Константин Симонов - Собрание сочинений. Том 1

В ГОСТЯХ У ШОУ

Мы хозяина, кажется, утомили…Пора уезжать — бьют часы на камине.Надо встать и проститься,                                 и долгие миливновь считать на английской зеленой равнине.Нас сначала сюда                         и пускать не хотели,мы уже тут встречались с подобными штуками:«Мистер Шоу не сможет»,                               «Мистер Шоу в постели»так гласил их отказ,на машинке отстуканный.Но потом            вдруг по почте —                                   письмо от рукис приглашеньем,                       со схемой,                                    как ехать получше нам,с тем особым педантством,с каким в этих случаяхпишут великие старики,зная цену себе, но, от многих в отличие,не меняя привычек с приходом величия.И вот мы доехали —                           за три часа —от дымного Лондона                         до этого домика,где на полках, как мертвых друзей голоса,собрались порыжелые, старые томики,где усопший давно                            девятнадцатый векеще бродит по тихим коврам в кабинетеи стоит у камина                       седой человек,самый старый писатель                                на целой планете.Он и сам —               на столетье чем-то похожий.И конца ему нет —                          такой он высокий.Голубые глаза                    и веселые щеки,сто лукавых морщинок на старческой коже.Шевеля над улыбкой усами добрыми,отбросив привычной иронии стрелы,он смотрит на нас                         глазами, которымина родину нашу                      когда-то смотрел он;они все мягче,                    добрее,                               шире,как будто теплом ее дальним лучатся.Наверное, здесь,                        в им осмеянном мире,такими          глаза его видят не часто!Он вспоминает,                     как ехал в Союз,репортеров                ответом                           огрев, как плетью:чтоб там,            только там                            отметить своюдату       семидесятипятилетья!И как,        если он                   доживет до ста лет(он смягчает улыбкою эту дату),он снова в страну нашу                                 купит билет,как в юности,                   в семьдесят пять, когда-то.И снова уедет,                    хлопнувши дверью,в наш        не напичканный шутками горькими,в наш новый мир,                         в который он веритчем дальше,                  тем с меньшими оговорками.Он говорит о Стране Советовс такой          на него непохожей                                     нежностью…Он совсем не насмешлив сегодня,этот      старик,знаменитый своей насмешливостью.В этот дом,                где гости                             давно не бывали,мы пришли не писателями,                                      не поэтами,наших книг не читал он,                                     и знал нас едва ли,и позвал нас к себе                            совсем не поэтому:он нас звал,                  чтоб глаза                                 перед смертью увиделив этом мире злодейств,                                чистогана                                              и прибылейДвух       другой половины земли                                          представителей,двух советских людей,                                кто б они ни были.И поэтому             пусть нам будет простительно,что старик                провожать нас                                     идет к воротам,словно целый народ                              был его посетителем —и он       прощается с этим народом.Как ни просим, ни молим его мы, двое,напрасны наши все уговоры.Под дождем,                  с непокрытою головою,упрямой походкой                          идет через двор он,бурча, что это — ирландский обычай,что погода здесь                        бывает и хуже,и сердито носами ботинок тычаво все попадающиеся лужи.У самых ворот,                     пресекая споры,нагибается,                 нас отстранив руками,вынимает из гнезд                          два толстых запораи ногою сдвигает                         приваленный камень.Нам вовсе не до того,                               чтоб гордиться.Мы знаем одно лишь чувство простое:мы спешим уехать,                          чтоб простудитьсяон не успел,                  под дождем тут стоя.Но он,         как будто его не трогаетни этот дождь,                     ни мартовский ветер,выходит за нами вслед на дорогу,словно остался                      один на свете,словно о чем-то                       еще жалея,словно что-то                      договорить осталось…Никогда не забуду этой аллеи,длинной, как жизнь,                             одинокой, как старость.Не забуду, как, выехав к повороту,мы увидели                 с нежностью                                   и печалью,как все еще                  стоит у ворот он,высоко          руку                  подняв на прощанье.

ПИСЬМО ИЗ АРГЕНТИНЫ

Пришло письмо из Аргентинынесчастной матери от сына.

Рассказывать ли все сначала,как в муках мать его рожала,как колыбель его качала,как утром в школу провожала…

Иль прямо начинать с той ночи,что всех ночей была короче:когда с улыбкою печальнойон заглянул в родные очии в бой пошел, как мы с тобою,в тот, первый, что мы проиграли,и ранен был на поле боя,и мы его не подобрали.

(Теперь отыщутся, пожалуй,такие, что поправить рады:мол, на войне так не бывало…Нет, так бывало, — лгать не надо!)

Он в плен попал не на коленях,он сдался не по доброй воле,а потому, что отступленьетаких, как он, бросало в поле.

В бою не отступив ни шагу,он, раненный, пропал под Оршей.И я до самого рейхстага,что сталось с ним, не слышал больше,не знал — и до сих пор не знаю, —в каких он лагерях скитался,как он лежал, от ран стеная,как умирал, как жив остался;какие он хлебал помои,какие получал побои,пока почти четыре годамы до Берлина шли с тобою.

За Эльбой, в мае было дело:нас служба привела и случайв тот самый лагерь, где сидел онза проволокою колючей.

Я по дороге проезжал тамс американским провожатыми вдруг увидел странный лагерь:как кровь — на проволоке — флаги;на вышках, по углам квадрата,там, где эсэсовцы когда-то,наверно, день и ночь сидели,американские солдатыразгуливали и свистели.

Я настоял на том, что надозаехать нам туда сейчас же.И вот — уже мы за оградой,среди стоящих, и сидящих,и прямо на полу лежащих,дошедших до изнеможеньялюдей советских, в плен попавшихв том — сорок первом — в окруженьях.

Погоны наши им вначалеузнать своих в нас помешали,Но вот вскочили, вот догнали,спросили, вскрикнули, узнали!И я, чтоб было всем виднее,руками вскинутый на бочку,кричу, от счастья сам бледнея,что бедам и разлукам — точка!

Я говорил, что без изъятьявсем, кто в плену был долгу верен,откроет родина объятья,жена и мать откроют двери!Как после долгого мороза,людей оттаивали лица.Из глаз их брызнувшие слезыи в смертный час мне будут сниться!

Счастливей нет и нету горшетех лиц, еще с печатью ада,и взгляда — вдруг, среди всех взглядов, —его, пропавшего под Оршей,его, стоявшего тут рядом!

— Когда, — глазами ждал ответа, —домой? — Душа его летела.Я дам присягу, видев это,что он был наш душой и телом,что, взятый в плен на поле боя,пройдя фашистские застенки, —хоть вешайте, хоть ставьте к стенке! —остался он самим собою.

— Когда домой? — меня усталоон спрашивал со всеми вместе.А было их там — тыща двести,и столько ж матерей их ждало.

И три советских офицера —мы говорили, веря в это:— Американцы примут меры,чтоб всех вернуть в Страну Советов,что так записано в условьях,никто не вправе задержать их! —И все кивал, при каждом слове,американский провожатый…

Пускай теперь меня осудят,но в этот день, в том сорок пятом,я был уверен — так и будет! —не зная, что я лгу ребятам!Хотя лишь сотня километровв тот день ему до нас осталасьи, как листок с попутным ветром,к нам долететь он мог, казалось,но мать ждала его напрасно.Ни в этот майский вечер ясный,ни через день, ни через годыон грудью не вдохнул свободы!

Пришло письмо из Аргентинынесчастной матери от сына.

Что было с ним за эти восемьлет, за часы и дни без счета,еще с кого-нибудь мы спросимеще когда-нибудь отчета.

Я все те мытарства едва лиза все те годы перечислю:как проверяли его мысли,как его письма в клочья рвали,как в карцеры таскали — было,и как ласкали — тоже было,и как бесстыдно уверяли,что родина о нем забыла.

Как от запросов материнскихего по лагерям скрывали,как после всех похлебок свинскихвдруг для соблазна жрать давали;как все профессора изменыи все доценты шпионажанад ним работали в три смены,чтоб вытравить закваску нашу!

Когда же он не стал шпионом —как ни ласкали, как ни гнули, —они на родину его нами тут, конечно, не вернули!

Он знал и видел слишком много.Они его, полубольного,еще, еще в одну дорогуотправить поспешили снова.Он по Атлантике угрюмой,полубезумный и голодный,плыл три недели в недрах трюма,вконец от всех надежд свободный.

Подписан с ним контракт кабальныйс условьем на пять лет остатьсяв чащобах сахарных плантацийв стране чужой, в стране печальной.

Пришло письмо из Аргентинынесчастной матери от сына…

ПЕРЕПРАВА ЧЕРЕЗ ЯНЦЗЫ