Весь свет 1981 - Анатолий Владимирович Софронов
О, как вы были молоды тогда!
НАС ВЕНЧАЛИ НЕ В ЦЕРКВИ,
НЕ В ВЕНЦАХ, НЕ С СВЕЧАМИ;
НАМ НЕ ПЕЛИ НИ ГИМНОВ,
НИ ОБРЯДОВ ВЕНЧАЛЬНЫХ.
ВЕНЧАЛА НАС ПОЛНОЧЬ СРЕДЬ МРАЧНОГО БОРА!..
Ты начинал неторопливо: «БОГ
ВСЕСИЛЬНЫЙ, БОГ ЛЮБВИ».
Как вдохновенно
Звучала ария,
И ночь к ней припадала
Цветов нектаром, запахами трав.
Затем вы с Олей принимались петь
Дуэтом: «НЕЛЮДИМО НАШЕ МОРЕ».
Все выше брали, выше…
Благодать!
И чудилось,
Что песня Русь подъемлет
К счастливым и печальным берегам
Грядущей жизни…
НО ТУДА ВЫНОСЯТ ВОЛНЫ
ТОЛЬКО СИЛЬНОГО ДУШОЙ!..
СМЕЛО, БРАТЬЯ!
БУРЕЙ ПОЛНЫЙ,
ПРЯМ И КРЕПОК ПАРУС МОЙ!
Прохлада. На крылечке лампа светит.
Трепещет мотылек, упавший в мед.
И смутно звезды на клавиатуре
Мерцают…
Мама, мама, не грусти.
Сыграй мне наше русское, родное,
Давай припомним «Степь да степь кругом…»
О ямщике, в степи глухой замерзшем…
Жаль, Оленька уж больше не споет.
Так рано, господи, ушла, так рано…
Навеки…
Мама, милая, не плачь.
* * *
Той осенью дороги всей планеты,
Утопшие в пыли тысячелетий,
Подрагивали, как листы осин.
Земля качалась на весах Фемиды.
Все было
Как до сотворенья мира.
До нас.
До не родившихся на свет.
Еще окрест дымилась и алела
Кровавая чреда ужасных битв.
О, десять миллионов убиенных!
Десятикратно десять миллионов
Страдающих!..
Но молоху войны
Все было голодно, —
И тут на сцену
Истории
Нежданно вышел
Он.
В ту осень,
В середине октября,
Он появился тайно в Петрограде.
На кепке — иглы хвои:
Пробирался
Сквозь сумрачные финские леса.
Мир тихо утопал
В болоте мертвом
Окопов.
Мир устал от ожиданья,
Но вдруг взревело:
«Братья! Зимний взят!»
Догорели язычки
Свечечек за генералов,
Досветили огоньки
За плешивых чинодралов.
До небес — возмездья рокот.
Толстосумы не спасут
Ни кадетских лжепророков,
Ни эсеровских иуд!
Не укроет заграница
Гадов, пивших нашу кровь!
Вокруг Дворцовой площади кружится
Надежда наша, Вера и Любовь.
* * *
ПОСЛЕДНИЙ ОБЛИК ТВОЙ ЗАПЕЧАТЛЕЛ
ХОЛОДНЫЙ МРАМОР.
Я СМОТРЮ, БЛЕДНЕЯ,
НА ОЧЕРТАНЬЯ ГУБ ТВОИХ.
СЛОВА
ДАВНО УЖЕ ВСЕ СКАЗАНЫ.
ОДНАКО
Я ПОВТОРЮ:
ЗНАЙ, ЭТО ТЫ, БЕССМЕРТНЫЙ,
В НАС ЭРУ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ ОТКРЫЛ.
* * *
По Петербургу — грязные следы
Осенней тьмы, размытой полнолуньем,
Размолотой, как в мельнице.
За Охтой —
Поют, печалясь, о судьбе девичьей.
Грохочет конка.
Как слепая птица,
Дождь мечется меж черных крон дерев.
Под фонарями проплывают шубки
Воздушных барышень.
Серебряная сабля
Честь отдает нижайше.
Туалеты
Прекрасных дам в покоях изумрудных
Домов игорных — точно шлейфы фей.
Сверкание призваний и признаний.
Осколки судеб. Выкрики. Игра.
И шепот надо всеми сатанинский:
«Сумей и ты в историю вползти».
По Петербургу — осень с зябким птичьим
Дождем. Нева сверкает, отражая
Цилиндр и чье-то бледное лицо.
Как баржу на буксире,
За собою
Мы тащим груз судьбы…
Свалилась крыса
С причала. Вдруг откуда-то приполз
Прогнивший запах апельсинов.
В полночь
Все улицы уже полным-полны
Телами падших ангелов. Трепещут
Еще крыла, еще душонка бродит
В саду Эдемском.
— Ангелочек!
— Ой! —
Отчаянье в трактирах хлещет водку.
Спасенье щиплет траву в небесах
И пьет нектар бессмертья,
Забывая
Юдоль скорбей, земной горчащий прах…
Осенний Питер. Близится конец
Столетья. Именитые персоны
Полны решимости объять все блага
Земли и неба. Эти господа
Сожрут и совесть, и жестокий призрак
Раскаянья.
Восстань же против зла
С народной ратью…
Там, за Волгой, жизнь —
Как ржанье скакунов огненногривых,
Оседланных луною.
Лишь однажды
Дано тебе прозреть, но — навсегда.
Проснулся мокрый колокол.
Марксист
Ульянов ест блины, светло смеется.
Чай золотится. Мельница времен
Домалывает век.
А грузный Питер,
Как якорь, тускло светит на борту
Державного дредноута — России.
Прогнивший мир,
Пробил твой смертный час!
* * *
Сначала вдоль Невы, а возле Охты —
Свернуть домой. А Надя так близка
И так нежна. Ей чудится во мраке
Зловещий шепот.
Брат казнен. Над братом
Трава растет.
Остался микроскоп.
И порванная нить судьбы. Запомни:
Отныне мы пойдем другим путем.
Другой стезей. Вот только маму жалко:
Ее еще такое в жизни ждет.
Мы знаем их, крикливых либералов.
Скулящих трусов, воющих вослед
Немногим смельчакам.
Мы знаем мямлей,
Страшащихся навлечь сановный гнев.
И старенький учитель не заходит
Сразиться в шахматы. Его понять легко.
Боится пересудов… Вы, Надежда,
Не можете представить,
Каково
Тогда нам было с мамой. Кто захочет
С семейкой арестанта чаевать?
Вот и сидим одни у самовара.
Бесцельность слов. Пустыня. Пустота.
Нельзя впадать в унынье.
Свищет плеть
Над нашею судьбой, как будто свищет
Юродивый.
На всех устах — печать.
Лишь блеянье баранье либералов.
Когда ж мы поумнеем, черт возьми!
— Да, кстати, вам не холодно, Надежда?
— Нет, вроде ничего…
Над Петербургом
Во всей красе луна. Помедли, время!
От нежности кружится голова.
И все короче шаг. Молчанье. Ветер.
Тебе немногим больше двадцати.
И в жилах — гул непрожитых столетий…
Ночь. Подгулявший жалостно поет.
Ах, Русь моя… Я от отца узнал
Ее историю…
Вы слышите, какое
У Стеньки Разина отходчивое сердце…
* * *
НАД
ХРИПЕНЬЕМ ВЗБЕСИВШИХСЯ
