Овидий - Наука любви (сборник)
Филемон и Бавкида
Бог речной замолчал. Удивленья достойное делоТронуло всех. Но один над доверием их посмеялся, —Иксионид, – презритель богов, необузданный мыслью:«Выдумки – весь твой рассказ, Ахелой, ты не в меру могучейСилу считаешь богов, – будто вид и дают и отъемлют!»И поразилися все, и словам не поверили дерзким.Первый меж ними Лелег, созревший умом и годами,Так говорит: «Велико всемогущество неба, пределовНет ему: что захотят небожители, то и свершится.А чтобы вас убедить, расскажу: дуб с липою рядомЕсть на фригийских холмах, обнесенные скромной стеною.Сам те места я видал: на равнины Пелоповы посланБыл я Питфеем, туда, где отец его ранее правил.Есть там болото вблизи, – обитаемый прежде участок;Ныне – желанный приют для нырка и лысухи болотной.В смертном обличье туда сам Юпитер пришел, при отце жеБыл отвязавший крыла жезлоносец, Атлантов потомок.Сотни домов обошли, о приюте прося и покое,Сотни к дверям приткнули колы; единственный – принял,Малый, однако же, дом, тростником и соломою крытый.Благочестивая в нем Бавкида жила с Филемоном,Два старика: тут они съединились в юности браком.В хижине той же вдвоем и состарились. Легкою сталаБедность смиренная им, и сносили ее безмятежно.Было б напрасно искать в том доме господ и прислугу,Все-то хозяйство – в двоих; все сами: прикажут – исполнят.Лишь подошли божества под кров неприметных пенатов,Только успели главой под притолкой низкой склониться,Старец придвинул скамью, отдохнуть предлагая пришельцам.Грубую ткань на нее поспешила накинуть Бавкида.Теплую тотчас золу в очаге отгребла и вечернийВновь оживила огонь, листвы ему с сохлой короюВ пищу дала и вздувать его старческим стала дыханьем.Связки из прутьев она и сухие сучки собираетС кровли, ломает в куски, – котелочек поставила медный.Вот с овощей, стариком в огороде собранных влажном,Листья счищает ножом; супруг же двузубою вилойСпинку свиньи достает, что коптилась, подвешена к балке.Долго ее берегли, – от нее отрезает кусочекТонкий; отрезав, его в закипевшей воде размягчает.Длинное время меж тем коротают они в разговорах, —Времени и не видать. Находилась кленовая шайкаВ хижине их, на гвозде за кривую подвешена ручку.Теплой водой наполняют ее, утомленные ногиВ ней отдохнут. Посредине – кровать, у нее ивяныеРама и ножки, на ней – камышовое мягкое ложе.Тканью покрыла его, которую разве лишь в праздникИм приводилось стелить, но была и стара, и потертаТкань, – не могла бы она ивяной погнушаться кроватью.И возлегли божества. Подоткнувшись, дрожащая, ставитСтолик старуха, но он покороче на третью был ногу.Выравнял их черепок. Лишь быть перестал он покатым —
Ровную доску его они свежею мятой натерли.Ставят плоды, двух разных цветов, непорочной Минервы,Осенью сорванный терн, заготовленный в винном отстое,Редьку, индивий-салат, молоко, загустевшее в творог,Яйца, легко на нежарком огне испеченные, ставят.В утвари глиняной всё. После этого ставят узорный,Тоже из глины, кратер и простые из бука резногоЧаши, которых нутро желтоватым промазано воском.Тотчас за этим очаг предлагает горячие блюда.Вскоре приносят еще, хоть не больно-то старые, вина;Их отодвинув, дают местечко второй перемене.Тут и орехи, и пальм сушеные ягоды, смоквы,Сливы, – немало плодов благовонных в разлатых корзинах,И золотой виноград, на багряных оборванный лозах.
Свежий сотовый мед посередке; над всем же – радушьеЛиц, и к приему гостей не худая, не бедная воля.А между тем, что ни раз, опоро́жненный вновь сам собою, —Видят, – наполнен кратер, вино подливается кем-то!Диву дивятся они, устрашились и, руки подъемля,Стали молитву творить Филемон оробелый с Бавкидой.Молят простить их за стол, за убогое пира убранство.Гусь был в хозяйстве один, поместья их малого сторож, —Гостеприимным богам принести его в жертву решили.Резов крылом, он уже притомил отягченных летами, —Все ускользает от них; наконец случилось, что к самымОн подбегает богам. Те птицу убить запретили.«Боги мы оба. Пускай упадет на безбожных соседейКара, – сказали они, – но даруется, в бедствии этом,Быть невредимыми вам; свое лишь покиньте жилище.Следом за нами теперь отправляйтесь. На горные кручиВместе идите». Они повинуются, с помощью палокСилятся оба ступать, подымаясь по длинному склону.Были они от вершины горы в расстоянье полетаПущенной с лука стрелы, назад обернулись и видят:Все затопила вода, один выдается их домик.И, меж тем как дивятся они и скорбят о соседях,Ветхая хижина их, для двоих тесноватая даже,Вдруг превращается в храм; на месте подпорок – колонны,Золотом крыша блестит, земля одевается в мрамор,Двери резные висят, золоченым становится зданье.Ласковой речью тогда говорит им потомок Сатурна:«Праведный, молви, старик и достойная мужа супруга,Молви, чего вы желали б?» – и так, перемолвясь с Бавкидой,Общее их пожеланье открыл Филемон Всемогущим:«Вашими быть мы жрецами хотим, при святилищах вашихСлужбу нести, и, поскольку ведем мы в согласии годы,Час пусть один унесет нас обоих, чтоб мне не увидеть,Как сожигают жену, и не быть похороненным ею».Их пожеланья сбылись: оставались стражами храмаЖизнь остальную свою. Отягченные годами, как-тоСтав у святых ступеней, вспоминать они стали событья.Вдруг увидал Филемон: одевается в зелень Бавкида;Видит Бавкида: старик Филемон одевается в зелень.Похолодевшие их увенчались вершинами лица.Тихо успели они обменяться приветом. «Прощай же,Муж мой!» – «Прощай, о жена!» – так вместе сказали, и cразуРот им покрыла листва. И теперь обитатель ТианыДва вам покажет ствола, от единого корня возросших.Это не вздорный рассказ, веденный не с целью обмана,От стариков я слыхал, да и сам я висящие виделТам на деревьях венки; сам свежих принес и промолвил:«Праведных боги хранят: почитающий – сам почитаем».
Кончина Геракла
Больше обычного вздут был поток непогодою зимней,В водоворотах был весь, прервалась по нему переправа.Неустрашим за себя, за супругу Геракл опасался.Тут подошел к нему Несс – и могучий, и знающий броды.«Пусть, доверившись мне, – говорит, – на брег супротивныйСтупит она, о Алкид! Ты же – сильный – вплавь переправься».Бледную, перед рекой и кентавром дрожавшую в страхе,Взял калидонку герой-аониец и передал Нессу.Сам же, – как был, отягчен колчаном и шкурою львиной, —Палицу, также и лук, на берег другой перекинул, —«Раз уж пустился я вплавь, – одолею течение!» – молвил.Смело поплыл; где тише места на реке, и не спросит!
Даже не хочет, плывя, забирать по теченью потока.Только он брега достиг и лук переброшенный поднял,Как услыхал вдруг голос жены и увидел, что с ношейХочет кентавр ускользнуть. «На ноги надеясь напрасно,Мчишься ты, дерзкий, куда? – воскликнул он. – Несс двоевидный,Слушай, тебе говорю, – себе не присваивай наше!Если ты вовсе ко мне не питаешь почтенья, припомнитьМог бы отца колесо и любви избегать запрещенной.Но от меня не уйдешь, хоть на конскую мощь положился.Раной настигну тебя, не ногами!» Последнее словоДействием он подтвердил: пронзил убегавшего спинуОстрой вдогонку стрелой, – и конец ее вышел из груди.Только он вырвал стрелу, как кровь из обоих отверстийХлынула, с ядом смесясь смертоносным желчи лернейской.Несс же ту кровь подобрал: «Нет, я не умру неотмщенным!» —Проговорил про себя и залитую кровью одеждуОтдал добыче своей, – как любовного приворот чувства.Времени много прошло, и великого слава ГераклаЗемлю наполнила всю и насытила мачехи злобу.Помня обет, Эхалию взяв, победитель собралсяЖертвы Кенейскому жечь Юпитеру. Вскоре донессяСлух, Деянира, к тебе – молва говорливая радаК истине ложь примешать и от собственной лжи вырастает, —Слышит и верит жена, что Амфитрионида пленилаДева Иола вдали. Потрясенная новой изменой,Плакать сперва начала; растопила несчастная мукуГорькой слезой; но потом, – «Зачем я, однако, – сказала, —Плачу? Слезы мои лишь усладой сопернице будут.Скоро прибудет она: мне что-нибудь надо придуматьСпешно, чтоб ложем моим завладеть не успела другая.
Плакать ли мне иль молчать? В Калидон ли вернуться, остаться ль?Бросить ли дом? Иль противиться, средств иных не имея?Что, если я, Мелеагр, не забыв, что твоею сестроюЯ рождена, преступленье свершу и соперницы смертьюВсем докажу, какова оскорбленной женщины сила!»В разные стороны мысль ее мечется! Все же решеньеПринято: мужу послать напоенную Нессовой кровьюТунику, чтобы вернуть вновь силу любви ослабевшей.Лихасу дар, неизвестный ему, снести поручает, —Будущих бедствий залог! Несчастная ласково проситМужу его передать. Герой принимает, не зная;Вот уж он плечи облек тем ядом Лернейской Ехидны.Первый огонь разведя и с мольбой фимиам воскуряя,Сам он из чаши вино возливал на мрамор алтарный.Яд разогрелся и вот, растворившись от жара, широкоВ тело Геракла проник и по всем его членам разлился.Сколько он мог, подавлял привычным мужеством стоны, —Боль победила его наконец, и алтарь оттолкнул онИ восклицаньями всю оглашает дубравную Эту.Медлить нельзя: разорвать смертоносную тщится рубаху,Но, отдираясь сама, отдирает и кожу. ПротивноМолвить! То к телу она прилипает – сорвать невозможно! —Или же мяса клоки обнажает и мощные кости.Словно железо, когда погрузишь раскаленное в воду,Кровь у страдальца шипит и вскипает от ярого яда.Меры страданию нет. Вся грудь пожирается жаднымПламенем. С тела всего кровяная испарина льется.Жилы, сгорая, трещат. И, почувствовав, что разъедаетТайное тленье нутро, простер к небесам он ладони.«Гибелью нашей, – вскричал, – утоляйся, Сатурния, ныне!О, утоляйся! С небес, о жестокая, мукой любуйся!Зверское сердце насыть! Но если меня пожалел быДаже и враг, – ибо враг я тебе, – удрученную пыткойГорькую душу мою, для трудов порожденную, вырви!Смерть мне будет – как дар, и для мачехи – дар подходящий!Некогда храмы богов сквернившего путников кровью,Я Бузирида смирил; у Антея свирепого отнялЯ материнскую мощь; не смутил меня пастырь иберскийТройственным видом, ни ты своим тройственным видом, о Цербер!
Руки мои, вы ль рогов не пригнули могучего тура?Ведомы ваши дела и Элиде, и водам Стимфалы,И Партенийским лесам. Был доблестью вашей похищенВоинский пояс с резьбой, фермодонтского золота; вамиВзяты плоды Гесперид, береженые худо Драконом.Противостать не могли мне кентавры, не мог разорительГорной Аркадии – вепрь, проку в том не было Гидре,Что от ударов росла, что мощь обретала двойную.Разве фракийских коней, человечьей насыщенных кровью,Я, подойдя, не узрел у наполненных трупами яслей,Не разметал их, узрев, не пленил и коней и владельца?В этих задохшись руках, и Немейская пала громада.Выей держал небеса. Утомилась давать приказаньяВ гневе Юнона; лишь я утомленья не знаю в деяньях!Новая ныне напасть, – одолеть ее доблесть бессильна,Слабы копье и броня; в глубине уж по легким блуждает,Плоть разъедая, огонь и по всем разливается членам.Счастлив меж тем Эврисфей! И есть же, которые верят,В существованье богов!» – сказал, и по верху ЭтыВот уже шествует он, как тур, за собою влачащийВ тело вонзившийся дрот, – а метавший спасается бегством.Ты увидал бы его то стенающим, то разъяренным,Или стремящимся вновь изорвать всю в клочья одежду,Или валящим стволы, иль исполненным гнева на горы,Или же руки свои простирающим к отчему небу.Лихаса он увидал трепетавшего, рядом в пещереСкрытого. Мука в тот миг все неистовство в нем пробудила.«Лихас, не ты ли, – вскричал, – мне передал дар погребальный?Смерти не ты ли виновник моей?» – а тот испугался,Бледный, дрожит и слова извинения молвит смиренно.Вот уж хотел он колена обнять, но схватил его тут жеГневный Алкид и сильней, чем баллистой, и три и четыреРаза крутил над собой и забросил в Эвбейские воды.Между небес и земли отвердел он в воздушном пространстве, —Так дожди – говорят – под холодным сгущаются ветром,И образуется снег, сжимается он от вращеньяПлавного, и, округлясь, превращаются в градины хлопья.Так вот и он: в пустоту исполинскими брошен руками,Белым от ужаса стал, вся влажность из тела исчезла,И – по преданью веков – превратился в утес он бездушный.
Ныне еще из Эвбейских пучин выступает высокоСтройной скалой и как будто хранит человеческий облик.Как за живого – задеть за него опасается кормщик, —Лихасом так и зовут. Ты же, сын Юпитера славный,Древ наломав, что на Эте крутой взрасли, воздвигаешьСам погребальный костер, а лук и в уемистом тулеСтрелы, которым опять увидать Илион предстояло,Сыну Пеанта даешь. Как только подбросил помощникПищи огню и костер уже весь запылал, на вершинуГруды древесной ты сам немедля немейскую шкуруСтелешь; на палицу лег головой и на шкуре простерся.
Был же ты ликом таков, как будто возлег и пируешьМежду наполненных чаш, венками цветов разукрашен!Стало сильней между тем и по всем сторонам зашумелоПламя, уже подошло к его телу спокойному, он жеСилу огня презирал. Устрашились тут боги, что гибнетОсвободитель земли; и Юпитер с сияющим ликомТак обратился к богам: «Ваш страх – для меня утешенье,О небожители! Днесь восхвалять себя не устану,Что благородного я и отец и правитель народа,Что обеспечен мой сын благосклонностью также и вашей.Хоть воздаете ему по его непомерным деяньям,Сам я, однако, в долгу. Но пусть перестанут боятьсяВерные ваши сердца: презрите этейское пламя!Все победив, победит он огонь, созерцаемый вами.Частью одной, что от матери в нем, он почувствует силуПламени. Что ж от меня – вековечно, то власти не знаетСмерти, и ей непричастно, огнем никаким не смиримо.Ныне его, лишь умрет, восприму я в пределах небесныхИ уповаю: богам всем будет подобный поступокПо сердцу. Если же кто огорчится, пожалуй, что богомСтанет Геракл, то и те, хоть его награждать не желали б,Зная заслуги его, поневоле со мной согласятся».Боги одобрили речь, и супруга державная дажеНе омрачилась лицом, – омрачилась она, лишь услышавСамый конец его слов, и на мужнин намек осердилась.А между тем что могло обратиться под пламенем в пепел,Мулькибер все отрешил, и обличье Гераклово сталоНеузнаваемо. В нем ничего материнского болеНе оставалось. Черты Юпитера в нем сохранились.Так змея, обновясь, вместе с кожей сбросив и старость,В полной явясь красоте, чешуей молодою сверкает.Только тиринфский герой отрешился от смертного тела,Лучшею частью своей расцвел, стал ростом казатьсяВыше и страх возбуждать величьем и важностью новой.И всемогущий отец в колеснице четверкой восхитилСына среди облаков и вместил меж лучистых созвездий.
Ифис
