Весь свет 1981 - Анатолий Владимирович Софронов

Довольно шумно делегаты. Гусев

До поздней ночи распевает песни

И оперные арии, пока

Под окнами не соберется куча

Зевак.

Ты был не прочь его послушать,

Особенно вот эту: «Нас венчали

Не в церкви…»

Заседанья начались

В мучном огромном складе.

Те, кто думал

О конспирации,

На этот раз

Перестарались

И своим вторженьем

Не только распугали всех мышей —

Но дали повод крысам полицейским

Вынюхивать крамолу. Зашептались

О русских бунтарях.

Пришлось всем съездом

Переплывать в туманный Альбион.

* * *

Апрельский Лондон. Шум и гам столицы

В тумане, продырявленном дождем.

Ты любишь забираться высоко

На крышу омнибуса, всю столицу

Успел исколесить.

На Пиккадилли

И Уайтчеппель — роскошнейшие виллы

С зеркальными окошками

Утопли

В озерах зелени. А мимо проплывают

Сверкающих фиакров купола.

Бриллианты. Бешеные туалеты.

Духи.

А рядом улочки, где грязь.

С развешанным под окнами бельишком,

С голодными прозрачными детьми.

«Two nations»[1] — ты хмуришься.

Как всюду,

Где властвует разнузданно барыш.

В пивных легко насытиться мечтою.

Чадящие лучины освещают

И лица продавцов, и люд галдящий, —

Пей, пролетарий, и возвеселись…

Но в следующую уличную сцену

Вгрызается грохочущий автобус.

О чем ты призадумался, Ильич?

ИСТОРИЧЕСКИЕ ВЫКЛАДКИ

ТАКОЙ ДАЮТ ОТВЕТ:

ИСТЕРИЧЕСКИЕ ВЫХОДКИ

ПРИНОСЯТ ТОЛЬКО ВРЕД.

МЫ НАЗЛО ВРАГАМ ПОСТРОИМ

НОВЫЙ МИР ЗА ГОДОМ ГОД.

ПО ЗЕМЛЕ ЖЕЛЕЗНЫМ СТРОЕМ

РАТЬ НАРОДНАЯ ПРОЙДЕТ!

* * *

Ты навсегда запомнишь воскресенье

Кровавое.

Покойное течение

Народа к Зимнему дворцу. Иконы.

Царя портреты. Залпы из винтовок,

И горы трупов. Всюду льется кровь.

В столовке эмигрантов Лепешинских

Поют о павших жертвою в борьбе.

Волнения. Переживанья. Речи

О Первой революции…

Чиновник

«Société de Lecture»[2] — свидетель

Того, как ежедневно утром рано

Приходит русский революционер

В дешевых брюках, на манер швейцарцев

Подвернутых, чтоб грязью не заляпать

(Ты вечно забывал их отвернуть),

И, в руки книжку взяв о баррикадных

Боях, ту, что штудировал вчера,

Садится у окошка, упоенный

Работой над неведомым трудом.

Лишь изредка встает, подходит к полке,

Берет большой словарь, чтоб отыскать

Мудреный термин, а затем неслышно

Расхаживает по библиотеке

Туда-сюда, и вновь за стол садится,

И что-то мелким почерком строчит.

Немало книг прочел ты о военном

Искусстве, разработал досконально

Весь план вооруженного восстанья,

Которое сметет прогнивший мир.

О Первой революции раскаты!

Какой восторг! Волнение какое!

«ВЫ ЖЕРТВОЮ…»

НО ДЕНЬ НАСТАНЕТ НЕИЗБЕЖНЫЙ,

НЕУМОЛИМЫЙ ГРОЗНЫЙ СУД!

* * *

РУХНУТ ТИРАНЫ СМЕРДЯЩИЕ — И ЗАДРОЖАТ

ДУШИ ТОРГАШЬИ, ПЛОДЯЩИЕ ЛОЖЬ И РАЗВРАТ,

ВРЕМЕНИ ВЕКИ И ЧАШИ ВСЕЛЕНСКИХ ВЕСОВ,

ТЕНИ УШЕДШИХ НАВЕКИ ЛЮДСКИХ ГОЛОСОВ.

* * *

Я

Метронома ленинского

Слышу

Биенье

Над живою синевою

Ударных строек комсомольских.

Век

Счастливцев, навсегда перечеркнувших

Извечную печаль в судьбе Земли.

Любимая, как сладко сознавать,

Что и мои напевы приближают

Грядущего ликующее небо,

Раскинувшееся, как лепестки

Огней рассвета,

Над стремниной века

Твоих ударных строек, Комсомол!

Любимая, прижмемся же друг к другу,

Как два единоверца,

На ладони

Дворцовой площади. Вот здесь, гляди,

Когда-то

На ветру,

Октябрьской ночью

Решалось счастье всей земли людей.

Прижмемся же друг к другу

Под лучами

Святой звезды рубиновой, глядящей

Провидчески на каждого из нас.

* * *

ЧЕЛОВЕК РАСПРЯМЛЯЕТСЯ В ВЕЧНОСТЬ —

РАСКРЫВАЕТСЯ В НЕМ ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ…

Он распрямляется, отягощен

Поклажей суеверий, недомолвок,

Речений проржавевших,

Прорицаний

О том, что все и вся сметает смерть.

В его душе еще не стихнул пламень

Слепого зла — наследие гиен,

Стервятников, клопов, ползучих гадов

В необозримом родственном ряду.

На древе жизни яблоко познанья

Еще висит,

А роботов орда

(Из третьего и прочих поколений)

Ждет грозных повелений за окном.

В котлах кипящих

Наших черепов

Всплывают судьбоносные вопросы,

И помыслы благие громыхают,

И нет нужды скрывать,

Что друг о друге

Мы знаем подноготную давно.

Науке взоров и прикосновений,

Признаний и намеков — тыщи лет.

Иллюзий нет.

Зато за горизонтом —

Яйцо растрескавшееся рассвета

И девушки русоволосой песнь.

Парящие воздушные шары

Туманов застилают взор дороге.

Земля набрякла.

Вновь рука судьбы

Над пробудившейся весной воздета.

* * *

Мы перетягиватели канатов.

Мы полиспасты. Блоки. Рычаги.

Мы шестеренки и колес ободья.

Мы плуги, поршни и заслонки.

Мы —

Дороги электрические. Взрывы

Моторов и форсунок.

Над столицей —

Живая туча газов выхлопных.

Храп темноты за окнами.

Безверье

Закаркало.

Я вижу их. Они

На поводочках — друг за другом — тянут —

Кто дачку, кто болонку, кто авто.

Прислушайся, великий открыватель

Грядущего,

К гогочущим остротам

Бездельников

И вздохам бедняков.

А клумбочки стоят на задних лапках,

И наподобье масленых бисквитов

Сверкают ставни.

Клацканье ворот.

Заборы точно стены крепостные.

За ними — геркулесовы головки

Капусты — как шары магнитных мин.

На рыле телевизора

Голодных

Детишек созерцаем столь же близко,

Как первую прогулку по Луне.

Но и Луна и нищета далеко

От нашей чистой совести.

Утроба

Небес из мирозданья выпирает,

Телами падших ангелов полна.

Прислушайся, великий открыватель

Грядущего:

Вздыхает мокрый снег,

Деревья плачут перед холодами,

И сонно квохчут куры равнодушья,

И обыватель на террасе воет

Всем надоевший шлягер.

Где ж итог?

До