Виктор Авин - Чуть-чуть высунув язык (сборник стихов)
«Отвезли бы его в Липки, хоронили до утра…»
…он в любе время года гениален — в этом суть,ты скажи, скажи, Серега, так откуда эта грусть?На венчальной, новогодней, ели помнишь ты шары?Ты скажи, скажи, Серега, дождик вешал? На парызаводил лебяжьи воды тихим вечером, ловилпервый лист опавший с клена натирая сапогичерноземом, черноземом, геленища до коленты скажи, скажи, Серега, ты бы сдался в этот плен?В плен в твоей деревне стылой, в плен порядку немчуры?Ты скажи, скажи, Серега, партизанил бы и ты?Пушку, нет сорокопятку, многоствольную Катюшупомогал тащить и Пушкин колесея до Твери?Гоголь был бы комиссаром, Достоевский — подрывник?Ты скажи, скажи, на нарах спал с Цветаевой — сестрой?Ты б не сник под вой снарядов: «Мэри, Мэри, покричи!»а Ахматова бы Блока дотащила на постойв метсанбат среди окопов, вшей… аптеки, фонаригде ты, где ты, мой Есенин, на коне, вихор твой лих?— В развороченный живот он улыбнулся б и затихПотому что с Пастернаком он бежал на высотуне за орденом — за блатом, за березками, за пухтополиный он погиб бы. И «За Родину, Ура!»…Отвезли его бы в Липки. Хоронили до утра.
«Картежный город»
Дом, лепнина, цоколь, арка, дым из темного колодца,Блики в пламени костра, гулким эхом бормотанье,Звон пустой консервной банки и ответ бездомной кошкиВ полутемном переулке. Снопы света из подвальнойКоммунальной чьей-то кухни моментально озаряютСилуэт с огромной тенью, достающей до переднейНа четвертом этаже, где пристойно в гардеробнойИ давно лежит покойник возле двери на ковреПес изысканной породы; шелест новенькой колодыПо соседству, по трубе сливает карты домовойЧерез спутник в небе черном Ведьме в платье закопченомПодметающей планиды чрезмерного везенья.Хруст — в костер летят «поленья» — доски ящиков, газетыИскры, зарево в глазницах, остекленных, на минуту.Стихло. Утро выползает серой ночью из залива,Ветром жутким пробирает мост до каменных костей,На болотах черный город и стучится в дом теней. Тщетно.Чахло шторами прикрыты два окна под самой крышей,Над Невою, наклонившись, стоя спит старик всевышний,И оборванным бродягой в узком, каменном колодцеПетр Первый. У горящего костра, возле мусорного бакаПушкин, Гоголь, Достоевский, Блок, Есенин и шалаваИз соседнего подъезда, пересчитывают звезды,Искры, угли ворошат и гадают — кто же первымВыйдет вон из тех дверей? Домовой? Игрок на деньги?Пес? Хозяин? Бог? Лакей?…
«Бог, это Я!»
Бархатный воздух нежится в парке,Листья не падают — делают арки,Яркие блики танцующих, ветерСдувает песчинки с холодного солнца, и не видно лица. Бег!Мертвое слово не тает, сметает с тропы загнивающий лист. Чист!Утром мозаичный, загнутый вверх, половинчатый сон. В дом!Вниз! Подвал! Порог! Угля! Горящий котел. Железной рукой! Пот.Из двери открытой слезой истекает смола и золотом тут же ложится на лоб.Остывающих вен сеть. Меть, мел! Земля завершает еще один круг мук.Впереди только снег. Холодно. Плед. Огонь. Сток! Последняя влага еще между ног!Ее! Жених Водосточной трубы в октябре поведет под венец. Обручальных колецНабирает бугристый волнующий ствол! А потом — плач! Звук! Неподвижная гладь.Диафрагму погнуть и сломать тебе грудь, жизнь! Смерть! Поддай теплаВ остывающей массе удушливой корни живут. Кнут! Давай, пошла!…Бархатный воздух нежится в парке,Листья не падают — делают арки,жаркие блики танцующих, парНами согретой летней земли;Между деревьев стоят фонари,Они нагибаются, пряча глаза,К тем, кого все-же сумели сгрестиДворники метлами в ложе любви.Юн, по заливу шагает осенний колдун!Сосны все выше белеющих дюн,Ветер сдувает песчинки с холодного солнца, и не видно лица. Бег!Мертвое слово не тает, сметает с тропы загнивающий лист. Чист!Вверх! Домой! Давай лети! Железной рукой стучи в ворота! Бог, это Я!
«Приходи вечером, будет весело…»
Приходи вечером — будет весело!Я обещаю тебе слезы, вид на море,и два кипариса раздвинут руками небои укажут нам путьк сиреневой ветке настоящего Бога.Приходи вечером — будет очень весело!Они организуют «карэ»,а мы анархично разбросанныекак листья березы на талой землезамашем крестами поношеннымии отлетим в нашу фиолетовую страну.Над морем тихо заплачет мокрый снегих желтые лица уплывут вереницейи на траурном столедохлая курица останется слушатьпанихидную песенку о тебе:Сложен, слажен ритуал,свежий листик и бокалпод вуалькою вдовачья-то пьяная рукаот колена вдоль бедрановый чертит ей маршрутснежных белых покрывал.А созвездии Тельцакости, кости, черепас голой маленькой звездойвытворяют чудеса…Приходи вечером.И ты увидишькак холодный, фосфорный фонарь из моргапостучит в лиловое окно с подтекамипод которым твоя юная Мадленпять минут назаддваждывышлазамуж…
«Баки и Вуги»
Зажженые огни на перекрестке.Они манят из уголков дороги,Желающих удвоить освещениеЛица подруги.Потом вернуться в темноту берлоги,Чтобы не делать снова выборМежду собой и левой сторонойНочной медали.А в центре золотого перекресткаСтоит дежурный по любви, подростокОтросток палочки в полоску губитИграет фуги.Он видит лица нас обоих дома,За черным, ветровым стеклом, онМетроном — качает телом:«Займитесь делом»!Провидцу помогают исполнятьМелодию колонки светофоров.Они кружатся и в глаза нам светятПетляют сети.И в голове твоей легко от цвета, звука!Провидца в форме заменяет утро!Уборщицы на метлах — баки, вуги сметаютС лица подруги…
«В Гремундодо над нами солнечное небо…»
В Гремундодо за женский плач — в кастрюлю мужа!В Гремундодо на свадьбах — «Бах», а ночью — дружат!В Гремундодо на ветках псы поют «бельканто»!В Гремундодо глаза мендальные у франтов!В Гремундодо в строю дельфины, а не танки!На каждом венчики и пурпурные банты!Сажают дев на плавники, а вслед за нимиНа водных лыжах — кто, не видно — только спины!Гремундодо — люблю тебя я — много света!Тепло и весело нам жить в поселке этом!Из «Англетера» в бельведер мы переедем, нно!В мешочек с дырочкой — «садовое» кольцо!
«А что же Фауст?»
…Наутро она вышла в сад, и раздвижная дверьв пазу слегка подрагивала в такт волнекоторая вносила в дом прохладный бриз.Вдали, на горизонте, на карниз тяжелогоспросонья океана, поставлены горшочки кораблей.Налей ей, Фауст, легкого дурмана в бокал со льдинками,налей, пусть губы обмакнет и смотрит вдальи кутается в шелковую шаль. Жофрей вон там,под самым коромыслом слоеной радуги, и яхтаего приставлена к лучу, косою толстой линией которыйразделит небо на «где ты был»-«что будет с нею»…А на моторе черном у алеи из стриженных диковенных деревзлатой значок лелеет глаз и надпись «Lexus» втОритгеометрии пространственных решений Бога, что подарил вчерана крикнутое ею «ах, авось» букетик желтых рози черные, широкие колеса со спицами стальным…А на гросс-мачте Фрея под белесой и хлопающей парусиной,в корзинке плакал впередсмотрящий юнга. Внизу, на румпель,с циркулем в руке, задумчиво смотрел он,покусывая ус из смоли с прожилками из лески волосытрепал старик — великий океанский ветер. АА что же Фауст? — Фауст нынче пуст.Вчера, над нею он потрудился славно, поход устроивсквозь Пиринеи свадебной аллеи и алчный куст любовной муки,украв еJ с венчания в свой мир теней, разлуке подарив колеса госта «USA»…
«Секс на Невском»
На Невском полдень, океан, прохладно, лето,Плывут бортами расходясь шаланды, где-тоВдали рогатый пароход маячит, чайкиСтоят на пристани и ждут когда прибудет.В холодной дымке, опустившейся на берег,Плывут потоки лошадей, барашки, пена,Чуть подымаются от волн — как-будто лица,И разбиваются о стены-скалы. «Пицца»,«Одежда», «Обувь» — гроты волны поглощают,В подземку сдвинут переход с плитой надгробной,У входа двое, поперек волны, течения,Стоят и слишком старомодно обнимаются.А, впрочем, нет — они друг друга просто держат!Их лица в вечности, вне времени, в морщинахСоленый пот и слезы, брызги волн, обиды,Налет блокадный — отражают просветление.Он поднимает воротник ей, тронув губы.Она в ответ едва заметными движеньямиНа шее шарф его потертый поправляет…
«Сирень, цветущая зимою»
