Валентин Коровин - Поэты пушкинской поры
То, что в поэзии XVIII в. представлялось «низкими» темами и вызывало «низкие» чувства и слова, в лирике Языкова возвысилось: у него «арфа» соседствует с «кружкой», святыми словами названы «пей и пой». Вера в свободу у Языкова никогда не исчезает. Силе стихии, роковой, изменчивой, коварной, превратной, поэт противопоставляет силу души, твердость духа, личную волю. В знаменитом стихотворении «Пловец» («Нелюдимо наше море…») слышатся уверенность, бодрость и крепость:
Смело, братья! Ветром полныйПарус мой направил я:Полетит на скользки волныБыстрокрылая ладья!
Так жанр элегии у Языкова неизмеримо расширяется и включает разнообразные мотивы – гражданские, элегические; разнообразные интонации – грустные, иронические, торжественные; разнообразные стилевые пласты – от высоких слов до разговорных и просторечных. Самые простые слова могут звучать торжественно, а высокие – шутливо и весело. Эта свобода поэтической речи воплощает вольную душу и передает ощущение широты, размаха, удали, которая восторженно прославляется.
Доказательством всему этому служат смелость и неистощимость Языкова в оживлении поэтического словаря. В стихотворении «К халату» луна для него «ночного неба президент». Он может сказать: «очам возмутительным», «с природою пылкою», «с дешевой красой», «откровенное вино». Для усиления чувств, для передачи избытка волнующих его переживаний он нагнетает сравнения, используя анафорические обороты:
Как эта ночь, стыдлив и томенОчаровательный твой взор;Как эта ночь, прелестно теменС тобою нежный разговор.
Он может повторить поэтические формы внутри стиха: «Ты вся мила, ты вся прекрасна!» Так в самом стихе, в поэтической речи прямо выражался живой восторг перед чувственной прелестью жизни, перед ее стремительным неостановимым потоком. Стих Языкова непосредственно выливал радость души, ее разгул, ее ширь, размах и богатырство, которые испытывала жаждавшая воли личность.
Бывает, однако, и так, что легкость поэтического выражения не гармонирует с глубиной мысли, которая часто обманчива содержательно: нередко из-под пера Языкова появлялись и легковесные произведения. Достигнув формального совершенства в стихе и лирической речи, поэт остановился, перестал развивать свой талант. К тому же легкий, подвижный, летучий, быстрый стих освоили и другие поэты. Он стал привычным, примелькался. А смелое словоупотребление уже воспринималось как норма. Время обгоняло Языкова.
Если Языкова современники упрекали в скудости мыслей, то в поэзии другого поэта, Е.А. Баратынского, их не удовлетворял, скорее, их избыток.
Баратынский, бесспорно, самый крупный и самый глубокий после Пушкина поэт поколения, пришедшего в литературу вслед за Жуковским и Батюшковым.
В поэтическом творчестве Баратынского преобладают элегии и поэмы. В поэмах Баратынский сказал новое слово, уклонившись от дороги, намеченной Пушкиным в «Кавказском пленнике».
В русскую поэзию, однако, Баратынский вошел и навсегда остался в ней как превосходный лирический поэт-элегик. В его творчестве удивительно совпали содержательное наполнение элегии, ее «поэтическая философия», сохраненная «памятью жанра» от древних веков до наших дней, и жизненная философия поэта, его понимание мира, истории, современности и себя.
Жуковский и даже Батюшков на что-то надеялись. Жуковский верил, что вечное счастье ожидает людей за пределами земного бытия, в загробном мире, что «там» он найдет и любовь, и красоту, и гармонию в своем сердце и согласие с миром. Батюшков, когда его «маленькая философия» потерпела крах, пытался найти спасение в религии. Баратынский – поэт нового, следующего за ними поколения – разочарован во всем: в устройстве бытия, в месте, отведенном человеку в мире (между землей и небом), в любви, в дружбе. Он не верит ни в гармонию на земле, ни в гармонию на небе, он сомневается в возможности счастья «здесь» и в достижении счастья «там». Человек, по мысли Баратынского, изначально раздвоен, разорван. Он не находит гармонии ни в своей душе, ни с миром, окружающим его. Таков общий «закон» мироустройства. В самом деле, размышляет Баратынский, у человека есть тело и душа; тело привязано к земле, оно смертно, а душа рвется к небу, она бессмертна. Но часто душа, живя повторениями, т. е. видя и переживая одно и то же, умирает как бы раньше тела, и тело становится бессмысленным, лишенным разума и чувств. Или, рассуждает Баратынский, нам даны страсти, благодаря которым мы можем жить полно и напряженно, но сама жизнь втиснута в узкие и короткие временные и прочие рамки («О, тягостна для нас // Жизнь, в сердце бьющая могучею волною // И в грани узкие втесненная судьбою»). Эта двойственность – разорванность в человеке тела с душой, с одной стороны, и человека и мира, с другой, – изначальна и вечна. Она неотменима. Противоречие не может исчезнуть и не может быть примирено, преодолено и разрешено. Таков «закон» бытия.
А раз «закон» нельзя отменить, то чувства по поводу того, хорош он или плох, неуместны. Отсюда господствующая эмоция – разочарование. Маска Баратынского-поэта – застывшая ироническая насмешка скептика. Баратынский не столько переживает свое разочарование, сколько размышляет о нем. И вот это мучительное и холодное размышление, не допускающее громких возгласов, всплесков и разгула чувств, становится внешне спокойным, но таящим угадываемую за ним трагическую внутреннюю мощь. А размышляет Баратынский о жизни как о неизбежном страдании, выпавшем на долю человека и сопровождающем его от рождения до смерти.
В одной из лучших элегий «Признание» герой задумывается не только об утраченной любви, но о самой невозможности достижения счастья. Он не может поверить в иллюзию («Не буду я дышать любви дыханьем!»), ибо высокие чувства всегда оборачиваются «обманом», «сновиденьем». В элегии «Разуверение» герой Баратынского не верит не в данную, конкретную любовь, а в любовь вообще:
Уж я не верю увереньям, —Уж я не верую в любовь…
Понятно, что в обеих элегиях речь идет не только о любви, а о судьбе личности, чувства которой гибнут независимо от ее воли. Никто не виноват – ни герой, ни его подруга – в том, что чувства остыли и что в браке с другой женщиной соединятся «не сердца», а «жребии». Над людьми стоит убивающий их чувства и порывы «закон», и они подвластны ему, а не самим себе:
Не властны мы в самих себеИ, в молодые наши леты,Даем поспешные обеты,
Смешные, может быть, всевидящей судьбе.
Мир, говорит Баратынский, лишен гармонии, он драматичен и трагичен. Но, чтобы эту дисгармонию воплотить, чтобы об этой дисгармонии поведать всем, ее нужно сначала победить, преобразить и превратить в гармонию. Это может сделать только поэт – сын гармонии. Он владеет искусством стиха, который сам есть гармония. Побеждая дисгармонию, поэт дает миру надежду: он возвещает ему, что гармония все-таки есть. Демонстрируя ее в стихе, он исцеляет свою душу и освобождает от скорбей, от страданий души других людей, неся им духовное здоровье. Таким образом, с точки зрения Баратынского, исцеляющей от страданий мощью наделены поэзия и избранники-поэты, которые причастны ее тайнам.
Об этом Баратынский сказал в стихотворении «Болящий дух врачует песнопенье…»:
Болящий дух врачует песнопенье.Гармонии таинственная властьТяжелое искупит заблужденьеИ укротит бунтующую страсть.Душа певца, согласно излитая,Разрешена от всех своих скорбей;И чистоту поэзия святаяИ мир отдаст причастнице своей.
Баратынский пишет о том, что действие поэзии на больную душу (больную, конечно, метафорически: страдающую, обремененную либо заблуждениями, либо страстями, не дающими душе покоя) подобно действию священника, который, причащая, искупает грехи грешника и отпускает их. Подобно тому, как священнику при религиозном обряде Причащения Святых Тайн дана посвящением в сан таинственная власть прощения людских прегрешений, так и поэзия обладает «таинственной властью» освобождать, примирять страсти, приводить их в согласие, иными словами, «разрешать» их в душе певца. И тогда, причастившись этим тайнам поэзии, этой гармонии, обретя чистоту, душа поэта будет в состоянии наполниться гармонией и петь, излиться стихами, а затем передать и эту гармонию, и эту чистоту другим людям, всему миру. Поэт становится способным быть духовным врачом, целителем душ, а это означает, что он способен нести гармонию, покой, согласие, «мир» в души людей, которые через него становятся причастны таинственной власти гармонии.
