Виктор Боков - Собрание сочинений. Том 3. Песни. Поэмы. Над рекой Истермой (Записки поэта).

— Царь заходит и спрашивает: «Ты что делаешь?» Царица говорит: «Помидоры высеваю». — «Эх ты! Что ж ты землю-то какую взяла? Надо бы чернозему накопать да решетом просеять. Кто же от завалинки землю берет?! Тут и камешки и стеклышки, корни поранишь!»

Не хотелось нарушать детского увлечения слушать сказку, творимую самими детьми. Бесшумно, незамеченно проследовал я дальше, так и не узнав от голубоглазой сказочницы, пересеял ли царь помидоры и научилась ли царица премудростям огородничества!

Самым большим другом маленького Павлика был не отец, не мать, а дед. Целыми днями сидел он, в белой оправе седины, и знал одно лишь — следил за каждым шагом внука. С крылечка дома только и слышалось:

— Павлик, не дразни гусей!

— Павлик, не ходи босиком по реке!

— Павлик, не лазь на осокорь!

Умер дед, и так это Павлик одиноко себя почувствовал. Выйдет и стоит у крылечка. Мать на работе, отец тоже, а у бабки дел много: печку топит, готовит, стирает, шьет, а если и найдется минута, сядет за прялку, на уши радио — и вот попрядывает и улыбается: хорошо Москва поет.

А Павлик стоит у крылечка и друга себе ждет.

Когда выехал на лыжах, обрадованно он окликнул меня:

— Дядь Вить, мне можно с тобой?

— Можно.

Пять жизней таких, как Павлик, я прожил, но у меня связь с той детской жизнью и теперь не потеряна. На первой же горке представился случай проверить, гожусь ли я Павлику в друзья. По оплошности своей Павлик лыжу под гору пустил.

— Дядь Вить, в однотор пошла! — крикнул он мне.

Кто знаком с катаньем на лыжах в холмистых местах, знает, что значит лыжу упустить и по целине снега за ней шагать!

Глаза Павлика просили: «Принеси, пожалуйста, мою лыжу».

Надо было видеть Павлика в то время, когда я исполнил его просьбу. Чем он мог отблагодарить меня? Рассекретить все самые лучшие места катанья!

— Дядь Вить, поедем ко вдове, — вместо «спасибо» говорит Павлик. — Там знаешь какая горка! У-у-у!

«Вдовой» оказалась большая одинокая береза на отшибе деревни. Мы съехали по разу в овраг, причем Павлик не устоял на ногах и сел в пушистый снег.

Хотя я все видел сам, Павлик вдохновенно рассказывал мне о только что случившемся.

— Лыжи разъехались, — захлебывался он от восторга, — и я — раз!

Я не терял ни одного слова, ни одного восклицания из рассказа, и это особенно нравилось Павлику.

— Теперь у колоды скатимся разок! — увлекал он меня в новый лыжный путь.

Колода стояла внизу под горой против конюшни. Сюда колхозные кони зимой пить ходят.

Мы съехали от конюшни к реке и проскользнули мимо колоды и полыньи с журчащей речной водой.

Павлик был весь красный, распотевший. На нем старая ушанка, простой хлопчатобумажный пиджак, варежки, валенки. Лыжи у него «взрослые», палки длиннее Павлика четверти на две. Отец не соглашается их укоротить: «Вырастешь — в самый раз будут».

Уж давно бы надо вернуться ближе к дому, а Павлик все манит и манит на новые места.

— Дядь Вить, поедем к звонку! — опять увлекает меня Павлик.

Звонок — это буфер от вагона, в него бьют, когда надо колхозников собрать.

Здесь склон оврага падает отвесной стеной, и только одинокий след лыж ныряет в проем сросшихся ветвей ольхи.

Мы стояли молча и не трогались с места. Павлик не решался ехать, зная, что только Миша Бухаров, которого в колхозе зовут следопытом, осмелился съехать напрямки и поломал лыжу.

Я на ногах стоек, и мне такая гора не в страх, но можно ли было скатиться одному и заставить страдать сердце маленького друга ущемлением самолюбия?

Павлик повернул лыжи на новые горки и спросил:

— Дядь Вить! Ты будешь торить или я?

— Тори ты!

И Павлик весело, радостно пошел по неезженому снегу.

Я следовал за ним.

Наша дружба крепла.

Это было самое большое путешествие, которое когда- либо удалось свершить человеку!

Маленькая девочка с утра научилась ползать. Она добралась до валяных сапог, уронила их и посмотрела внутрь — темно, подвинулась к ящику с мукой и попробовала — невкусно, погладила кота Ваську — он хотел цапнуть, потрогала у печки ухват — он упал и стукнул девочку по спине. Слезы ненадолго остановили путешественницу. Когда было все опробовано руками в доме, девочка захотела открыть дверь на улицу.

— Э нет, — хватился присматривающий за внучкой дед, — рано тебе туда!

Он положил девочку в кроватку, и юный Колумб уснул.

Сельская школа стоит в березовой роще на Грачином броду. Все лето в густой березовой листве кричат грачи, а потом смолкнут, упадет лист, и сквозь прутье проступит удивительно красивая тропинка, по которой дети в школу ходят. Какая она узкая, а на какую большую дорогу выводит!

В деревне два колодца — барский, на старой усадьбе, и сруб, близко. Маленькая девочка без ошибки узнает, откуда брали воду.

— Ой, гри́бовая!!! — расстраивается она и отодвигает блюдце с чаем.

Грибовая — это потому, что в ближнем колодце грибы на срубе растут.

Бабушка дает внучке молочка, ходит по хате и все улыбается бесхитростной улыбкой пожилой колхозной труженицы:

— И в кого ты у нас такая барынька? И воду-то только из барского колодца пьешь!

Очень жалеет внучку.

Девочки забрались на штабель дров позади двора, сели верхом на толстую березу и поехали. Первой, на самый комель, устроилась пятилетняя Таня, дочь комбайнера, за ней — перешедшая во второй класс ученица Нина, потом Зина, ровесница Тани. Так все дерево было занято, а самый хвостик его пришелся как раз для трехлетней Олечки, моей любимицы.

Тут все было как на заправском поезде: и паровоз пыхтел, и гудки раздавались, и колеса стучали.

— Дальний поезд! — возбужденно кричали пассажиры.

У-у-у! — гудела Таня, изображавшая паровоз. Подошла еще одна девочка и стала протягивать каждой из подружек ломтик брюквы. Это означало, что в вагон зашла мороженщица продавать мороженое. Все купили, кроме самой маленькой Оли, которую я зову кокеткой.

Оля сидела в хвосте поезда и, зажмурив глаза, крепко держалась за сидевшую с ней рядом девочку.

— Бери мороженое! — настаивала мороженщица.

Оля еще крепче впивалась пальцами в плечо соседки, щурила глаза и восторженно говорила:

— Голова кружится! Очень ход быстрый!

Пятилетний Толя перебирается с маленьким топориком по намусоренному в водополье, повисшему на кустах ивняка речному хламу.

Ненадежный воздушный мостик над рекой колеблется даже под ребенком. Перебравшись за речку, Толя срубает в рощице тонкое деревце, опять с таким же риском возвращается домой с черенком для ухвата. Подробно рассказывает он бабушке о своем путешествии за реку. Бабушка кормит его блинами, с любовью гладит по голове и говорит:

— Ты храбрый!

Когда об этом же самом узнает мать, она берет ремень, бьет Толю по чувствительному месту, приговаривая:

— Не храбрись! Не храбрись!

Толя плачет, обещает не ходить больше, а потом забывается и опять лезет на ту сторону реки, по тому же мостику. В опасном пути ему помогает доброе бабушкино слово: «Ты храбрый!»

У соседа народились козлята. Одного назвали Боря, другого — Коля. Братья очень дружили. Если бы у Бориса не было сережек, его можно было бы спутать с Колей, до того они были похожи и белизной шерсти, и нежными розовыми мордочками.

Когда стаял снег, козликов выпустили на лужок. Первое, что сделали братья, — сшиблись лоб в лоб рогами.

— Я вас! — закричал на драчунов сосед и побежал к ним с хворостиной.

Тут обнаружилось, что братья не только могут бодаться, но и отлично прыгают. Борис в один мах очутился на высоком выступе фундамента дома, а Николай прыгнул на стоявший у стены чурбан. В глазах провинившихся было столько мольбы о пощаде, что хозяин опустил хворостину и, любуясь козликами, сказал:

— Ишь как прыгают! Тысячу лет на дворе человека живут, а все горы помнят!

От здания школы, как с ярмарки, разъезжаются в разные стороны колхозные подводы. Это развозят школьников на лошадях.

Дети сидят на санях-розвальнях плотно друг к другу. На полях далеко посверкивают замочки на их портфеликах.

Было для чего делать революцию!

По тропинке над рекой идут с портфелями девочки в школу. Одеты они бедно, и только на одной хорошее городское демисезонное пальто и шляпка, остальные в серых молескиновых пальтишках. Девочки веселы, смех их звенит, как речка, что булькает по камешкам под горкой.

Другой стороной, по леску, по кустарничку, идут ребята. Они наверняка где-нибудь курят. Они уже деловиты, как мужики, важны, как взрослые. У кого портфель, у кого командирская сумка, у кого просто все книги связаны веревкой.