веселый, чистый, голубойзвонок по телефону.Он выслушал.Его щекався дернулась, застыла,и поднялась его рука,рука больного старика,лиловая, как мыло.Он через силу поднялся —изломанный —с подушки.Он крикнул.Через полчасазаговорили пушки.И люди гибли той порой(чего им делать, бедным?)за то, чтобы стальной корольстал нефтяным и медным.Он людям говорил: «Велю!..»И шли на битву снова,пока стальному королюнесли стакан парного.

А в то же время жил кузнец,его нужда качала…Когда тоске его конеци радости начало?Беда…В подвале, как в дыму,житье совсем особое…По безработице емуназначили пособие.Пособие — как сто плетей:не радоваться — плакать…Женаи четверо детей,и за квартиру — плата.И деньги к своему концуне таяли —летели,хватало денег кузнецуна полторы недели.Когда ударил гром свинцаи мир в бреду затрясся,определили кузнецана пушечное мясо.Он шел под яростным дождемот Киева до Омскаи думал: «Что же, подождем,чего-нибудь дождемся…»Четыре года шла война,ломая все на свете,и умерла его жена,и потерялись дети.В те годы темные — отцов,детей пропало сколько?И сам кузнец в конце концовне миновал осколка.Желая отплатить вдвойне,он выжил понемногу,оставив жалость на войнеи в госпитале ногу.Но не сказал он: «Помоги…»Надел свои медали,и деревяшку для ногиему в дорогу дали.И думал он:«В конце концов,полезны штуки эти:узнал я —больше кузнецов,чем королей на свете…Мы не потонем,не сгорим…Переменясь ролями,мы, кузнецы, поговоримсегодня с королями…»

И вы у Зимнего дворцапод осенью нагоювидали, может, кузнецас оторванной ногою?Он говорил мне:«Торжествомое такое, друже,что ногу — это ничего,вот руку если — хуже.Теперь, в семнадцатом году,свою ценю я рану —я с нею с места не сойду,стрелять не перестану…»Мой бородач…Его Аким,по-видимому, звали,и я хотел бы быть таким,но буду ли?Едва ли…Как мало испытали мыв сравнении с отцами:войны,и голода,и тьмыгодами,месяцами.Но уважаю старика,отца-единоверца;и вот ему моя рука,мое большое сердце,и вот ему мои глаза,острее ястребиных,и кровь — горячая гроза,красней, чем на рябинах.Я страшной клятвой говорю —у нас одна награда,что слово наше королюпроизнесем как надо;что не впадем в истошный крик —с полей,заводов,штолен,и ты останешься, старик,ребятами доволен…

Вот почему одной, прямойидем дорогой прямо…Нам — это праздник,твой и мой…Кому-то — волчья яма.И сердце гордое гудит,и руки не ослабли,и каждый в небеса глядит,где ходят дирижабли,где в теплом воздухе сухомзабыты наши раны…Где журавлиным косякомтрубят аэропланы.Штыков и сабель остриеценю я как примету, —мы переделаем ее,красавицу планету.Иллюминации горят —уже сейчас встречаласплошная лава октябрятземли своей начало.Им было весело.Ониот солнца золотые…Мой дорогой старик,взгляни —какие молодые.Вот волосы твои в дыму,усов зловеща проседь —скажи им: «Царь…» —«А почему?» —все октябрята спросят.Ты расскажи им,не спеши,слеза в глазах зажата, —они не знают, малыши,смешные медвежата.А я пойду —часы к шести,и мой маршрут особый.Тут делать нечего,прости:свидание с особой.Приду я от нее домой,закрою на ночь двери,и парабеллум надо мноймне заново проверить.Проверим,смажем,ствол протрем;пожалуй, очень скорои мне придется с королемвойти в переговоры.В каком-тобудущем году,но поздноили раноя тоже с места не сойду,стрелять не перестану.Я вспомню про тебя в боюи песню вспомню эту,про изумруднуюмоюкрасавицу планету.

12 октября 1935 г.