Григорий Кружков - Очерки по истории английской поэзии. Романтики и викторианцы. Том 2
Альфред Теннисон (1809–1892)
Песня поэта
Ливень схлынул, и вышел Поэт за порог,Миновал дома, городской предел,Ветерок подул от закатных туч,Над волнами ржи, как дрожь, пролетел.А Поэт нашел одинокий холмИ так звонко, так сладко песню запел –Дикий лебедь заслушался в небесах,Наземь жаворонок слетел.
Стриж забыл на лету догонять пчелу,Змейка юркнула в свой приют,Ястреб с пухом жертвы в клюве застыл,Он скорей растерян, чем лют;Соловей подумал: «Мне так не спеть,На земле так, увы, не поют –Он поет о том, каким будет мир,Когда годы и время пройдут».
Кракен
Под толщей вод, в глубинах потаенных,Вдали от волн, ветров и сотрясений,Среди безмолвных сумерек зеленыхСпит Кракен. Чащи губчатых растенийИ мхов его хранят; опутан сетьюЗыбучих трав, подводный остров дремлетИ кольца гибких щупалец колеблетСквозь муть и мглу; прошли тысячелетьяИ вновь пройдут, дремоты не наруша,Давая корм ракушкам и полипам, –Пока не содрогнутся хлябь и сушаИ не прожжет пучин огонь небесный;Тогда впервые он всплывет из бездныПред очи ангелов – и с тихим всхлипомУмрет его чудовищная туша.
Сова на колокольне
Когда домой бегут коты,И свет еще не стал теплом,И ветер шевелит листы,И мельница скрипит крылом –И мельница скрипит крылом,Одна, в броне своих обид,Сова на колокольне спит.
Когда звенит надой в ведре,И щелкает бичом пастух,И сеном пахнет на дворе,И в третий раз поет петух –И в третий раз поет петух,Одна, застыв, как нежива,На колокольне спит сова.
На берегу
Грянь, грянь, грянь,В грани серые скал, Океан!Как найти мне слова для тоски,Что клубится в груди, как туман?
Хорошо от восторга кричатьРебятне на прибрежных камнях,Хорошо рыбаку отвечатьСмеху чаек на синих волнах.
Возвращаются кораблиК тихой гавани береговой,Но вовек не коснуться мне милой руки,Не услышать тот голос родной.
Грянь, грянь, грянь,Влажной пылью разбейся у ног!Никогда не вернутся счастливые дниКогда петь и смеяться я мог.
Улисс
Что пользы, если я, никчемный царьБесплодных этих скал, под мирной кровлейСтарея рядом с вянущей женой,Учу законам этот темный люд? –Он ест и спит и ничему не внемлет.
Покой не для меня; я осушуДо капли чашу странствий; я всегдаСтрадал и радовался полной мерой:С друзьями – иль один; на берегу –Иль там, где сквозь прорывы туч мерцалиНад пеной волн дождливые Гиады.Бродяга ненасытный, повидалЯ многое: чужие города,Края, обычаи, вождей премудрых,И сам меж ними пировал с почетом,И ведал упоенье в звоне битвНа гулких, ветреных равнинах Трои.
Я сам – лишь часть своих воспоминаний:Но все, что я увидел и объял,Лишь арка, за которой безграничныйПростор – даль, что все время отступаетПред взором странника. К чему же медлить,Ржаветь и стынуть в ножнах боязливых?Как будто жизнь – дыханье, а не подвиг.Мне было б мало целой груды жизней,А предо мною – жалкие остаткиОдной; но каждый миг, что вырываюУ вечного безмолвья, принесетМне новое. Позор и стыд – беречься,Жалеть себя и ждать за годом год,Когда душа изныла от желаньяУмчать вслед за падучею звездойТуда, за грань изведанного мира!
Вот Телемах, возлюбленный мой сын,Ему во власть я оставляю царство;Он терпелив и кроток; он сумеетС разумной осторожностью смягчитьБесплодье грубых душ и постепенноВзрастить в них семена добра и пользы.Незаменим средь будничных забот,Отзывчив сердцем, знает он, как должноЧтить без меня домашние святыни:Он выполнит свое, а я – свое.
Передо мной – корабль. Трепещет парус.Морская даль темна. Мои матросы,Товарищи трудов, надежд и дум,Привыкшие встречать веселым взоромГрозу и солнце, – вольные сердца!Вы постарели, как и я. Ну что ж;У старости есть собственная доблесть.Смерть обрывает все; но пред концомЕще возможно кое-что свершить,Достойное сражавшихся с богами.Вон замерцали огоньки по скалам;Смеркается; восходит месяц; безднаВокруг шумит и стонет. О друзья,Еще не поздно открывать миры, –Вперед! Ударьте веслами с размахуПо звучным волнам. Ибо цель моя –Плыть на закат, туда, где тонут звездыВ пучине Запада. И мы, быть может,В пучину канем – или доплывемДо Островов Блаженных и увидимВеликого Ахилла (меж другихЗнакомцев наших). Нет, не все ушло.Пусть мы не те богатыри, что встарьПритягивали землю к небесам,Мы – это мы; пусть время и судьбаНас подточили, но закал все тот же,И тот же в сердце мужественный пыл –Дерзать, искать, найти и не сдаваться!
Тифон
Леса гниют, гниют и облетают,И тучи, плача, ливнями исходят,Устав пахать, ложится в землю пахарь,Пресытясь небом, умирает лебедь.И лишь меня жестокое бессмертьеСнедает: медленно я увядаюВ твоих объятьях на краю вселенной, –Седая тень, бродящая в туманеСредь вечного безмолвия Востока,В жемчужных, тающих чертогах утра.
Увы! седоголовый этот призракКогда-то был мужчиной, полным силы.Избранник твой, он сам себе казалсяБогоподобным, гордым и счастливым.Он попросил тебя: «Дай мне бессмертье!»И ты дала просимое с улыбкой,Как богачи дают – легко, небрежно.Но не дремали мстительные Оры:Бессильные сгубить, они меняОбезобразили, к земле пригнулиИ, дряхлого, оставили томитьсяБлиз юности бессмертной. Чем ты можешь,Любовь моя, теперь меня утешитьВ сей миг, когда рассветная звездаМерцает и дрожит в твоих глазах,Наполненных слезами. Отпусти! –Возьми назад свой дар: к чему попыткиУйти от общей участи людскойИ преступить черту, где должен всякийОстановиться и принять судьбу,Дарованную небом человеку.
Вдали, в просветах облачных забрезжилТот темный мир, в котором я родился.И вновь зажглись таинственным свеченьемТвой чистый лоб и скаты нежных плеч,И грудь, где сердце бьется обновленно.Вновь разгораются румянцем щеки,И влажные твои глаза – так близкоК моим! – сверкают ярче. Звезды гаснутПред ними, и влюбленная упряжкаНеистовых твоих коней хрипит,Вздымаясь на дыбы, и отрясаетНочь с грив своих – и пышет пылом утра.
Любовь моя! вот так ты каждый разПреображаешься – и ускользаешь,Оставив слезы на моей щеке.Зачем меня пугаешь ты слезами? –Не для того ль, чтоб я, дрожа, припомнилСлова, произнесенные однажды:«Своих даров не отменяют боги».
Увы! увы! Не так я трепеталВ былые дни, другими я очамиТогда смотрел – и я ли это был? –На разгорающийся ореолВкруг тела твоего, на вспышки солнцаВ твоих кудрях – и сам преображалсяС тобой – и чувствовал, как в кровь моюВливается тот отблеск розоватый,Которым ты так властно облекалась,И ощущал губами, лбом, глазамиКасанье губ твоих – благоуханнейАпрельских первых лепестков! – и слышалТвой шепот жаркий, сладостный и странный,Как Аполлона радостная песньВ тот день, когда воздвиглись башни Трои.
О, отпусти меня! нельзя навекиС твоим восходом сочетать закат.Я мерзну в этих теплых волнах света,В твоих ласкающих лучах, я мерзну,Ногами зябкими ступив на твойМерцающий порог в тот ранний час,Когда восходит к небу пар белесыйС полей, где смертные живут свой векИли, отжив, спокойно отдыхают.Освободи, верни меня земле;Всевидящая, с высоты своейПризри на тихую мою могилу, –Когда, истлев, навеки позабудуТвоих пустых чертогов высоту,Твою серебряную колесницу…
Смерть Артура
Весь день раскатывалось эхо битвыНад зимним побережьем в Лионессе,Пока не пали все бойцы Артура,Сражавшиеся рядом с королем.А сам король Артур, смертельно ранен,Был поднят храбрым сэром БедиверомИ отнесен в часовню, что стояла,Убогая, с разбитым алтарем,На голой, темной полосе землиМеж длинным озером и океаном.Ночь белая была от полнолунья.И так промолвил сэру БедиверуКороль Артур: «Бой нынешний расторгПрекраснейшее рыцарское братство,Какое видел мир. Они уснулиНавек – друзья любимые. ОтнынеНе тешиться им славною беседойО битвах и турнирах, не гулятьПо залам и аллеям Камелота,Как в прежни дни. Я сам их погубил,Увы, – и рядом с ними погибаю…Хоть Мерлин клялся, что я возвращусьИ стану править вновь, – но будь что будет.Так глубоко мой шлем пробит клинком,Что, думаю, мне не дожить до утра.Возьми ж мой славный меч Эскалибур,Которым я гордился: ты ведь помнишь,Как в летний полдень некая рука,Покрытая парчой венецианской,Таинственно-волшебная, явиласьИз глубины озерной, этот мечДержа, и как за ним поплыл я в лодке,И взял его, и с доблестью носил;Об этом и в грядущих временах,Меня воспоминая, не забудут.Не медли же: возьми ЭскалибурИ в озеро забрось как можно дальше;Вернувшись, расскажи о том, что видел».Ему ответил храбрый Бедивер:«Мой государь, хоть мне не подобаетВас оставлять с такой жестокой ранойБез друга и подмоги, одного,Но ваш приказ исполню, не промедлив,И обо всем, что видел, расскажу».Так он сказал и вышел из часовниИ в лунном свете пересек погост,Где кости древних воинов лежалиВ могилах, а над ними ветер пел,Хрипя, и клочья нес холодной пены, –И по извилистой тропе меж скалСошел к озерным озаренным водам.Там он извлек Эскалибур из ножен,Поднял его, – и зимняя луна,Что серебрила край протяжной тучи,Промчалась по клинку до рукоятиИ вспыхнула огнем алмазных искр,Мерцающих топазов и гранатовОгранки дивной. Полуослепленный,Стоял он, замахнувшись для броска,Но с разделенной волей; наконецПодумалось ему, что лучше спрятатьЭскалибур меж узловатых стеблейПрибрежных тростников, шуршащих глухо.Так сделав, он вернулся к королю.Спросил Артур у сэра Бедивера:«Исполнил ли ты в точности приказ?Поведай, что ты видел или слышал?»Ответил храбрый Бедивер Артуру:«Я слышал только шорох камышаИ тихий плеск озерных волн о скалы».Тогда король Артур сказал, бледнея:«Ты изменил своей душе и чести,Ответив, не как благородный рыцарь,А как лукавый, низкий человек.Я знаю, озеро должно ответитьКаким-то знаком, голосом, движеньем.Позорно лгать. Но ты мне мил и дорог.Ступай опять, исполни приказанье,Потом вернись и расскажи, что видел».И вновь отправился сэр БедиверТропой скалистой на озерный берег,Шаги в раздумье меря, – но едваУзрел он снова рукоять резнуюТончайшей и диковинной работы,Как, сжав кулак, вскликнул: «НеужелиЯ должен выбросить такой бесценный,Такой чудесный меч, – чтоб никогдаЕго никто из смертных не увидел?Какое в этом послушанье благо?Какое зло от ослушанья, – кромеСознания, что ослушанье – зло?Положим, так. Но если сам корольСебе же самому вредит приказом?Он тяжко болен, ум его мутится.Что он оставит временам грядущимНа память о себе, когда уйдет,Помимо темных слухов? Если ж этаРеликвия навечно сохранитсяВ сокровищнице королей, – однаждыНа рыцарском пиру иль на турниреЕе достанет кто-нибудь и скажет:Вот он, Эскалибур, Артуров меч,Сработанный таинственною ДевойНа дне озерном: целых девять летОна над ним трудилась в одиночку. –И все почтят его и подивятся.Лишить ли этой славы короля?»Такими мыслями себя смутив,Он снова спрятал меч ЭскалибурИ к раненому корою вернулся.Спросил его Артур, с трудом дыша:«Поведай, что ты видел или слышал?»Ответствовал ему сэр Бедивер:«Я слышал плеск озерных волн о скалыИ заунывный шорох камыша».Тогда воскликнул в горечи и в гневеКороль Артур: «Бессовестный предатель!Язык твой лжет! О горе, горе мне…Несчастен умирающий король:Взгляд, некогда без слов повелевавший,Утратил власть; но он не помутился.Что вижу я? Ты, мой последний рыцарь,Который должен был служить за всех,Прельстился драгоценной рукоятьюИ предал короля, как алчный ворИли девица – ради побрякушки.И все же можно дважды оступиться,А в третий раз – исполнить долг; ступай!Но если ты предашь и в этот раз,Я сам убью тебя своей рукою».Бегом пустился вниз сэр Бедивер,С размаху ринулся в тростник прибрежный,Схватил Эскалибур и, раскрутив,Швырнул что было сил. Блестящий меч,Вращаясь и сверкая в лунном свете,Взлетел, пуская веером по кругуЛучи – подобно тем ночным огням,Что светят над полярными морямиВ морозном тресканье плавучих льдов.Так взмыл – и вниз упал клинок Артура;Но прежде, чем коснулся он воды,Какая-то волшебная рука,Покрытая парчой венецианской,Вдруг поднялась из волн, схватила мечЗа рукоять и, трижды им взмахнув,Исчезла. Рыцарь поспешил обратно.Узрев его, сказал король Артур:«Теперь я знаю: ты исполнил долг.Скажи скорей, что видел ты и слышал?»Ответствовал ему сэр Бедивер:«Мой государь, я должен был сперваГлаза зажмурить, чтобы не ослепли:Ведь ничего чудесней тех камней,Искусней той резьбы на рукояти,Хоть проживи я трижды век людской,Мне никогда на свете не увидеть.Потом я размахнулся широкоИ в воду меч швырнул… Гляжу – рука,Покрытая парчой венецианской,Вдруг поднялась из волн, схватила мечЗа рукоять и, трижды им взмахнув,Исчезла вместе с ним в озерной глуби».И так сказал Артур, дыша с натугой:«Смерть близится; я чувствую ее.Скорее подними меня на плечиИ отнеси на берег. Но боюсь,Что эта рана слишком остудилась».Сказал и приподнялся на локте,С усилием превозмогая больИ глядя синими, как сон, глазамиКуда-то пред собой. Сэр БедиверС великой жалостью смотрел сквозь слезы;Хотел промолвить что-то, но не смог.Лишь осторожно, преклонив колени,На плечи государя поднял онИ медленно побрел с ним вдоль погоста.Король Артур дышал ему в затылокИ судорожно вздрагивал, как спящий,Которому приснился страшный сон,И хрипло повторял: «Скорей! скорей!Смерть близится; боюсь, мы не успеем».А рыцарь между тем шагал впередС уступа на уступ по скользким скалам,Окутанный в пар своего дыханья,Как некий призрак или великан.Он слышал, как шумело сзади море,Как птица ночи впереди кричала;Шагал, гоним вперед одною мыслью,И стук доспехов отзывался эхомВ ущельях и на склонах ледяныхВокруг него, и лязг стальных шаговГудел и множился среди утесов –И, наконец, пред ним открылся берегИ озеро, облитое луной.Там, на волнах они узрели барку,Темневшую, как траурная шаль,Близ берега. На палубе рядамиСтояли люди в черных длинных ризахИ черных капюшонах – и меж нимиТри королевы в золотых коронах;И с барки этой поднимался плачДо самых звезд, – унылый, скорбный, слитный,Как завыванье ветра темной ночьюВ такой глуши, куда еще никтоНе заходил от сотворенья мира.«Теперь, – король промолвил, – отнесиМеня на барку. С плачем и стенаньемТри королевы приняли АртураНа палубе; а та, что остальныхПревосходила красотой и статью,На грудь к себе его главу склонив,Сняла разбитый шлем и зарыдала,И, растирая руки короля,Горячими слезами окропилаЕго чело с запекшеюся кровью,И щеки бледные, как лик луныПеред зарей, и слипшиеся кудри,Что прежде озаряли трон Артура,Как сноп лучей, а ныне, потемневОт пота и от пыли, клочковатоВисели, спутанные с бородой.Так он лежал обрушенной колонной;Ужели это тот Артур, что мчалсяРисталищем, с копьем наперевес,Перед глазами восхищенных дам,Свет рыцарства – от шпор до перьев шлема?Тогда воскликнул храбрый Бедивер:«Ах, Государь, куда теперь пойду я?Где спрячу взор от страшных перемен?Прошли те дни, когда царила честь,И каждая заря звала на подвиг,И каждый подвиг рыцаря творил:Таких времен, клянусь, не видел свет,С тех пор, когда пришли волхвы с дарами.А ныне Круглый Стол, сей образ мираМогучего и славного, распался;Мне суждено остаться одному,Последнему, – а впереди лишь тьма,Чужие лица, странные заботы».И так ему король ответил с барки:«Уходит старое и уступаетПуть новому; так Бог устроил мир,Чтоб в нем добро от ветхости не сгнило.Утешься, рыцарь; что тебе во мне?Я прожил жизнь свою, и да очиститГосподь в Себе мои грехи! Но ты,Коль свидеться не суждено нам снова,Молись за душу короля. МолитваСильней, чем думают о ней. Так пусть жеТвой голос днем и ночью за меняВосходит к небу, как струя фонтана.Чем люди лучше козлищ и овец,Коль, зная милость Божью, не возносятМолитвы за себя и за друзей?Так у подножия Его плететсяЗлатая сеть, объемлющая мир.Теперь – прощай. Я уплываю с ними,Кого ты видишь здесь (хотя душаПо-прежнему не верит и страшится)На остров Авалон средь теплых вод,Где нет ни града, ни дождя, ни снега,Ни бурь; но лишь цветущие сады,Вечнозеленые луга – и гротыВ тени ветвей над морем голубым;Там исцеляются любые раны».Так он сказал, и барка отплыла,Влекома веслами и парусами –Как белогрудый лебедь, спевший песнюПредсмертную и, растопырив перья,Отдавшийся потоку. Долго вдальСмотрел сэр Бедивер, воспоминаяСтоль многое! – пока корабль уплывшийНе стал лишь точкой в заалевшем небеИ дальний плач не смолкнул над водой.
Слезы
