Аркадий Славоросов - Опиум
Игрушка
Сердце просто капля киновариВ полночь на Суворовском бульваре.Светофор. Амброзия. Не спится.Зренье ночью, как стальная спица.С посошком сквозь мёртвые посады,Свысока прищурились мансарды,Бесится хипесница-поземка,Дышит паром спящая подземка,И никто не ждёт в колодцах окон.Эта полночь, как стеклянный кокон.И поди гармонию нарушь-ка,Пигалица, спутница, подружка,От подъезда и до поворота,Где сквозят Никитские воротаЗлой тоской, что свойственна подросткам.Ты умрёшь за третьим перекрёстком,Сгинешь среди алефов да ижицВ амнезии телефонных книжиц,В галереях веры календарной,Благородной, но неблагодарной.Я останусь где-то вне и междуЗа ушком чесать свою надежду.Но когда в глаза заглянет длинноЗлополучный Ангел ЛизергинаВ тишине почти что госпитальнойЯ достану с полки шар хрустальный,Я встряхну игрушку из Давоса,И посыплет снег на город косо.А под снегом, под бесплотной пенойТы да я в замкнувшейся Вселенной.Вот и время, детка, вот и место,Праведница, странница, невеста.Господа насмешливая милость.Даже папе Борхесу не сниласьИстины стеклянная игрушка,Пигалица, вестница, подружкаВ полночь на Суворовском бульваре.
Сердце только капля киновари.
Ноябрь
Наволгшая птица взбивает пахтуОсеннего неба. И скушно во ртуОт горького чая, и ночь невзначайПодступит к глазам. Не спеша, изучайПроцесс трансмутации ранней зимой —Стирание граней меж светом и тьмой.И зверь цвета сумерек, маленький бог,Мяукает строго, струится у ног.Ничтожного снега блеснёт чешуя,И мёртвые губы прошепчут: «Но я…»И от равнодушия скулы сведёт.Но снова придёт, разговор заведётСестра электричества и нищеты —Бессонница в платье из блёклой тафты,Целует в глаза и зевает: «Хандра!Неплохо бы и не дожить до утра»А утро — лишь мутный кристалл H2O.Но куришь, но ждёшь неизвестно чего,Как ждёт дезертир восклицания «Пли!»,Чтоб губы испачкать в морозной пыли.
Смоляное чучелко
В темноте ни лучика:Видно, смерть близка.Смоляное ЧучелкоДышит у виска.
Что-то ты сегодня скис,Хитроумный братец Лис.
Ты хотел его обнять,Глядь, и лапок не отнять.А хотел поцеловать —Вот и губ не оторвать.Ты хотел его убить —Кулака не отлепить.Ты хотел бежать тотчас,Только хвост в смоле увяз.
Не отыщешь ключика,Не обрежешь нить.Смоляное Чучелко —Некого винить.
Так и жить тебе в смолеНа цветущей на земле.
Ты хотел его понять,Только рук не оторвать.Ты хотел его любить —Только губ не отлепить.Ты хотел его простить,Да хвоста не отцепить.Умереть хотел и вразОкончательно увяз.
Веселей попутчикаСыщешь ты едва ль.Смоляное Чучелко —Никого не жаль.
…И смеётся надо мнойЧёрный будда смоляной.
(В земле от Курил до Польши)
В земле от Курил до Польши,Где даже вода — кристалл,Мне нечего дать вам больше,Я всё уже вам отдал.
Остались мандраж похмельныйДа тоненький голосок.Я только сосуд скудельный,А воду впитал песок.
Возьмите меня! РазрухаОдна сторожит в саду.Рабу не отрежут ухоИ даже не предадут.
Войдите, как в лета оны,Горланя: «Огня! Огня!»И Ангелов легионыНе вступятся за меня.
Напяльте венок терновый,И плетью а-ну пылить…За эдакие обновыМне нечем теперь платить.
Я жалок и гол, взгляните,И сам-то себя стыжусь.Распните меня, распните!На большее — не гожусь.
(Пока февраль, играя ртутью)
Пока февраль, играя ртутью,Жуёт размокшую кутью,Как долбоёб на перепутьеПред чёрным камнем я стою.Славянской вязи буквы строги,Мыслишку зябкую мастырь,Но здесь от века три дороги:Тюрьма, кабак и монастырь.Судьба-индейка, вита дольче,Татуировка на груди…Тюрьма сама придёт и молчаПокажет взглядом: «Выходи!»Пройду не фрайером, не воромС крыльца по снегу через двор.И чёрный ворон, чёрный воронВ лицо мне каркнет: «Nevermore!»А в душном зале ресторана,Где всё — хищения печать,Так пошло, весело и странно«In vino veritas!» кричать.И, если вырезал аппендикс,То есть ведь совесть и цирроз…Ах, Джими Хендрикс, Джими Хендрикс,Сыграй про степь и про мороз…Рябиной пахнет воздух горький,И санный путь, как след ремня.И монастырь на светлой горкеНе про меня, не про меня.Там чернецы поют литаньиИ гонят демонов взашей…Не пожалей на отпеваньеСвоих ворованных грошей.И тщетно сны в ночи лелея,Тверди, тверди, сходя с ума:Аптека, Лета, Лорелея,Россия, монастырь, тюрьма.
(В глаза мои не пялься)
J.
В глаза мои не пялься,Считай свои гроба.Любови на два пальцаПлесни-ка мне, судьба.
Позорнейшему волку,Любимцу падших жён…Но мы допьём бутылку,Но мы запрём светёлку,Но мы пойдём на ёлкуИ ей свечу зажжём.
Сияй же, ясный венчик,Шепчи, шепчи о нём —Полночный человечек,Играющий с огнём.
Как потерять невинность? —Она была в начале,Она лежит в основе(Не в этой глупой плеве),Она поёт ночамиО маленькой любови,Об этой Божьей ели,Унизанной свечами.
Ты всё на свете знаешь,Горишь, горишь, не таешь,Любовь ты не теряешь,Но лишь приобретаешь.
А мне в предместьях ТроиОстанется одно —Пить горькое сыроеОсеннее вино.
Ах, Джинни, Джинни, Дженни,Твой ангел улетел.По правилам движеньяТы выбрала скольженьеВплоть до преображенья.И это твой удел.
Романс
Ах, ты, горькая свадьба,Воровская женитьба,Мне и горя не знать бы,Мне и счастье забыть бы,Да с тамбовской волчицейПод сосной обручиться.
То далёко, то близкоРыскать в поисках мяса…Ах, шарман, гимназисткаПредпоследнего класса.Два клыка над губоюДля любви и разбою.
Мне бы выть волкодлакомПод незрячей луною,Кадыки рвать собакам,Тенью течь за спиною,И с жемчужной подругойТанцевать перед вьюгой.
Сила в хватке и в лапах,Пепел в палевых космах.Как опасности запахОщущать этот космос.В общем, штука простая —Жить, следы заметая.
Но, когда сучий потрохВскинет чёрную «дуру»,И безжалостный порохОпалит мою шкуру,Среди хрипа и визгаПесней смертного часа:«Ах, шарман, гимназистка,Ах, прости, гимназистка,Ах, прощай, гимназисткаПредпоследнего класса».
Апостол
Когда приходит год расплатыИ зеркала огнём полны,Не время пришивать заплатыМне на прожжённые штаныИ языком мусолить датыДавно проигранной войны.
Когда приходит час прозренья,Приуготовлен я вполнеВнимать молчанию, как пенью,Считать песок в чужой странеИ быть лишь тенью, только теньюНа солнцем залитой стене.
Но вот приходит миг удачи,Весь Рим погрузится во тьму,Всё до кодранта я растрачу,Покину отчую тюрьму,Слезой случайной обозначуСвой путь по лику Твоему.
Примавера
