Евгений Рейн - Мне скучно без Довлатова

— Опишите этот портрет В.

Я исполнил его просьбу. Он обо всем догадался.

— Это не Чегин, и вряд ли это портрет. Я видел этот холст еще до войны. Это всего скорее студенческая работа из ВХУТЕМАСа, а автора установить невозможно, но не переживайте, то, что получил ваш приятель — не Пиросмани. Когда-то у вдовы В. действительно был ягненок Пиросмани, но она увезла его в Париж и продала, и там же, в Париже, сделала копию. Я ее видел — очень неплохая копия. Вот такие дела…

Прошли годы. Халатова давно уже нет в живых, и, на моей памяти, он не ошибся ни разу.

ДВА ИТАЛЬЯНСКИХ ГАЛСТУКА

Это было зимой 1976 года. Я поехал в командировку в Тбилиси и задержался там. Дня за четыре до отъезда у меня кончились деньги.

Как быть? Утром в буфете гостиницы я позавтракал кефиром и хлебом. За завтраком я сообразил, что в моем чемодане лежат два новых итальянских галстука в целлофановой обертке, я решил их продать.

Но где? Как? Я вспомнил, что на проспекте Руставели в гостинице «Тбилиси» есть бар, там наверное собирается золотая молодежь. «Самое место», — решил я.

И отправился в этот бар. У меня еще были деньги на одну чашку кофе.

Я сел за стойку бара и заказал эту чашку. Бармен с любопытством посмотрел на меня. Я решил начать свою коммерческую операцию.

«Вот проездом из Италии», — начал я. Бармен поглядел на меня с еще большим интересом.

«По делам?» — спросил он.

«Ну да, я кинорежиссер», — соврал я.

«Кино снимаете?» — спросил бармен.

«Будем снимать», — продолжил я свое вранье.

Операция с галстуками запутывалась.

«А бармен вам для съемок не нужен?» — спросил мой собеседник. Это был очень симпатичный молодой брюнет в нейлоновой белой рубашке. Огорчать его не хотелось.

«У нас есть один эпизод в баре. Может быть, снять у вас?» — «Конечно», — ответил бармен и достал из-под стойки бутылку дефицитного шотландского виски «Белая лошадь».

Он налил стаканчик виски и прибавил к нему бутерброд с красной икрой.

«Это вам, угощайтесь, пожалуйста», — сказал он.

Я выпил «Белой лошади» и закусил бутербродом. Теперь галстуки ему продавать было нельзя. Можно было только подарить. Но тогда я подпадал в безвыходное положение.

Я вышел из бара, после виски и красной икры хотелось есть, но денег не было даже на хлеб. Я обратился к швейцару гостиницы.

«Я проездом из Италии, — сказал я ему. — Кинорежиссер. Продаю итальянские галстуки».

Швейцар посмотрел на меня без всякого интереса.

«Иди в ресторан, на кухню иди, к нашему шеф-повару Гиви. Он все покупает».

Я нашел служебный вход на кухню, спросил: «Где Гиви?»

Гиви нигде не было. Так я и бродил в пальто и кепке по кухне. Пахло мясом, уксусом, перцем, чесноком, еще чем-то очень аппетитным.

Наконец, я зашел в подсобку, там за бутылкой коньяку сидел Гиви с друзьями. Я обратился к нему. С неохотой он оторвался от коньяка и своей компании.

Это был почти двухметровый человек с могучей шеей. Воротник его «бобочки» был широко расстегнут. Мне показалось, что такой человек никогда не повязывает галстука.

«В чем дело?» — довольно хмуро спросил Гиви. Я продолжил свою линию, хотя это было уже бессмысленно, почти вредно.

«Я проездом из Италии, работаю кинорежиссером, продаю два итальянских галстука».

Что-то вдруг мелькнуло в глазах Гиви. «Из Италии?» — переспросил он и задумался. Потом сказал: «Это не ко мне. Это к Давиду. Идем, я тебя провожу».

По служебной лестнице мы прошли на второй этаж отеля. Оттуда в директорский кабинет. Навстречу нам поднялся элегантный человек в блейзере.

«Давид, — сказал Гиви, — этот человек из Италии». Затем он перешел на грузинский язык. Давид ответил ему тоже по-грузински. Гиви вышел. «Садитесь», — сказал Давид.

Мы уселись в углу за маленький столик. Давид открыл бутылку «Боржоми». Я молчал. «Из Италии? — наконец спросил Давид. — Давно?» — «Два дня, — ответил я. — Видите ли…» Но Давид перебил меня: «Я бы сейчас мог взять тысяч на триста», — сказал он задумчиво.

Я совсем растерялся. За кого он меня принимает? Видимо, за валютчика. «Да нет же, — сказал я. — У меня нет валюты». — «Значит, золото? — спросил Давид и продолжил. — Ты можешь подождать до вечера?» — «До вечера не могу, — ответил я. — У меня есть два итальянских галстука, совсем новых».

Давид смотрел на меня ничего не понимающими глазами. «А зачем ты нашел Гиви? — наконец спросил он. — Я доверяю Гиви». — «Я тоже доверяю Гиви, но у меня нет валюты и золота». Давид ничего не понимал. «Но ты же из Италии?» — «Ну, да, — подтвердил я, — из Италии. Два дня. Я кинорежиссер». — «Ни золота, ни валюты?» — огорченно переспросил он меня. — «Нет, этого нет. Только два новых итальянских галстука».

Давид задумался. Мне показалось, что он рассердился. Несколько минут мы молчали. Я поднялся, чтобы уйти. «Давай свои галстуки», — сказал Давид мрачно. Я вынул из-за пазухи галстуки и положил перед ним на маленький столик.

Давид достал бумажник и небрежно бросил на столик две двадцатипятирублевки. «Спасибо, — сказал я. — Так я пойду?» Давид молчал.

Я вышел из кабинета и с радостью вспомнил, что за углом около рынка есть дешевая шашлычная.

ТИЦИАН

Стояли холода и шел «Тристан»…

Стояли холода. Шел Тицианв паршивом зале окнами на Невский.Я выступал, и вдруг она вошлаи села во втором ряду направо.И вместе с ней сорок девятый год,черника, можжевельник и остатоктой финской дачи, где скрывали нас,детей поры блокадной и военной.А сорок шесть прошло немалых лет.Она вошла в каком-то темном платье,почти совсем седая голова,лиловым чуть подкрашенные губы.И рядом муж, приличный человек,костюм и галстук, желтые ботинки.Я надрываясь кончил «Окроканы»выкрикивать в благополучный зали сел в президиуме во втором ряду.А через час нас вызвали к банкету.Тогда-то я и подошел, и вышлокак раз удобно, ведь они пришлименя проведать — гостя из столицы.Как можжевельник цвел, черника спела,залив чувствительно мелел к закату,и обнажалось дно, и валуныдофинской эры выставлялись глыбой.Вот на такой-то глыбе мы сидели,глядели на Кронштадт и говорилио пионерских праздничных делах:«Костер сегодня — праздник пионерский,но нам туда идти запрещено.Нас засмеют, поскольку мы ужепопали под такое подозренье,как парочка, игравшая в любовь».Я так всмотрелся в пепельный затылок,что все забыл — костер и дачный поезд,который завтра нас доставит в город.И в тот же пепельный пучок глядел сейчас.Совсем такой же. Две или три прядиседые. Вот и все. Как хорошо. Как складнополучилось: вы пришли, и мы увиделись,а то до смерти можно не поглядетьдруг другу в те глаза, что нынчестеклами оптически прикрыты.А рядом муж — приличный человек,перед которым мы не погрешили,а если погрешили — то чуть-чуть.Была зима, и индевелый Невскийжелезом синим за душу хватал.Ее я встретил возле «Квисисаны»,два кофе, два пирожных — что еще?Студент своей стипендией не беден.Мы вышли из кафе и на скамейкуна боковой Перовской вдруг уселись.Тогда она меня поцеловала.Я снял ей шапочку и в пепельный затылокуткнулся ртом, я не хотел дышать,и мы сидели так минут пятнадцать.— Ну как Москва? — Москва? Да что сказать,я, в общем, переехал бы обратно,когда бы не провинция такая,как Петербург, куда податься тут?— Ах, ферт московский, постыдился бы… —А Тициан на масляном портретесиял пунцовою гвоздикой из петлицы.Уборщица посудой загремела —пора, пора, пора, пора, пора!

КАК ПОПАСТЬ ЗА КУЛИСЫ К ЛЕОНИДУ УТЕСОВУ

Мы приехали в Москву «Красной стрелой» в восемь тридцать декабрьским утром. Адрес у меня был: Лаврушинский переулок, 17. Это было удобно, пока дойдем, люди проснутся, и мы никого не разбудим. Шли мы к Вячеславу Всеволодовичу Иванову — великому Коме. Перед выездом звонили из Ленинграда. Нас ждали. Москва уже горела окнами.

Кома был в полосатой байковой пижаме. Книги лежали стопами даже в коридоре. Нас провели на кухню. Усадили за стол, накормили яичницей с ветчиной.

Бродский помалкивал. Я объяснил, что происходит в Ленинграде. Лернер, народная дружина, обком, Толстиков, тунеядство. Вот-вот арестуют.

— В Москве вам нечего бояться, — сказал Кома.