Александр Башлачев - Посошок
Новый год
Мы у ворот. Эй, отворяй, охрана!Ровно в двенадцать нам разрешают вход.Мокрый от пены, и, безусловно, пьяный,Я удираю в новый грядущий год.
С треском разбив елочные игрушкиЖмется к столу общество-ассорти.Хочется стать взрывчатою хлопушкойИ расстрелять вас залпами конфети.
Но нужно включиться,И — раз-два-три! — веселиться.А лучше всего напиться. Вдрызг.Чтоб рухнуть под стол — пластом.Кто-то из женщинВ маске лисицыПриветливо машет мне своим пушистым хвостом.
Там, наверху, счетчик стучит все чаще.Там, наверху, скоро составят счет.Кто-то открытку бросил в почтовый ящик.Может быть, ангел? Может быть — пьяный черт?
В этом году я выбираю черта,Я с ним охотно чокнусь левой рукой.Я объявляю восемьдесят четвертыйГодом серьезных мер по борьбе с тоской.
Но в комнате пусто,Смазаны краски.Слышен могучий храп за стеной.Кто-то из женщин сбрасывает маскуИ остается рядом со мной.
Как хорошо, когда некуда торопиться.Славно проспать первый январский день.Надо бы встать, чтобы опохмелиться,Надо бы встать, но подниматься лень.
В куче кассет местный рок-клуб — по росту.Маршевый шаг вперед, два шага назад.Ровно в двенадцать — Всеволод НовгородцевИ модная группа «Фрэнки гоуз ту Ленинград».
Мы засыпаем. Что нам приснится?Лес и дорога. Конь вороной.Кто-то из женщин в маске лисицыУтром проснется рядом со мной.
Кто-то из женщин быстро с постели встанет,Выгладит платье и подойдет к столу.Кто-то из женщин все по местам расставит,Где-то в углу на кухне найдет метлу.
Кто-то из женщин быстро сметет осколки,Вымоет чашки с мылом и кипятком.Снимет игрушки, выбросит наши елки.И, не прощаясь, щелкнет дверным замком.
А солнце все выше! Скоро растает.Деды Морозы получат расчет.Сидя на крыше, скорбно глотаетВодку и слезы мой маленький черт.
Все от винта!
Рука на плече. Печать на крыле.В казарме проблем — банный день.Промокла тетрадь.Я знаю, зачем иду по земле.Мне будет легко улетать.
Без трех минут — бал восковых фигур.Без четверти — смерть.С семи драных шкур — шерсти клок.Как хочется жить! Не меньше, чем спеть.Свяжи мою нить в узелок.
Холодный апрель. Горячие сны.И вирусы новых нот в крови.И каждая цель ближайшей войныСмеется и ждет любви.
Наш лечащий врач согреет солнечный шприц.И иглы лучей опять найдут нашу кровь.Не надо, не плачь. Сиди и смотри,Как горлом идет любовь.
Лови ее ртом. Стаканы тесны.Торпедный аккорд — до дна!Рекламный плакат последней весныКачает квадрат окна.
Дырявый висок. Слепая орда.Пойми, никогда не поздно снимать броню.Целуя кусок трофейного льдаЯ молча иду к огню.
Мы — выродки крыс. Мы — пасынки птиц.И каждый на треть — патрон.Лежи и смотри, как ядерный принцНесет свою плеть на трон.
Не плачь, не жалей. Кого нам жалеть?Ведь ты, как и я, сирота.Ну, что ты? Смелей! Нам нужно лететь!А ну от винта! Все от винта!
Случай в Сибири
Пока пою, пока дышу, любви меняю кольца,Я на груди своей ношу три звонких колокольца.Они ведут меня вперед и ведают дорожку.Сработал их под Новый Год знакомый мастер Прошка.Пока дышу, пока пою и пачкаю бумагуЯ слышу звон. На том стою. А там глядишь — и лягу.Бог даст — на том и лягу.
К чему клоню? Да так, пустяк. Вошел и вышел случай.Я был в Сибири. Был в гостях. В одной веселой куче.Какие люди там живут! Как хорошо мне с ними!А он… Не помню, как зовут. Я был не с ним. С другими.А он мне — пей! — и жег вином, — кури! — и мы курили.Потом на языке одном о разном говорили.
И он сказал: — Держу пари — похожи наши лица.Но все же, что ни говори, я — здесь, а ты — в столице.Он говорил, трещал по шву: мол, скучно жить в Сибири.Вот в Ленинград или в Москву…Он показал бы большинствуИ в том и в этом мире.
— А здесь чего? Здесь только пьют. Мечи для них бисеры.Здесь даже бабы не дают.Сплошной духовный неуют.И все, как кошки, серы.— Здесь нет седла, один хомут.Поговорить-то не с кем.Ты зря приехал. Не поймут,Не то, что там — на Невском.
— Ну как тут станешь знаменит? —Шептал он сквозь отрыжку.— Да что там у тебя звенит?Какая мелочишка?Пока я все это терпел и не спускал ни слова,Он взял гитару и запел. Пел за Гребенщикова.Мне было жаль себя, Сибирь, гитару и Бориса.Тем более, что на Оби мороз всегда за тридцать.
Потом окончил и сказал, что снег считает пылью.Я встал и песне подвязал оборванные крылья.И спел свою, сказав себе: — Держись! — играя кулаками,А он сосал из меня жизнь глазами-слизняками.Хвалил он: — Ловко врезал ты по ихней красной дате.И начал вкручивать болты про то, что я — предатель.
Я сел, белее, чем снега. Я сразу онемел как мел.Мне было стыдно, что я пел, за то, что он так понял.Что смог дорисовать рога, что смог дорисовать рогаОн на моей иконе.
— Как трудно нам — тебе и мне — шептал он, — жить в такой стране.И при социализме.Он истину топил в говне.За клизмой ставил клизму.Тяжелым запахом дыша,Меня кусала злая вша.Чужая тыловая вша.Стучало сердце. Звон в ушах.— Да что там у тебя звенит?И я сказал: — Душа звенит. Обычная душа.
— Ну ты даешь! Чем ей звенеть? Ведь там одна утроба.С тобой тут сам звенеть начнешь.И я сказал: — Попробуй!Ты не стесняйся. Оглянись. Такое наше дело.Проснись. Да хорошо встряхнись. Да так, чтоб зазвенело.
— Зачем живешь? Не сладко жить. И колбаса плохая.Да разве можно не любить?Вот эту бабу не любить, когда она такая!Да разве ж можно не любить?Да разве ж можно хаять?
Не говорил ему за строй. Ведь сам я — не в строю.Да строй — не строй. Ты только строй.А не умеешь строить — пой.А не поешь — тогда не плюй.Я — не герой. Ты — не слепой.Возьми страну свою.
Я первый раз сказал о том, мне было нелегко.Но я ловил открытым ртом родное молоко.И я припал к ее груди, я рвал зубами кольца.Была дорожка впереди. Звенели колокольца.
Пока пою, пока дышу, дышу и душу не душу,В себе я многое глушу. Чего б не смыть плевка?Но этого не выношу. И не стираю. И ношу.И у любви своей прошу хоть каплю молока.
Зимняя сказка
Однозвучно звенит колокольчик Спасской башни Кремля.В тесной кузнице дня Лохи-блохи подковали Левшу.Под рукою — снега. Протокольные листы февраля.Эх, бессонная ночь! Наливай чернила — все подпишу!
Как досрочник-«зека» два часа назад откинулся день.Я опять на краю знаменитых вологданьских лесов.Как эскадра в строю, проплывают корабли деревеньИ печные дымы — столбовые мачты без парусов.
И плывут до утра хутора, где три кола — два двора.Но берут на таран всероссийскую столетнюю мель.Им смола — дикий хмель, а еловая кора им — махра.Снежок — сахарок, а сосульки им — добра карамель.
А не гуляй без ножа! Да дальше носа не ходи без ружья!Много злого зверья ошалело — аж хвосты себе жрет.А в народе зимой — ша! — вплоть до марта боевая ничья.Трудно ямы долбить. Мерзлозем коловорот не берет.
Ни церквушка, ни клуб. Поцелуйте постный шиш вам баян!Ну, а ты не будь глуп! Рафинада в первачок не жалей!Не достал нас «Маяк». Но концерты по заявкам сельчанПо ночам под окном исполняет сводный хор кобелей.
Под окном по ночам — то ли песня, то ли плач, то ли крик,То ли спим, то ли нет не поймешь нас — ни живы, ни мертвы.Лишь тропа в крайний дом над обрывом вьется, как змеевик.Истоптали весь снег на крыльце у милицейской вдовы.
Я люблю посмотреть, как купается луна в молоке.А вокруг столько звезд! Забирай хоть все — никто не берет.Значит, крепче стал лед. Мерзни, мерзни волчий хвост на реке!Нынче — славный мороз. Минус тридцать, если Боб нам не врет.
Я устал кочевать от Москвы до самых дальних окраин.Брел по горло в снегу. Оглянулся — не осталось следа.Потеснись — твою мать! — дядя Миша, косолапый хозяин!Я всю ночь на бегу. Я не прочь и подремать, но когда
Я спокойно усну, тихо тронется весь лед в этом миреИ прыщавый студент — месяц Март трахнет бедную старуху-Зиму.Все ручьи зазвенят, как кремлевские куранты Сибири.Вся Нева будет петь. И по-прежнему впадать в Колыму.
Петербургская свадьба
