Александр Оленич-Гнененко - Избранное

Среди большой поляны на речной террасе разбросаны многочисленные курганы. На них громоздятся кучи замшелых камней. У каждого кургана кудрявятся фруктовые деревья. Некоторые из этих искусственных возвышений явно напоминают остатки оснований стен и башен. Похоже, что когда-то кольцо земляных и каменных укреплений замыкало широкую ровную площадь.

В высокой траве, по бурелому, по окатанным круглым камням спускаемся к реке. Через узкие протоки перебираемся по упавшим деревьям на заросшие густым ивняком и папоротником островки. С крутого берега, перекрещиваясь во всех направлениях, сбегают к воде выбитые в камне звериные тропы.

Малая Лаба неглубока, но с огромной быстротой мчится по сильно склоненному каменистому ложу. Сквозь зеленоватую мелкую воду просвечивает со дна разноцветная крупная галька, и от этого на поверхности реки переливается радужная рябь. Особенно весела яркозеленая вода Умпыря. Прыгая по уступам, он стремительно скатывается в Лабу.

Временами мои спутники останавливаются и забрасывают удочки в клокочущую струю над глубокими ямами омутов. Почти тотчас же форель хватает приманку, леса взвивается в воздух, и на конце ее бьется пестрая рыба. Форель сейчас окрашена гораздо богаче, чем летом, и, вероятно, только начала нереститься: почти все пойманные форели полны икрой.

Снизу у камней, устилающих дно ручьев и речек, крепко приделаны трубочки, искусно склеенные из мелкой гальки. Это жилища личинок крылатых насекомых — ручейников.

На обратном пути к кордону нам встретились следы большого медведя, несколько оленей, трех волков и свежий волчий помет, в нем — непереваренные остатки груш, кислиц и хитиновью покровы черных жуков. Волков на Умпыре очень много, и они совсем не вегетарианцы, хотя не отказываются и от сладких плодов. Вблизи самого кордона на берегу Малой Лабы они ежедневно гоняют косуль и диких свиней. Об этом говорят вытоптанная трава и обломанные ветки на кустах. На берегу реки валяется скелет недавно съеденного ими дикого кабана.

На кусте шиповника я заметил какой-то большой нарост. При ближайшем ознакомлении он оказался гнездом бумажной осы. Гнездо грушевидной формы и величиною в два кулака. Оно было искусно сделано из голубоватого материала, похожего на папье-маше, и широкой стороной прочно прикреплено к сучку шиповника.

Когда, я, срезав сучок, взял в руки гнездо, из него выползла полусонная оса и, вяло двигая крыльями, с трудом поднялась в воздух.

К кордону мы подошли уже в сумерки. На леса и горы наплывает синий туман.

…Недавно Кейв был свидетелем такой сцены.

— Внизу, у самого кордона, — говорит он, — сейчас больше всего медведей и диких свиней. Медведи спустились с гор к фруктовым деревьям и сначала ходили к грушам и кислицам, а теперь забираются на бук.

Я делал волчьи ловушки и шел около часа дня вверх по реке. Слышу, что-то трещит. По шуму я понял, что это медведь ломает бук. Я спрятался и стал наблюдать. Было пасмурно. Приглядевшись, я увидел на одном дереве медведицу и на другом трех медвежат. Медвежонок побольше залез на самую верхушку бука.

На зверей нанесло ветром мой запах. Медведица опустилась на землю и начала ходить на задних лапах вокруг бука, на котором сидели медвежата. Вытянувшись, она смотрела на маленьких и звала. Она издавала короткие глухие звуки: «бу-у, бу-у», и не то чихала, не то фыркала. Медвежата отвечали ей похожим на протяжное мычание звуком и быстро соскользнули вниз. Метрах в двух от земли они спрыгнули, и вся медвежья семья тотчас же скрылась.

Солнце еще не взошло. В темноте, в десятке метров от дома наблюдателей слышится заглушённый шорох, тихое сопенье, треск пригибаемых ветвей. Это кормятся в фруктовых садах медведи, кабаны, олени.

Светает. На розовеющем небе обрисовываются скалистые громады Безымянной горы, одной из самых высоких в заповеднике: 3200 метров над уровнем моря.

В семь часов утра отправляемся на Карапырь, вместе со старшим наблюдателем этого кордона Никитой Степановичем Летягиным.

Едем молчаливым влажным лесом, через белые от инея поляны. На грушах и кислицах желтеют плоды. Золотой дождь плодов осыпал землю под деревьями.

Вдоль берега дымящейся утренним паром реки, в бурой траве под грушами, бормоча, медленно бредет кавказский медведь. Временами он опускает голову в бурьян, что-то добывая на ходу. Сначала мы видим только его горбатую спину, затем он поворачивается боком.

Заметив людей, медведь мгновенно вскинулся. Круто, одним прыжком он повернулся ко мне вполбока, блеснул беловатым горлом и показал полностью лобастую голову и грудь. Еще один неуклюжий прыжок в обратную сторону, мелькнули снова лобастая, остромордая голова, белое пятно на шее и груди, горбатый загривок и все серебристо-серое тело зверя. Сделав три, по виду тяжелых и неуклюжих, а на самом деле очень быстрых и ловких, ныряющих скачка, медведь скрылся в чаще фруктовых деревьев и молодого дубняка.

Всюду свежие следы медведей, кабанов и оленей. Чернеют кабаньи порои. Камни поменьше сдвинуты с места и перевернуты. Под большими обломками скал выкопаны глубокие ямы и набросаны кучи еще не подсохшей земли. Здесь трудился медведь. Он, роя, отгребает землю к себе; кабан, тот насыпает изогнутые, выпуклые наружу валки. Широкими полосами лежит примятая медведем трава.

Минуем высокоствольные чащи поросших мхом, лишайником и гигантскими грибами серебряно-серых буков, синих пихт, светлозеленых сосен и черных прямых елей. Одна за другой уходят вниз просторные свежие поляны — Азиатская, Каменистая, Тетеревиная, Рододендроновая. Эти названия даны полянам недаром: на Азиатской поляне растут настоящие фруктовые сады — одичавшие потомки абадзехских культурных насаждений. Рододендроновая поляна покрыта непроходимыми зарослями рододендронов.

Выезжаем к полянам. В высокотравые, на верхней опушке леса, быстро пробежали четыре оленя: впереди самец, за ним старая лань, молодая ланка и снова рогаль. Они промчались через поляну и скрылись в березняке. Поодаль стоит под зеленой кудрявой березой огромный олень и ревет. Его могучие рыжие бока прерывисто вздымаются. Медленно, опустив к земле голову с большими разлапыми рогами, как бы готовясь к бою и угрожая, проходит он через поляну и исчезает в роще. Снова появляется на чистом месте, заходит за синие пихты, пересекает еще раз поляну и скрывается в зелени берез.

Продолжаем подъем к гребню хребта. В сотне шагов от вас уходят к вершине четыре оленя, их догоняет еще один рогаль.

Отовсюду, снизу и сверху, доносится, хриплый грозный рев. На тропе, которую только что пересек старый рогаль, был слышен настолько острый и дурманящий запах, что кружилась голова.

Идем по снегам Умпырекого перешейка, ведя лошадей в поводу. Справа простираются альпийские луга Лугани и гряда убегающих вдаль скалистых вершин. Внизу морем яркой зелени разлились широколиственные леса. Это долина Умпыря. Слева уходит на восток скалистая громада Магнию.

Перед спуском мы с Никитой Степановичем, оставив лошадей на попечение Пономаренко, взбираемся на вершину Лугани. Странно встречать в тончайшем ковре альпики до необычайности карликовые травы, которые на лесных полянах и в субальпике достигают огромной высоты. Почему-то особенно невозможной, выдуманной кажется черника-лилипут с крохотными листками и игрушечными ягодами.

С каждым липшим десятком метров вверх по прямой становится все труднее дышать. Будто чья-то рука сжимает сердце до острой боли. В ушах непрекращающийся шум и звон. Делается легче, если прилечь на траву.

С Лугани открывается такая величественная и радостная картина, что сразу забываются эти неприятные мелочи. Взгляд схватывает, как одно целое, и голубую воздушную бездну впереди, и за ней яркую синеву, и зелень на склонах и в ущельях Загедана и Имеретинки, и светлые нити стремящихся с гор притоков Большой Лабы, и коричнево-красные и синие срезы и осыпи прями перед нами на крутом западном склоне Лугани — прибежище серн и туров.

Гремя, в глубине бездны кипит и бьется Закан, вытекающий из-под Лугани. С хребта он представляется такой же чуть заметной серебряной нитью, как и другие реки. Но громовой гул его доносится до самых высоких вершин. Над скалами и пропастями вьются, как черные листья, красноклювые альпийские клушицы.

В скалах я подобрал несколько перьев орла-бородача. Летягин говорит, что на Лугани, кроме орлов, водятся еще грифы.

Белые снега на вершинах гор исчерчены тонкими зигзагами перекрещивающихся во всех направлениях следов туров и серн. Звериные дороги идут с Лугани на Магишо. На высоте 3100 метров, справа по тропе к перевалу, снег истоптан сотнями серновых копыт. Широкая рябая полоса спускается напрямик, резко выделяясь на фоне окружающей слепящей белизны: с Лугани на зимовку на Магишо одновременно прошло больше двухсот серн. Эту тропу пересекает другая, такая же широкая полоса, идущая от Закана: она проложена стадом не меньше, чем в сто семьдесят — сто восемьдесят серн. Оба стада откочевали этой ночью.