Адам Мицкевич - Стихотворения
ПРИГОРОДЫ СТОЛИЦЫ
И вот уже слышно столицы дыханье.Дорога отлична – ровна, широка.Дворцы по бокам. Точно сена стога,В соломе, под снегом, стоят изваянья.Большая часовня с крестом золотым,Античного стиля портал, и за нимДворец итальянский под кровлею плоской,А рядом японский, китайский киоски.Екатерины классический векВоздвиг и руины в классическом стиле.На южных развалинах – северный снег.Решеткой дома, как зверей, оградили,Дома всех размеров и стилей любых,Строения всякого вида и рода.Но где же свое, самобытное, в них,Где нации гений, где сердце народа?А зданья чудесны! Искусной рукойВзнесен на болоте их каменный строй.Для цезарей цирк воздвигали когда-то,И золото в Риме струилось рекой,А в этих снегах, чтоб дворцы и палатыВоздвиглись на радость холопам царя,Лились наших слез, нашей крови моря.И сколько измыслить пришлось преступлений,Чтоб камня набрать для огромных строений,И сколько невинных убить иль сослать,И сколько подвластных земель обобрать!Слезами Украины они оплатилиИ кровью литовской и польской землиВсе то, что сюда из Парижа ввезли,Чем в Лондоне их магазины прельстили.И моют в их замках шампанским паркет,И модный его залоснил менуэт.Но зданья пусты. Двор в столице зимой.И мухи придворные радостным роемВо след ему ринулись, к царским помоям.В домах только ветер танцует шальной:В столице вельможи, и царь их в столице.В столицу стремит и кибитка свой бег.Бьет полдень. Морозно, и падает снег.А солнце уж к западу стало клониться.Безжизненно светел и чист небосклон,Ни тучки, ни облачка в бездне пустынной.Все бледно и тускло, ни краски единой,Так взор замерзающих жизни лишен.Но вот уже город. И в высь небосклонаНад ним воздымается город другой,Подобье висячих садов Вавилона,Порталов и башен сверкающий строй:.. То дым из бесчисленных труб. Он летит,Он пляшет и вьется, пронизанный светом,Подобен каррарскому мрамору цветом,Узором из темных рубинов покрыт.Верхушки столбов изгибаются в своды,Рисуются кровли, зубцы, переходы,Как в городе том, что, из марева свит,Громадою призрачной к небу воспрянув,В лазурь Средиземного моря глядитИль зыблется в зное ливийских тумановИ взор пилигримов усталых влечет,Всегда недвижим и всегда убегает…Но цепь загремела. Жандарм у ворот.Трясет, обыскал, допросил – пропускает.
ПЕТЕРБУРГ
С рожденья Рима, с древних дней ЭлладыНарод селился близ жилья боговВ лесах священных, у ручья наядыИль на горах, чтоб отражать врагов.Так Рим, Афины, Спарта возникала.Века промчались, готика пришла,И замок стал защитою села,Лачуги жались к башням феодалаИль по теченью судоходных рекМедлительно росли за веком век.Бог, ремесло иль некий покровитель,Вот кто был древних городов зиждитель.А кто столицу русскую воздвиг,И славянин, в воинственном напоре,Зачем в пределы чуждые проник,Где жил чухонец, где царило море?Не зреет хлеб на той земле сырой,Здесь ветер, мгла и слякоть постоянно,И небо шлет лишь холод или зной,Неверное, как дикий нрав тирана.Не люди, нет, то царь среди болотСтал и сказал: «Тут строиться мы будем!»И заложил империи оплот,Себе столицу, но не город людям.Вогнать велел он в недра плывуновСто тысяч бревен – целый лес дубовый,Втоптал тела ста тысяч мужиков,И стала кровь столицы той основой.Затем в воза, в подводы, в кораблиОн впряг другие тысячи и сотни,Чтоб в этот край со всех концов землиСвозили лес и камень подобротней.В Париже был – парижских площадейПодобья сделал. Пожил в АмстердамеВелел плотины строить. От людейОн услыхал, что славен Рим дворцами,Дворцы воздвиг. Венеция пред нимСиреной Адриатики предсталаИ царь велит строителям своимПрорыть в столице Севера каналы,Пустить гондолы и взметнуть мосты,И вот встают Париж и Лондон новый,Лишенные, увы! – лишь красотыИ славы той и мудрости торговой.У зодчих поговорка есть одна;Рим создан человеческой рукою,Венеция богами создана;Но каждый согласился бы со мною,Что Петербург построил сатана.Все улицы ведут вас по прямой,Все мрачны, словно горные теснины,Дома – кирпич и камень, а поройСоединенье мрамора и глины.Все равно: крыши, стены, парапет,Как батальон, что заново одет.Языков и письмен столпотвореньеВам быстро утомляет слух и зренье,Афишам и таблицам счета нет:«Сенатор и начальник управленьяПри комитете польских дел, Ахмет,Киргизский хан». А рядом, не хотите ль:«Monsieur Жоко, начальных школ смотритель,Придворный повар, сборщик податей,Играл в оркестре. Взрослых и детейПарижскому акценту обучает».Другая надпись миру сообщает:«Миланец Джокко, поставщик колбасДля царских служб, уведомляет вас,Что в этом доме он откроет вскореДевичий пансион». А на забореАфиша: «Пастор господин Динер,Трех орденов имперских кавалер,С амвона проповедует сегодня,Что царь – наш папа волею господней,И совести и веры господинВас призывает, братья кальвинисты,Социниане и анабаптисты,Признать закон всевышнего единИ, как велит вам император русскийИ верный брат его – владыка прусский,Отныне веру новую приняв,Единой церкви соблюдать устав».Вот вам «Игрушки», «Дамские наряды»,«Кнуты».– Мелькают магазины, склады,А на полозьях, быстры и легки,Как призраки в волшебной панораме;Проносятся бесшумно перед вамиКареты, колымаги и возки.Сидит на козлах бородач-возница,Все в инее: армяк, усы, ресницы.Кнут щелканет. А впереди возкаНесутся на конях два казачкаИ гикают, дорогу расчищая.Как от фрегата – белых уток стая,Испуганный шарахается люд.От стужи здесь не ходят, а бегут.Охоты нет взглянуть, остановиться.Зажмурены глаза, бледнеют лица.Дрожат, стучат зубами, руки трут,И пар валит из бледных губ столбамиИ белыми расходится клубами.Глядишь на них, и, право, мысль придет,Что это ходят печи, не народ.А по бокам толпящегося стадаИдут другие в два широких ряда,Медлительно, как в праздник крестный ход,Как по реке идет прибрежный лед.И что им ветер или стужа злаяПодумаешь, соболья вышла стая!Метель, но кто заботится о том?Ведь в этот час гуляет царь пешком,А значит, все гуляют. Вот царица,И фрейлины за нею по пятам.Вот камергеры, рой придворных дам,Всё – высокопоставленные лица.Дистанции в рядах соблюденыВот первые, потом вторые, третьи,Как будто шулер кинул карты эти.Те старше, те моложе, те красны,А те черны, – король, валет иль дама.Тем влево лечь, тем вправо, этим – прямоПо сторонам проспекта, по мосткам,Покрытым облицовкой из гранита.Все высшие чины увидишь там:Иной идет – и ветру грудь открыта,Пусть холодно, зато видны сполнаЕго медали все и ордена.Как толстый жук, ползет он и поклономОтветствует чиновным лишь персонам.За ним гвардейский франт, молокосос,Весь тонок, прям, подобен пике длинной,Тугой ремень вкруг талии осиной.За ним – чиновник. Позабыв мороз,Глядит кругом, кому бы поклониться,Кого толкнуть, пред кем посторониться,И, пресмыкаясь, точно скорпион,Пред старшими юлит и гнется он.В средине – дамы, мотыльки столицы:На каждой шаль и плащ из-за границы,Во всем парижский шик, и щегольскиМелькают меховые башмачки.Как снег белы, как рак румяны лица.Но двор отъехал. Время по домам.К хозяевам, как челноки к пловцам,Теснясь в морозном северном тумане,Катят кареты, колымаги, сани.И вот разъезд. Пустеет все кругом.Последние расходятся пешком.Иной в чахотке, кашляет, и все жеСоседу вторит: «Я доволен тоже!Царя видал, с пажами поболтал,И мой поклон заметил генерал».Но чужеземцев кучка там гуляла.Иной был весь их облик, разговор.Они прохожих замечали мало,Но каждый дом приковывал их взор.Они на стены пристально глядели,На кровли, на железо и гранит.На все глядели, будто знать хотели,Как прочно каждый камень здесь сидит.И мысль читалась в их глазах унылых:«Нет, человек его свалить не в силах!»И десятеро прочь пошли, а там,На площади, лишь пилигрим остался.Зловещий взор как бы грозил домам.Он сжал кулак и вдруг расхохотался,И, повернувшись к царскому дворцу,Он на груди скрестил безмолвно руки,И молния скользнула по лицу.Угрюмый взгляд был тайной полон мукиИ ненависти. Так из-за колоннНа филистимлян встарь глядел Самсон.Вечерний сумрак на челе суровомЛежал недвижным гробовым покровом,И мнилось – ночь, сменяющая день,Покинув неба горние селенья,На том лице промедлила мгновенье,Чтоб над землей свою раскинуть тень.Невдалеке стоял там и другой,Но не пришелец из чужого края,А житель Петербурга молодой.В тот самый вечер, нищих оделяя,Встречал их всех приветом братским он,Расспрашивал про их детей и жен.Потом, простясь, он на гранит прибрежныйОблокотился и стоял, смотряНа темный город, на дворец царя,Смотрел не так, как пилигрим мятежный.Он взоры опускал, издалекаСолдата распознав иль бедняка.И, полон дум, воздел он к небу руки,Как бы небесной горестью томим.Так в бездны ада смотрит херувим,И зрит народов неповинных муки,И чувствует, что им страдать века,Что в безутещной жажде избавленьяСменяться долго будут поколеньяИ что заря свободы не близка.И часто в снег на берегу каналаЕго слеза горячая стекала;Но бог ведет слезам подобным счет,И счастье он за каждую пошлет.Был поздний час. И так они стояли,Друг другу незнакомы и одни.Но наконец опомнились ониИ долго друг за другом наблюдали.И подошел к скитальцу тот, другой,И молвил: «Брат, ты, верно, здесь чужой.Откуда ты, куда твоя дорога?Приветствую тебя во имя бога.Я сын христовой церкви и поляк.Крест и Погоня – видишь, вот мой знак».Но тот взглянул, не проронив ни слова,И прочь пошел, в раздумье погружен.И вспомнил незнакомца молодогоЛишь поутру, когда тревожный сонБежал с его очей. И думал он:«Зачем ему вчера я не ответил?»О, если бы его он снова встретил!Та речь, тот голос был ему знаком.И образ тот, как тень скользнувший мимо,Запал так странно в душу пилигрима…А может быть, все это было сном?
ПАМЯТНИК ПЕТРУ ВЕЛИКОМУ
