Григорий Кружков - Очерки по истории английской поэзии. Романтики и викторианцы. Том 2

Слезы

(Песни из поэмы «Принцесса»)

О слезы бесполезные, зачемВы снова приливаете к глазамСо дна души, из тайных родников,Когда гляжу на тучные поляИ вспоминаю канувшие дни?

Отрадны, как заря на парусах,Везущих нам друзей издалека,Печальны, как далекие огниНавеки уходящих кораблей,Невозвратимые былые дни.Печальны и таинственны, как свистКаких-то птах, проснувшихся в садуДля умирающего, что глядитВ светлеющее медленно окно,Непостижимые былые дни.

Безумны, как загробный поцелуй,Как безнадежное желанье губ,Цветущих не про нас, – горьки как страсть,Обида, боль и первая любовь, –О смерть при жизни, канувшие дни!

Колыбельная

Тихо и нежно издалека,Западный ветер, повей!И возврати издалекаМилого к нам поскорей.Не разбудив урагана в пути,Над озаренной пучиной летиЛунного света быстрей!Видишь – в спаленке спит мой маленький, спит.

Тихо и нежно спи-засыпай,Глазки покрепче закрой –Спи безмятежно, баюшки-бай:Матушка рядом с тобой.Дремлет луна в золотых небесах,Папин кораблик на всех парусахМчится к сыночку домой.Спи, мой маленький, в тихой спаленке, спи.

Из цикла «In memoriam»

Порой мне кажется: грешноПисаньем горе умножать –Как будто полуобнажать,Что прикровенным быть должно.И если сызнова пишу,То лишь затем, что я такимЗанятьем истово тупым,Как опиумом, боль глушу.

И, чтобы спрятать скорбь своюИ холод жизни обмануть,В дерюгу слов укутав грудь,Я здесь, как чучело, стою.

Дом пуст. К чему мне тут стоятьИ у порога ждать теперь,Где, прежде чем ударить в дверь,Я сердце должен был унять?

Укор вины, укол тоски;Взгляни – я не могу уснуть,Бреду в предутреннюю мутьВновь ощутить тепло руки,

Которой нет… Тебя здесь нет!Но снова слышен скрип забот,И в мокрой, серой мгле ползет,Как привидение, рассвет.

Как тихо, Господи, вокруг!Такая тишь среди полян,Что, если падает каштан,Слой листьев поглощает звук.

Тишь в поле. Зябкою росойКалины каждый лист омыт;И паутину золотитЗари осенней луч косой.

Тишь в воздухе, ни ветерка;Недвижный лес день ото дняПустей. И в сердце у меняПокой и мертвая тоска.Тишь, как туман, у ног течет,Равнина дышит тишинойИ хочет слиться с пеленойХолодных мутно-серых вод.

Над океаном – тихий бриз;И в той груди навек покой,Которую лишь вал морскойКолышет мерно вверх и вниз.

О да, когда-нибудь потомВсе зло мирское, кровь и грязь,Каким-то чудом истребясь,Мы верим, кончится добром.

У каждого – свой верный шанс;Ничто не канет в никуда,Как карта лишняя, когдаГосподь закончит свой пасьянс.

Есть цель, невидимая нам:Самосожженье мотылькаИ корчи в глине червяка,Разрезанного пополам –

Все не напрасно; – там, вдали,Где нет зимы и темноты,(Так мнится мне) для нас цветыНеведомые расцвели…Но кто я, в сущности, такой?Ребенок, плачущий впотьмах,Не зная, как унять свой страхВ кромешной темноте ночной.

Подходит к Рождеству зима.Ныряет в тучах лунный круг;В тумане колокола звукДоносится из-за холма.Удар глухой во мгле ночной!Но не пронзил он грудь насквозь,Лишь вяло в ней отозвалось:Здесь даже колокол другой.Здесь всё другое – лес, поля,Душе – ни вехи, ни следа…Пустыня, памяти чужда,Неосвященная земля.

Отрывки из поэмы «Мод»

Выйди в сад поскорее, Мод!Уже ночь – летучая мышь –Улетела в свой черный грот;Поздно спать; неужели ты спишь?Роза мускусная цветет,И луна глядит из-за крыш.Видишь, стало в саду светать,И звезда любви в вышинеНачинает меркнуть и угасатьНа заре, как свеча в окне, –И в объятиях солнечных исчезать,Тая в нежном его огне.До утра со скрипкой спорил гобойХрипло жаловался фагот,И мелькали вместе и вразнобойТени в окнах – ночь напролет;Тишина настала лишь пред зарей,С первой россыпью птичьих нот.И сказал я лилии: «Лишь с однимОна может быть весела;Гомон бала ей больше невыносим,Болтовня толпы тяжела».Наконец-то рассеялся шум и дым,В зале музыка замерла;Укатили гости один за другим,Эхо смокло, и ночь прошла.И сказал я розе: «Промчался балВ вихре танцев, красок, огней.Лорд влюбленный, как бы ты ни мечтал,Никогда ей не быть твоей.Навсегда, – я розе пообещал, –Она будет моей, лишь моей!»И пылание розы вошло мне в грудь,Затопляя душу мою,И я долго стоял, не смея вздохнутьИ слушал, словно в раю,Плеск ручья, спешащего в дальний путь –Через луг твой – в рощу твою.Через луг, где следы твоих легких ногТак свежи в траве луговой,Что цепочку их мартовский ветерокОбратил в фиалки весной, –Через луг счастливый наискосокДо опушки нашей лесной.Белый ирис, уснув на закате дня,Не проснулся и в этот раз,И жасмин, душистую гроздь клоня,В сонных чарах своих погряз.Только лилии, обещанье храня,Стерегли наш заветный час;Только розы и лилии ради меняДо зари не смыкали глаз.О волшебница сада, явись на зов!Ночь окончилась – поспеши;В блеске шелка, в мерцании жемчуговПо ступеням сойди в тиши,Солнцем стань, златокудрая, для цветовИ томленье их разреши.Роза алая у воротЖарко вспыхивает, как в бреду;Вот она идет, моя Мод,Чтоб утишить мою беду;Роза белая слезы льет;Шпорник шепчет: «Она в саду»;Колокольчик сигнал дает,И жасмин отвечает: «Жду!»Вот она идет сюда –  ах!Слышу: платье шуршит вдали;Если даже я буду остывший прахВ склепной сырости и в пыли,Мое сердце и там, впотьмах,Задрожит (пусть века прошли!) –И рванется в рдяных, алых цветахЕй навстречу из-под земли.

Вот, на песке морском,Раковина, посмотри –Крохотная вещица,Не крупней ноготка,С тоненьким завитком,Розовая внутри,Как чудесно искрится,Радужна и хрупка!Мог бы назвать ученыйКличкой ее мудреной,С книжного взяв листа;Но и не нареченнойИмя ей – красота.Тот, кто в ней обитал,Видно, покинул в тревогеДомик уютный свой;Долго ли он простоялВозле своих дверей,Рожками шевеляНа жемчужном пороге,Прежде, чем с головойКануть в простор морей?Тонкая – даже дитяПяткой его сломает,Крохотная – но как чудно,Дивно сотворена!Хрупкая – но волна,Что поднимает шутяТрехмачтовое судноИ о риф разбивает, –Сладить с ней не вольна.

Строки

Я в детстве приходил на этот склон,Где колокольчики в траве цвели.Здесь высился мой древний ИлионИ греческие плыли корабли.Теперь тут сеть канав со всех сторонИ лоскуты болотистой земли,Лишь дюны серые – да ветра стон,Дождь над водой – и груды туч вдали!

Сонет

Певцы иных, несуетных веков:Старик Вергилий, что с утра в тенечке,Придумав три или четыре строчки,Их до заката править был готов;

И ты, Гораций Флакк, что для стиховДевятилетней требовал отсрочки,И ты, Катулл, что в крохотном комочкеОплакал участь всех земных певцов, –

О, если глядя вспять на дольний прах,Вы томики своих произведенийЕще узрите в бережных руках,

Ликуйте, о возвышенные тени! –Пока искусства натиск и размахВас не завалит грудой дребедени.

Frater ave atque vale

Выплыли из Дезенцано и до Сермия доплыли,Веслами не потревожив дремлющих озерных лилий.

Над смеющейся волною здесь, о Sermio venustolСлышится мне голос ветра среди трав, растущих густо.

Здесь нежнейший из поэтов повторял в своей печали:До свиданья, братец милый, frater ave atque valel

Здесь, среди развалин римских, пурпуровые соцветьяТак же пьяны, так же сладки через два тысячелетья.

И шумит на бреге Гарды над сверканием заливаСладкозвучного Катулла серебристая олива!

За волнолом

Закат вдали и первая звезда,И ясный дальний зов!И пусть теперь у скал замрет вода;К отплытью я готов.

Пусть медленно, как сон, растет прилив,От полноты немой,Чтобы безбрежность, берег затопив,Отхлынула домой.

Пусть колокол вечерний мерно бьет,И мирно дышит бриз,Когда пройду последний поворот,Миную темный мыс.

Развеется за мной, как морок дня,Береговой туман,Когда мой Лоцман выведет меняВ открытый океан.

Роберт Браунинг: между Пушкиным и Достоевским