Владимир Набоков - Гроздь
«Как воды гор, твой голос горд и чист…»
И. А. Бунину
Как воды гор, твой голос горд и чист.Алмазный стих наполнен райским медом.Ты любишь мир и юный месяц, лист,желтеющий над смуглым сочным плодом.
Ты любишь змей, тяжелых злых узловлиловый лоск на дне сухой ложбины.Ты любишь нежный шелест голубиныйвокруг лазурных, влажных куполов.
Твой стих роскошный и скупой, холодныйи жгучий стих один горит, одиннад маревом губительных годин,и весь в цветах твой жертвенник свободный.
Он каплет в ночь росою ледянойи янтарями благовоний знойных,и нагота твоих созвучий стройныхсияет мне как бы сквозь шелк цветной.
Безвестен я и молод в мире новом,кощунственном, но светит все яснеймой строгий путь: ни помыслом, ни словомне согрешу пред музою твоей.
1922II. ТЫ
«Когда, туманные, мы свиделись впервые…»
Когда, туманные, мы свиделись впервые,когда задумчиво вернулся я домой,мне все мерещились глаза твои живыесквозь дымку чуждости. Я заперся в немойи светлой мастерской, моих видений полной,где в солнечной пыли белеет бог безмолвный,где музу радуют два бронзовых борца,их мышцы вздутые, лоснящиеся спины,и в глыбе голубой сырой и нежной глиныя призрак твоего склоненного лицаруками чуткими по памяти наметил:но за туманами еще таилась ты,и сущности твоей тончайшие чертыв тот день я не нашел. И вновь тебя я встретил,и вновь средь тишины высокой мастерской,забыв наружный мир, с восторгом и тоской,я жадно стал творить, и вновь прервал работу…Чредой сияли дни, чредой их позолотусмывала мгла ночей. Я грезил и ваял,и приходил к тебе, простые слышал речи,глубокий видел взор, и после каждой встречичертою новою, волшебной наполнялнесовершенное твое изображенье.Порой казалось мне, что кончен тонкий труд,что под рукой моей твои уста поют,что я запечатлел живое выраженье,все тени, все лучи любимого лица…но, встретившись с тобой, я чувствовал, как многоеще не найдено, как смутно, как убогоподобие твое… Далече до конца,но будет, будет час, когда я, торжествуя,нас разделявшую откину кисею,сверкнет твоя душа, и Счастьем назову яработу лучшую, чистейшую мою.
«Мечтал я о тебе так часто, так давно…»
Мечтал я о тебе так часто, так давно, за много лет до нашей встречи,когда сидел один, и кралась ночь в окно, и перемигивались свечи.
И книгу о любви, о дымке над Невой, о неге роз и море мглистомя перелистывал — и чуял образ твой в стихе восторженном и чистом.
Дни юности моей, хмельные сны земли, мне в этот миг волшебно-звонкийказались жалкими, как мошки, что ползли в янтарном блеске по клеенке…
Я звал тебя. Я ждал. Шли годы, я бродил по склонам жизни каменистыми в горькие часы твой образ находил в стихе восторженном и чистом.
И ныне, наяву, ты, легкая, пришла, и вспоминаю суеверно,как те глубокие созвучья-зеркала тебя предсказывали верно.
Сонет
Весенний лес мне чудится… Постой,прислушайся… На свой язык певучийпереведу я тысячи созвучий,что плещут там под зеленью святой.
И ты поймешь, и слух прозрачный твойвсе различит: и солнца смех летучий,и в небе вздох блестящей легкой тучи,и песню пчел над шепчущей травой.
И ты войдешь тропинкою пятнистойтуда, в мой лес, и нежный и тенистый,где сердце есть у каждого листка,
туда, где нет ни жалоб, ни желаний,где азбуке душистой ветеркаучился я у ландыша и лани.
«Позволь мечтать. Ты первое страданье…»
Позволь мечтать. Ты первое страданьеи счастие последнее мое,я чувствую движенье и дыханьетвоей души… Я чувствую ее,как дальнее и трепетное пенье…позволь мечтать, о, чистая струна,позволь рыдать и верить в упоенье,что жизнь, как ты, лишь музыки полна.
«Ее душа, как свет необычайный…»
Ее душа, как свет необычайный,как белый блеск за дивными дверьми,меня влечет. Войди, художник тайный, и кисть возьми.
Изобрази цветную вереницуволшебных птиц, огнисто распишивсю белую, безмолвную светлицу ее души.
Возьми на кисть росинки с розы чайнойи красный сок раскрывшейся зари.Войди, любовь, войди, художник тайный, мечтай, твори.
«Когда захочешь, я уйду…»
Когда захочешь, я уйду,утрату сладостно прославлю, —но в зацветающем саду,во мгле пруда тебе оставлюодну бесценную звезду.
Заглянешь ты в зеркальный пруди тронешь влагу, и движеньябеспечных рук звезду вспугнут,но зыбь утихнет, отраженьевернется вновь, шепнет: я тут…
Ты кинешь камешек, и вновьзыбь круговая гладь встревожит.О, нет, звезде не прекословь,растаять в сумраке не можетмой лучший луч, моя любовь…
Над влагой душу наклоня,так незаметно ты привыкнешьк кольцу тончайшего огня;и вдруг поймешь, и тихо вскрикнешь,и тихо позовешь меня…
«О, светлый голос, чуть печальный…»
О, светлый голос, чуть печальный,слыхал я прежде отзвук твой,пугливый, ласково-хрустальный,в тени под влажною листвойи в старом доме, в перезвонеподвесок-искорок… Звени,и будут ночи, будут дниполны видений, благовоний;забуду ветер для тебя,игравший в роще белоствольной,навек забуду ветер вольный,твой лепет сладостный любя…Очарованье звуковое,не умолкай, звени, звени.Я вижу прошлое живое,между деревьями огнив усадьбе прадеда, и окнаоткрыты настежь, и скользят,как бы шелковые волокна,цветные звуки в темный сад,стекая с клавишей блестящихпод чьей-то плещущей рукойи умолкая за рекой,в полях росистых, в синих чащах.
«Все окна открыв, опустив занавески…»
Все окна открыв, опустив занавески, ты в зале роялю сказала: живи!Как легкие крылья во мраке и блеске, задвигались руки твои.
Под левой — мольба зазвенела несмело, под правою — отклик волнисто возник,за клавишем клавиш, то черный, то белый, звеня, погружался на миг.
В откинутой крышке отливы лоснились, и руки твои, отраженные там,как бледные бабочки, плавно носились по черным и белым цветам.
И звуки холмились во мраке и в блеске, и ропот взбирался, и шепот сбегал,и ветер ночной раздувал занавески и звездное небо впускал.
«В полнолунье, в гостиной пыльной и пышной…»
В полнолунье, в гостиной пыльной и пышной,где рояль уснул средь узорных теней,опустив ресницы, ты вышла неслышно из оливковой рамы своей.
В этом доме ветхом, давно опустелом,над лазурным креслом, на светлой стенемежду зеркалом круглым и шкапом белым, улыбалась ты некогда мне.
И блестящие клавиши пели ярко,и на солнце глубокий вспыхивал пол,и в окне, на еловой опушке парка, серебрился березовый ствол.
И потом не забыл я веселых комнат,и в сиянье ночи, и в сумраке дня,на чужбине я чуял, что кто-то помнит, и спасет, и утешит меня.
И теперь ты вышла из рамы старинной,из усадьбы любимой, и в час тоския увидел вновь платья вырез невинный, на девичьих висках завитки.
И улыбка твоя мне давно знакомаи знаком изгиб этих тонких бровей,и с тобою пришло из родного дома много милых, душистых теней. —
Из родного дома, где легкие льдинкичуть блестят под люстрой, и льется в окноголубая ночь, и страница из Глинки на рояле белеет давно…
«О, любовь, ты светла и крылата…»
