Дмитрий Бак - Сто поэтов начала столетия
Любое произнесенное слово, фраза немедленно закавычиваются, иногда дважды («Вижу тополя на “закате”»), при этом реальность наблюдения («видения») тополей на закате, да и самый «закат» – уже в момент рождения эту «объективную» реальность покидают, целиком переходят внутрь высказывания как явления языка. Такое обращение с языком восходит к стратегиям аналитической философии: знаменитая формула «за окном идет дождь, но я так не считаю», содержит в себе тот же переход из мира вещей в мир высказываний, поскольку фраза о дожде не имеет ни малейшего отношения к атмосферным явлениям, но принадлежит к различным вариантам выражения модальности: сомнения, уверенности, настаивания и т. д.
Отдельная поэтическая реальность Аркадия Драгомощенко притягательна «для немногих», для тех, кто слышит и чувствует ее многочисленные подтексты в философских построениях полутора последних столетий. И эта же реальность видится пресной абстракцией тем, кто убежден в необходимости для поэзии интуитивной простоты, внятности, если угодно – пресловутой высокой «глуповатости». Многие интерпретаторы (включая и самого автора, неоднократно формулировавшего свое поэтическое profession de foi) подпадают под обаяние исходных постулатов и аксиом его поэтики, не замечая следующих из них теорем и лемм. На деле оказывается, что демонстративная непростота, «вторичность», теоретизм стихов Драгомощенко сильно преувеличены. По крайней мере, наряду с обычной метафизической топикой в конкретных стихотворениях существует параллельная смысловая география – традиционная и доступная непосредственному восприятию. Стоит, например, обратить внимание на посвящение отцу одного из известных стихотворений, и обычные для поэта нелинейные смысловые преобразования оказываются вторичными на фоне множества подсказок, выводящих читателя на твердую почву непосредственного высказывания, не требующего аналитических процедур:
Трофиму К. Драгомощенко
Разве твоя в том вина? Моя? Говорят, скоро весна,а тебе столько, сколько было всегда,и к тому же – больше не снишься.Ты еще говорил в тот прошлый раз… Но что?Что имеет значение? Говорить: мало этого? или же много?Ни один горизонт не может быть так достоверен,как прочерченный падением камня.‹…›Потому как, – вот что! почти забыл – не видетьтебя в белом кителе, в купоросных кристаллах сирени.Их разводил руками, захлебываясь, бежал(вот откуда то, что явится тысячелетием позже).Оставалось немного, чтобы увидеть,как облокотясь о теплый капот виллиса. Что мог сказатьв ту пору? Как мог понять то, что не понимаю сегодня?Как невыносимо свежо и косо несет бензином,и какие-то на отлете белые платья женщин.Конечно, вода, кувшинки, горячие латунные гильзы,близорукость. Но даже и без вспомогательных стекол вижу,как между тобою и мною растет и растет небо,вздымаясь выше, чем Гималаи.
В некоторых стихотворениях переход от аналитической эзотерики метавысказываний к непосредственному чувству оформлен и композиционно, при этом сквозь ветвящиеся тропки смысловых «ризом» постепенно проступает прозрачная логика перехода от хаоса к ясности, чуть ли не к «любовной лирике»:
Драгомощенко – Фигуриной
Отпивая глоток в неопределенном времени, в незавершаемом действии –Найти место, на столе. Расположение вещи. Но стол и есть место дляДля разнообразных вещей. Странное дело, Потебня грезилвнутренними формами «слов», он начинал с сущности, с платоновских идей в камне,Начинал и прекращал. Его прекращение не дошло до нас, как, к примеру, «синий».Однако начало его речи залегало в «столе». Зачем Потебне стол? Это ведь Харьков?Что-то другое и не имеющее отношения к длине цветовых волн. Нет.Нет – лучше, чем «да», даже «да» в алмазах бессмертия и чехова. Я люблю«Нет», я вырос из этого сада. В этом саду мы не всегда спали с ЛенойПод одним деревом, – это так трудно сегодня вспоминается, но я, когда хочу,Помню все, что необходимо, мне нужны ее картины, руки, ее дикий смех,Как все священные коровы, потому что она опоясана шнурамиМоей подозрительности и ожидания, потому что я открываю голову и смотрюКартины, на которых одно и то же – это как смерть, которая всегда та же,Смерть, как учительница/учитель, заползающая в наш рот при произнесенииЛюбого слова, – но, если что-то есть, значит, и этому есть конец. Елена.Я тебе должен.
…Но главное-то совсем не в этом, я толкую вовсе не о пронзительном одиночестве неавангардного авангардиста Аркадия Драгомощенко в русской поэзии. Эти без малого (после Хлебникова) сто лет одиночества ныне пришли к странному финалу. Реальность настигла отшельника, его логико-лингвистические изыскания о природе поэзии в последние годы приобрели совершенно иной смысл. Слишком много вдруг оказалось вокруг (не побоюсь этого слова) значительных и разных русских поэтов, умеющих орудовать и горшком и ухватом, и верлибром и в рифму. Поэтические манеры тесно прилегают друг к другу, они разнообразны только по видимости, а на деле являются продуктом как никогда прежде высокой степени автоматизированности всех версий стилистики и поэтики. Так высказывания в чате, претендующие на разнообразие, постепенно утрачивают свойства несходства – все и разом. Отдельных высказываний не различить именно потому, что шум времени обращен в информационный шум, как в глобальной социальной сети. От столетней давности кризиса невозможности существования традиционного искусства мы пришли к его сугубой возможности и осуществимости. Что станет ответом на кризис всевозможности авангарда? Необходим если не выход, то по крайней мере понимание насущности новой и сложнейшей поэтической простоты, когда уже не только Аркадию Драгомощенко ясно:
Только то, что есть,и есть то, что досталосьпереходящему в области,где не упорствуетбольше сравнение.
БиблиографияОписание: Избранные стихи. СПб.: Гуманитарная академия, 2000. 384 с.
Реки Вавилона // Новая русская книга. 2001. № 2.
Литература // Критическая масса. 2001. № 1.
На берегах исключенной реки. М.: ОГИ, 2005. 80 с.
Два стихотворения // Крещатик. 2005. № 3.
Стихи // Иностранная литература. 2006. № 10.
…в белом кителе, в купоросных кристаллах сирени // Знамя. 2008. № 5.
Глазного яблока дрожь // Дети Ра. 2009. № 3(53).
Поскольку люблю свет рам // Знамя. 2009. № 8.
кто действительно разбирает буквы // Знамя. 2010. № 6.
Тавтология: Стихотворения. Эссе. М.: НЛО, 2011. 452 с.
Александр Еременко
или
«Скажу тебе, здесь нечего ловить…»
Многозначительное молчание Александра Еременко длится уже годы и, оставаясь само по себе величиной пустой, фигурой отсутствия, наполняет окружающую поэтическую среду всякий раз новыми смыслами. Не только стихи Еременко, но и его литературная позиция – одна из немногих констант, один из последних устоев, скрепляющих стремительно ветшающий каркас представлений о бронзовом веке русской поэзии. Именно на фоне незыблемой скалы, безмолвного присутствия поэта Александра Еременко можно пытаться начертить контуры пейзажа с наводнением – истории поэзии новейших времен.
В ранние годы внезапно разрешенной свободы все менялось стремительно: лавинно рушились вавилоны тиражей лауреатов ленгоспремий, возвышались акции тех, кто ранее прозябал в самсебяиздате и андерподполье. И едва ли не один только титулованный «король поэтов» восьмидесятых годов ни на пол-октавы не возвысил голос, не взвинтил темп публикаций и выступлений, а уж о повально захлестнувшей многих и многих грантовой лихорадке и речи не было. Жил человек, как жил всегда, и некогда произнесенное в скудные годы квартирных чтений оставалось веским и теплым, злым и соленым, терпким и нужным. И не то чтобы правильно было бы бросить камень в грантополучателей, мечтателей и многопечатателей девяностых и начала двухтысячных годов: кто-то восполнял недополученное, кто-то просто не мог иначе. Но по мере всеобщего углубления в эпоху смутных признаков покоя и воли со всеми ее садами радостей земных – все более явной становилась еще одна, для многих неочевидная вариация творческого поведения: свобода отказа от прямолинейного пользования свободой. Именно в то время окончательно затвердели в коллективной памяти нескольких поколений читателей свинцовые формулы Еременко: и …мастер по ремонту крокодилов, и О чём базарите, квасные патриоты…, а также …выходит девочка дебильная, В густых металлургических лесах… – далее везде.
Тут-то и пресеклась первая часть симфонии молчания Александра Еременко. 4’33’’ миновали, наступило время нервного allegro, отмеченное сборником стихотворений разных поэтов, написанных о Еременко либо ему посвященных. О «Ерёме» понадобилось специально напомнить – не потому что забыли те, кто помнил, а по причине неприсутствия его стихов и жестов в сознании нового поколения вошедших в круг читателей и почитателей русской поэзии.
