Владимир Набоков - Гроздь
В зверинце
Тут не звери, а боги живут!Ослепленный любуется люд павлинами, львами…А меня почему-то привлекты, пушистый, ушастый зверек с большими глазами.Отыскал тебя в дальних краяхпутешественник в синих очках, в кокосовой шапкеи, с добычей вернувшись назад,написал по-латыни доклад о складке на лапке…Ходит, ходит, не видя людей,желтый лев за решеткой своей, как маятник медный;рядом — белый сияет павлин…Кто заметит тебя? Ты один, тушканчик мой бедный!И с тоскою великой любвия в глаза углубляюсь твои, большие, больные:в них вся жалоба жизни моей,в них предсмертная кротость детей, страданья родные…
Ночные бабочки
Я помню вечера в начале листопада,ночную глубину тоскующего сада,где дуба одного листва еще густа,и млеет мглистая густая темнотапод ветками его, и нежные ночницыеще к нему летят в лиловый сонный час:трепещут в темноте незримые ресницы,порхают призраки пушистые… Для вас,ночные бабочки, приманку я готовлю:предчувствуя с утра удачливую ловлю,я пиво пьяное мешаю пополамс согретой патокой, потом прибавлю рому.
И в сад я выхожу к туманам, чудесам,и липким золотом я мажу по сыромудубовому стволу, и с кисти каплет сок,по трещинам ползет, блестящий и пахучий…Шафранный шар луны всплывает из-за тучи,и дуб, сообщник мой, развесист и высок.Впитал он не одно земное сновиденье;я жду в лиловой мгле, и он со мною ждет.
И вот, таинственно-внезапно, как паденьезвезды, задумчиво-беззвучно, как полетцветочного пушка, — одна, затем другаятень малая скользит, белеясь и мигая:рождаются во тьме седые мотыльки.На ствол я навожу круг лампочки карманнойи вижу: пять ночниц вбирают сок дурманный,блаженно выпустив витые хоботкии крылья серые на розовой подкладкеподняв, оцепенев, — и вдруг, взмахнув крылом,скрываются во мрак — и вновь на запах сладкийслетаются легко. Стою перед стволом,внимательно слежу наряд их полуявный,окраску и узор, и, выбрав мотылька,над самою корой я всплескиваю плавнобелесой кисеей широкого сачка.
Чудесные часы! Восторг воспоминанья!Волнуется душа… Латинские названьякружатся в голове, а ночь тепла, мутна…Висит в набухшей мгле лимон луны огромный.Вдали, между ветвей, за клумбами, за темнойплощадкою, — горят в усадьбе три окна.Оттуда в должный час меня окликнуть можно,сказать, что спать пора, и, выглянув в окно,увидеть: черный сад, фонарик осторожный,мелькнувшего сачка белесое пятно…
И возвращаюсь я с добычею воздушной:еще стучится жизнь о стенки коробка,на вату лью эфир, холодный, сладко-душный,под грудку я беру малютку мотылька, —слабеет, гаснет он, — крылатый человечек,и в пробковую щель меж липовых дощечекпоимки бережно я вкалываю в ряд.
Усните, крылышки, глазастые головки, тончайшие сяжки!.. Вот пухлый шелкопряд,рябой, как палый лист, вот крылья черной совкис жемчужной ижицей на жилке узловой,вот веер крохотный с бахромкой световой,вот кроткий старичок, монашек в темной рясе,и вот царевна их, невеста ветерка:две ленты бархата на розовом атласе,фламинговый пушок на кончике брюшка…
Спасибо, нежные!.. Шли годы за годами,вы таяли с теплом и вспыхивали вновь.Неизъяснимую я чувствовал любовь,мечтательно склонясь над вашими рядамив стеклянных ящиках, душистых и сухих,как легкие листы больших поблекших библийс цветами блеклыми, заложенными в них…Не знаю, мотыльки, быть может, вы погибли;проникла плесень, моль, подъели червячки,сломались крылышки, и лапки, и сяжки, —иль руки грубые заветный шкап открылии хрустнуло стекло, — и вы превращеныв цветную горсточку благоуханной пыли…
Не знаю, нежные, но из чужой страныгляжу я в глубину тоскующего сада;я помню вечера в начале листопада,и дуб мой на лугу, и запах медовой,и желтую луну над черными ветвями, —и плачу, и лечу, и в сумерки я с вамивитаю и дышу под ласковой листвой.
IV. ДВИЖЕНЬЕ
В поезде
Я выехал давно, и вечер нероднойрдел над равниною нерусской,и стихословили колеса подо мной,и я уснул на лавке узкой.
Мне снились дачные вокзалы, смех, весна,и, окруженный тряской бездной,очнулся я, привстал, и ночь была душна,и замедлялся ямб железный…
По занавескам свет, как призрак, проходил.Внимая трепету и треньюсмолкающих колес, — я раму опустил:пахнуло сыростью, сиренью!
Была передо мной вся молодость моя:плетень, рябина подле клена,чернеющий навес, и мокрая скамья,и станционная икона.
И это длилось миг… Блестя, поплыли прочьскамья, кусты, фонарь смиренный…Вот хлынула опять чудовищная ночь,и мчусь я, крошечный и пленный.
Дорога черная, без цели, без конца,толчки глухие, вздох и выдох,и жалоба колес, как повесть беглецао прежних тюрьмах и обидах.
Экспресс
На сумрачном вокзале по ночамторжественно и пусто, как в соборе, —но вот вдали вздохнуло словно море,скользнула дрожь по двум стальным лучам,бегущим вдаль, сходящимся во мраке, —и щелкнули светящиеся знаки,и в черной глубине рубин мигнул,за ним — полоска янтарей, и гулвлетел в вокзал, могучий гул чугунный, —из бездны бездн, из сердца ночи лунной,как бы катясь с уступа на уступ.
Вздохнул и стал: раскрылись две-три двери.Вагоны удлиненные под дубокрашены. На матовой фанеренад окнами ряд смугло-золотыхфранцузских слов, — как вырезанный стих,мою тоску дразнящий тайным зовом…За тенью тень скользит по бирюзовымпрозрачным занавескам. Плотно скрывпереходные шаткие площадки,чернеют пыльно кожаные складкинад скрепами вагонов. Весь — порывсосредоточенный, весь — напряженьеблаженное, весь — жадность, весь — движенье, —дрожит живой, огромный паровоз,и жарко пар в железных жилах бьется,и в черноту по капле масло льетсяс чудовищных лоснящихся колес.
И через миг колеса раскачнулисьи буферов забухали щиты —и пламенисто-плавно потянулисьв зияющий колодец темнотывагоны удлиненные… И вскорезабыл вокзал их звон и волшебство,и стало вновь под сводами еготоржественно и пусто, как в соборе.
«Как часто, как часто я в поезде скором…»
Как часто, как часто я в поезде скоромсидел и дивился плывущим просторами льнул ко стеклу холодеющим лбом!..И мимо широких рокочущих оконсвивался и таял за локоном локонлетучего дыма, и столб за столбомпроскакивал мимо, порыв прерываявзмывающих нитей, и даль полеваяблаженно вращалась в бреду голубом.
И часто я видел такие закаты,что поезд, казалось, взбегает на скатыкрутых огневых облаков и по нимспускается плавно, взвивается сновав багряный огонь из огня золотого, —и с поездом вместе по кручам цветнымстолбы пролетают в восторге заката,и черные струны взмывают крылато,и ангелом реет сиреневый дым.
Примечания
1
Гроздь. Берлин: «Гамаюн», 1923
2
Фиалка трехцветная (лат.).
