Клены в осенних горах. Японская поэзия Серебряного века - Нацумэ Сосэки
В желтизне его – любовь, и ревность, и зависть…
Ликер с золотым порошком
Eau-de-vie Danzig,
Золотые хлопья в бокале.
Май! О, май! Бокал мой на стойке бара,
С золотистым ликером бокал –
И сизый дождь над кварталом…
Ноктюрн (К картине А. Уистлера[94] «Ноктюрн в синих и золотых тонах»)
Золотой и синий – тона ноктюрна.
Бесподобный дуэт весны и лета.
В юном Токио песни старого Эдо.
Свет и тени в моем смятенном сердце.
Хагивара Сакутаро
Из книги «Вою на луну»
Лик недужный, унылый
Лик недужный, унылый
проглянул из самой глуби земли.
В почве, во мраке кромешном
проклюнулась первая зелень –
зазеленели проросшие мышиные гнезда,
колыхаясь бесчисленными спутанными волосками.
На унылом, недужном
зимнем лике земли
пробиваются нежные побеги бамбука.
Проросли –
до чего же жалкая картина!
Словно редкая, рваная зеленоватая дымка –
до чего же жалкая картина!
Лик недужный, унылый проглянул во мраке
из самой глуби земли…
Семена на ладони
Щедро земли на ладонь насыпал.
Землю густо засеял семенами.
Поливаю землю из белой лейки –
вода льется с журчаньем.
Прохлада земли разливается по ладони.
В майский день, распахнув окошко настежь,
солнечным лучам подставляю руку.
В ландшафт вписавшись,
кожа на руке благоуханным теплом согрелась –
и семена на ладони дышат…
Бамбук
На земле глянцевитой пробились всходы бамбука.
Корешки бамбука прорастают в почве,
к кончикам утончаясь.
Вниз от корешков
тянутся, как дым,
пробиваются усики-ворсинки,
колышутся бесплотно.
Сквозь земную твердь бамбук, бамбук прорастает.
Острые побеги пробивают кору земную
и растут все выше буйно, неудержимо.
«Динь-динь, дзинь-дзинь» – коленца звенят,
как льдинки.
Под синим небом бамбук, бамбук прорастает.
Бамбук, бамбук, бамбук прорастает.
Вид издали
В сумерки
весь Токио заполняется рабочим людом.
Потертые шапки маячат
на улицах, в переулках,
и в том квартале, и в этом, и в этом –
словно взрыхленная твердая почва.
А копнуть поглубже –
добудешь фольгу от сигаретных пачек
весом не меньше пяти моммэ
да иссохшие останки фиалок.
От окрестностей квартала Фукагава
простирается вдаль вечерний город.
В печальном полумраке отблески
поблекшего сердца
падают на лопату…
Унылая лунная ночь
Воришка-собака
воет на луну, что висит над зловонным молом.
Душа внимает настороженно.
Мрачными голосами
хор желтых дев
поет
на темном парапете.
Почему всегда
мне кажется – сам я вою?
О собака!
Белая несчастная собака!..
Смерть лягушки
Лягушку убили.
Дети, став в кружок,
вскинули вверх ручонки,
вскинули милые ручки,
перепачканные кровью.
Вышла луна.
Человек стоит на пригорке.
У него под шляпой лицо человечье.
Пловец
Тело пловца вытягивается чуть наклонно.
Руки, смыкаясь впереди, загребают воду.
Сердце пловца прозрачно, словно медуза.
Глаза пловца слушают колокол дальний.
Душа пловца луну в воде созерцает.
Кошки
Две черные кошки
в тоскливую, мрачную ночь повстречались на крыше.
Хвосты трубой – прямо над хвостами
ниточкой в тумане повисший месяц.
«Мяу, прекрасный вечер!»
«Мяу, чудесный вечер!»
«Мур-р мяу, мур-р мяу, мур-р мяу».
«Мяу, хозяин этого дома болен».
Печальная личность
Печальная личность призывает друга.
Незнакомый друг, приходи скорее!
Сядем вместе на эту старую скамейку,
тихонько потолкуем.
Проведем чудесный денек, ни о чем не печалясь,
под журчанье и плеск фонтана в соседнем парке.
Так и будем уютно сидеть обнявшись.
Вдалеке
