Овидий - Наука любви (сборник)
Марсий
Только один рассказал, как ликийского племени людиЖизнь скончали, другой о Сатире припомнил, который,Сыном Латоны в игре побежден на Палладиной флейте,Был им наказан. «За что с меня ты меня же сдираешь?» —Молвит. «Эх, правда, – кричит, – не стоило с флейтою знаться!»Так он взывал, но уж с рук и с плеч его содрана кожа.Раною стал он сплошной. Кровь льется по телу струями,Мышцы открыты, видны; без всяких покровов трепещутЖилы, биясь; сосчитать нутряные все части возможно,И обнажились в груди перепонок прозрачные пленки.Пролили слезы о нем деревенские жители, фавны —Боги лесов, – и Олимп, знаменитый уже, и сатиры —Братья, и нимфы, и все, кто тогда по соседним нагорьямПас руноносных овец иль скотины стада круторогой,Залили вовсе его, а земля увлажненная слезыТотчас в себя вобрала и впитала в глубинные жилы;В воды потом превратив, на вольный их вывела воздух.Вот он, в крутых берегах устремляясь к жадному морю,Марсия имя хранит, из фригийских потоков светлейший.
Прокна и Филомела
Знатные люди – родня – собираются; ближние градыДали своим порученье царям – с утешеньем явиться, —Аргос и Спарта, а там Пелопидов столица – Микены,И Калидон, до тех пор еще гневной Диане противный,Медью богатый Коринф, плодородный предел – Орхомены,Патры и град небольшой – Клеоны с Мессеною гордой,Пилос Нелеев; в те дни не Питфеево царство – Трезены,Много других городов, двумо́рским замкнутых Истмом,И в стороне от него, обращенных к двуморскому Истму.Кто бы поверил тому? Вы одни не явились, Афины!Долг помешала свершить им война: подвезенные с моряВарваров диких войска мопсопийским стенам угрожали.Царь фракийский Терей с приведенным на помощь отрядомИх разгромил и победой обрел себе славное имя.С ним, изобильным землей, и богатством, и силой живою,Происходящим к тому ж от Градива, тогда породнилсяЦарь Пандион, ему Прокну отдав; но ни брачной Юноны,Ни Гименея, увы, не видали у ложа, ни Граций.Нет, Эвмениды для них погребальное пламя держали,Нет, Эвмениды постель постилали для них, и, зловеща,К кровле припала сова и над брачным сидела покоем.Через ту птицу Терей и Прокна супругами стали,Через ту птицу – отцом и матерью. Их поздравлялаФракия, да и они воссылали богам благодарность.В дни же, когда отдана была дочь Пандиона владыкеСлавному и родился сын Итис – объявлен был праздник.Не угадать, что на пользу пойдет! И год уже пятыйВ вечной смене Титан довел до осеннего срока.К мужу ласкаясь, тогда промолвила Прокна: «О, еслиТолько мила я тебе, отпусти повидаться с сестрою,Иль пусть приедет сестра! Что скоро домой возвратится,Тестю в том слово ты дай, – мне ценным будет подарком,Ежели дашь мне сестру повидать». Он дает повеленьеВ море спустить корабли, с парусами и веслами, в гаваньКекропа входит Терей, к берегам уж причалил Пирея.Вот повстречались они, и тесть ему правой рукоюПравую жмет; при знаках благих вступают в беседу.Стал излагать он прибытия цель, порученье супруги,Он обещанье дает, что гостья воротится скоро.Вот Филомела вошла, блистая роскошным нарядом,Больше блистая красой. Обычно мы слышим: такиеВ чаще глубоких лесов наяды с дриадами ходят,Если им только придать подобный убор и одежды.И загорелся Терей, увидевши деву, пылает, —Словно бы кто подложил огня под седые колосьяИли же лист подпалил и сено сухое в сеннице.Дева прекрасна лицом. Но царя прирожденная мучитПохоть; в тех областях население склонно к Венере.Он сладострастьем горит, и ему и народу присущим.Страстно стремится Терей подкупить попеченье служанок,Верность кормилицы; он прельстить дорогими дарамиХочет ее самое, хоть целым пожертвовать царством,Силой похитить ее и отстаивать после войною.
Кажется, нет ничего, на что бы, захваченный страстью,Царь не решился. В груди сдержать он не может пыланья.Медлить уж нет ему сил, возвращается жадной он речьюК Прокниным просьбам, меж тем о своих лишь печется желаньях, —Красноречивым он стал от любви, когда неотступноБольше, чем должно, просил, повторяя: так Прокна желает!Даже и плакал порой, – так будто б она поручала!Вышние боги, увы, – как много в груди человекаТьмы беспросветной! Терей, трудясь над своим злодеяньем,Все же как честный почтен и хвалим за свое преступленье.Хочет того ж Филомела сама и, отцовские плечиНежно руками обняв, поехать с сестрой повидатьсяСчастьем молит своим, но себе не на счастие молит!Смотрит Терей на нее и заране в объятьях сжимает.Видя лобзанья ее и руки вокруг шеи отцовой, —Все как огонь смоляной, как пищу для страсти безумнойВоспринимает; едва родителя дева обнимет,Хочет родителем быть, – и тогда он честнее не стал бы!Просьбой двойной был отец побежден. Довольна девица,Бедная, благодарит, не зная о том, что обоимРадостный ныне успех погибелен будет, – обоим!Фебу немного трудов еще оставалось, и кониСтали уже попирать пространство наклонного неба.Царские яства на стол и Вакхову в золоте влагуСтавят; мирному сну предают утомленное тело.Царь одризийский меж тем, хоть она удалилась, пылаетК ней; представляет себе и лицо, и движенья, и руки,Воображает и то, что не видел, – во власти желанийСам свой питает огонь, отгоняя волненьем дремоту.День наступил; и, пожав отъезжавшего зятя десницу,Девушку царь Пандион поручает ему со слезами.«Дочь свою, зять дорогой, – побуждаем благою причиной,Раз таково дочерей и твое, о Терей, пожеланье, —Ныне тебе отдаю. И верностью, и материнскойГрудью молю, и богами: о ней позаботься с любовьюОтчей и мне возврати усладу моей беспокойнойСтарости в срок: для меня – промедление всякое длинно;Ты поскорей и сама, – довольно с Прокной разлуки! —Если ты сердцем добра, ко мне возвратись, Филомела!»Так поручал он ее и дочь целовал на прощанье,И порученьям вослед обильные капали слезы.Верности брал с них залог: потребовал правые руки,Соединил их, просил его дочери дальней и внукуОтчий привет передать и сказать, что крепко их помнит.Еле последнее смог он «прости» промолвить, со словомВсхлипы смешавши, боясь души своей темных предчувствий.Лишь Филомела взошла на корабль расписной, и от веселМоре в движенье пришло, и земли отодвинулся берег,Крикнул Терей: «Победил! со мною желанная едет!»
В сердце ликует, уже наслажденья не может дождатьсяВарвар, взоров своих с Филомелы на миг не спускает:Так похититель орел, Юпитера птица, уносит,В согнутых лапах держа, в гнездо свое горное – зайца;Пленник не может бежать, – добычей любуется хищник.Вот и закончился путь; суда утомленные сноваНа побережье своем. Но царь вдруг дочь ПандионаВ хлев высокий влечет, затененный лесом дремучим.Там, устрашенную всем, дрожащую бледную деву,В горьких слезах о сестре вопрошавшую, запер и тут же,Ей злодеянье раскрыв, – одну и невинную, – силойОдолевает ее, родителя звавшую тщетно,Звавшую тщетно сестру и великих богов особливо.Дева дрожит, как овца, что, из пасти волка седогоВырвана, в страхе еще и себя безопасной не чует.Иль как голубка, своей увлажнившая перышки кровью,Жадных страшится когтей, в которых недавно висела.Только очнулась, – и рвать разметенные волосы стала;Точно над мертвым, она себе руки ломала со стоном;Длани к нему протянув, – «О варвар, в деяньях жестокий!О бессердечный! Тебя, – говорит, – ни отца порученья,Ни доброта его слез, ни чувство к сестре, ни девичьяДаже невинность моя не смягчили, ни брака законы!Все ты нарушил. Сестры я отныне соперницей стала,Ты же – обеим супруг. Не заслужена мной эта мука.Что ты не вырвал души у меня, чтоб тебе, вероломный,Злоумышленье свершить? Что меня не убил до ужасныхНаших соитий? Тогда была б моя тень не повинна.Все ж, если Вышние зрят, что сталось, коль что-нибудь значатЧтимые боги и все не погибло со мною, заплатишьКарой когда-нибудь мне! Сама я, стыдливость откинув,Дело твое оглашу: о, только нашлась бы возможность!В толпы народа пойду; и, даже в лесах запертая,Речью наполню леса, пробужу сочувствие в скалах!То да услышит Эфир и бог, коль есть он в Эфире!»Тут от подобных речей возбудился в жестоком владыкеГнев, и не меньше был страх. Двойной побуждаем причиной,Высвобождает он меч из висящих у пояса ножен.Волосы девы схватив, загнув ей за спину руки,Узы заставил терпеть. Филомела подставила горло, —Только увидела меч, на кончину надеяться стала.Но исступленный язык, напрасно отца призывавший,Тщившийся что-то сказать, насильник, стиснув щипцами,Зверски отрезал мечом. Языка лишь остаток трепещет,Сам же он черной земле продолжает шептать свои песни.Как извивается хвост у змеи перерубленной – бьетсяИ, умирая, следов госпожи своей ищет напрасно.Страшное дело свершив, говорят, – не решишься поверить! —Долго еще припадал в сладострастье к истерзанной плоти.Силы достало ему после этого к Прокне вернуться, —Та же, увидев его, о сестре вопрошала. Но стоныЛживые он издает и сестры измышляет кончину.
Было нельзя не поверить слезам. И Прокна срываетС плеч свой блестящий наряд с золотою широкой каймою.Черное платье она надевает, пустую гробницуСтавит и, мнимой душе вознося искупления жертву,Плачет о смерти сестры, не такого бы плача достойной.Год завершая, уж бог двенадцать знаков объехал.Но Филомеле как быть? Побегу препятствует стража.Стены стоят высоки, из крепкого строены камня.О злодеянье немым не промолвить устам. Но у горяВыдумки много, всегда находчивость в бедах приходит.Вот по-дикарски она повесила ткани основуИ в белоснежную ткань пурпурные нити воткала, —О преступленье донос. Доткав, одному человекуПередала и без слов отнести госпоже попросила,Этот же Прокне отнес, не узнав, что таит порученье.Вот полотно развернула жена государя-злодея,И Филомелы сестра прочитала злосчастную повесть.И – удивительно все ж! – смолчала. Скована больюРечь, языку негодующих слов недостало для жалоб.Плакать себе не дает; безбожное с благочестивымПеремешав, целиком погружается в умысел мести.Время настало, когда тригодичные таинства ВакхаСлавят ситонки толпой; и ночь – соучастница таинств;Ночью Родопа звучит бряцанием меди звенящей.Ночью покинула дом свой царица, готовится богуЧесть по обряду воздать; при ней – орудья радений.На голове – виноград, свисает с левого бокаШкура оленья, к плечу прислоняется тирс легковесный.Вот устремилась в леса, толпой окруженная женщин,Страшная Прокна с душой, исступленными муками полной, —
Будто твоими, о Вакх! Сквозь чащу достигла до хлева,И, завывая, вопит «эвоэ!», врывается в двери,И похищает сестру; похищенной, Вакховы знакиЕй надевает, лицо плющом ей закрыла зеленымИ, изумленную, внутрь дворца своего увлекает.Лишь поняла Филомела, что в дом нечестивый вступила,Бедную ужас объял, и страшно лицо побледнело.Прокна же, место найдя, снимает служения знакиИ злополучной сестры застыдившийся лик открывает.Хочет в объятиях сжать. Но поднять Филомела не смеетВзора навстречу, в себе соперницу сестрину видя.Лик опустила к земле и, призвав во свидетели Вышних,Клятву хотела принесть, что насилье виною позора,Но лишь рука у нее, – нет голоса. И запылалаПрокна, и гнева в себе уж не в силах сдержать. ПорицаяСлезы сестры, говорит: «Не слезами тут действовать надо,Нужен тут меч, иль иное найдем, что меча посильнее.Видишь, сама я на все преступленья готова, родная!Факелы я разожгу, дворец запалю государев,В самое пламя, в пожар искусника брошу Терея,Я и язык, и глаза, и члены, какими он отнялСтыд у тебя, мечом иссеку, и преступную душуТысячью ран изгоню! Я великое сделать готова, —И лишь в сомнении – что?» Пока она так говорила,Итис к матери льнул – и ее надоумил, что́ можетСделать она. Глядит та взором суровым и молвит:«Как ты похож на отца!» И, уже не прибавив ни слова,Черное дело вершит, молчаливой сжигаема злобой.Но лишь приблизился сын, едва обратился с приветомК матери, шею ее ручонками только нагнул он,Стал лишь ее целовать и к ней по-ребячьи ласкаться,Все же растрогалась мать, и гнев перебитый прервался,И поневоле глаза увлажнились у Прокны слезами.Но, лишь почуяв, что дух от прилившего чувства слабеет,Снова от сына она на сестру свой взор переводит.И, на обоих смотря очередно: «О, тронет ли ласкойОн, – говорит, – коль она молчит, языка не имея?«Мать» – называет меня, но ты назовешь ли «сестрою»?В браке с супругом каким, посмотри ты, дочь Пандиона!Ты унижаешь свой род: преступленье – быть доброй к Терею!»Миг – и сына влечет, как гигантская тащит тигрицаНежный оленихи плод и в темные чащи уносит.В доме высоком найдя отдаленное место, – меж тем какРучки протягивал он и, уже свою гибель предвидя, —«Мама! Мама!» – кричал и хватал материнскую шею, —Прокна ударом меча поразила младенца под ребра,Не отвратив и лица. Для него хоть достаточно былоРаны одной, – Филомела мечом ему горло вспорола.Члены, живые еще, где души сохранялась толика,Режут они. Вот часть в котлах закипает, другаяНа вертелах уж шипит: и в сгустках крови покои.Вот к какому столу жена пригласила Терея!
И, сочинив, что таков обряд ее родины, в коемМуж лишь участник один, удалила рабов и придворных,Сам же Терей, высоко восседая на дедовском кресле,Ест с удовольствием, сам свою плоть набивая в утробу.Ночь души такова, что, – «Пошлите за Итисом!» – молвит.Доле не в силах скрывать ликованья жестокого Прокна, —Вестницей жаждет она объявиться своей же утраты, —«То, что зовешь ты, внутри у тебя!» – говорит. ОгляделсяЦарь, вопрошает, где он. Вновь кличет и вновь вопрошает.Но, как была, – волоса разметав, – при безумном убийстве,Вдруг Филомела внеслась и кровавую голову сынаКинула зятю в лицо: вовек она так не хотелаЗаговорить и раскрыть ликованье достойною речью!И отодвинул свой стол с ужасающим криком фракиец.И змеевласых сестер зовет из стигийского дола.Он из наполненных недр – о, ежели мог бы он! – тщитсяВыгнать ужасную снедь, там скрытое мясо, и плачет,И называет себя злополучной сына могилой!Меч обнажив, он преследовать стал дочерей Пандиона.Но Кекропиды меж тем как будто на крыльях повисли.Вправду – крылаты они! Одна устремляется в рощи,В дом другая – под кров. И поныне знаки убийстваС грудки не стерлись ее: отмечены перышки кровью.Он же и в скорби своей, и в жажде возмездия быстройПтицею стал, у которой стоит гребешок на макушке,Клюв же, чрезмерной длины, торчит как длинное древко;Птицы названье – удод. Он выглядит вооруженным.
Дедал
