Елизавета Полонская - Стихотворения и поэмы
4. «Ты написан бурой краской…»
Ты написан бурой краской.Меж двумя морями мост.Там на карте гор кавказскихНе увидишь пышный рост.
А посмотришь глазом зоркимГород есть такой, Тифлис.Ходят ослики по горкамОсторожно вверх и вниз.
По вместительной плетенкеТащат с каждой стороны,Луком, дынями и грушейТяжело нагружены.
Звонким голосом погонщикПриглашает покупать,Но мальчишки могут тоньшеИ пронзительней кричать.
Если солнце жарит спину,Помани-ка их сюда, —В толстых глиняных кувшинахЕсть прохладная вода.
Крик и говор на базарах,Пахнет серой над Курой,В тесноте кварталов старыхНе проходит верховой.
Жмутся улицы по склонам,Крыша, крыша лезет вслед.Там крылечкам и балконамНет конца и счета нет.
День-деньской печет как в печке,Не найдешь тенистый сад.Кипарисы словно свечки,В землю воткнуты, торчат.
Ну, а все-таки тифлисцамНе сидится по домам,Даже дома спать ложитсяНеохота, видно, там.
Спят на улице немало,А под голову — рука,Нет прохладней одеяла,Мягче нет пуховика.
<1925>«Сердце эта смерть тревожит…»
Сердце эта смерть тревожитКриком явственным в ночи.Ты проснешься в мутной дрожи.Тихо. Свет горит. Молчи.
Настене цветок обойный —Профиль ложный мертвеца.Все противно. Все спокойно, —Бром в стакане, — жди конца.
Ночь как ночь, и звуки лиры —Просто песенная блажь.Никому в проклятом миреМилой лиры не отдашь.
Схоронили. Придавили.Гроб дубовый, глина, лед.Вечер. Темная могила.Ветер песенки поет.
<Январь 1926>Элегия
Жил мальчишка шалый и кудрявыйС дурью песни, с золотом волос.В ближний город он ушел за славой —На продажу песни он принес.
Говорится в сказках и рассказах —Осмеяли люди простака.Приняла мальчишку без отказаГородская черная река.
Ну, а в жизни вышло все иначе —Улыбнулась слава пастуху.Стала жизнь — не жизнь, а удача,И послушной звонкому стиху.
Стал, кудрявый, стихотворцем модным,Пел и пил, меняя кабаки.Сутенеры, девочки и сводниПлакали под звонкие стихи.
Этот случай — всем давно известен,И рассказывают в книгах так:Посмеялись в городе над песней, —Удавился в городе простак.
<1926>Гражданка смерть
Нет, мы тебе не побежим навстречу,Тебе, гражданка Смерть, не в меру будет лесть.Идея — порожденье человечье, —Из-за нее в петлю не стоит лезть.
Собаки лаются, а ветер носит,Пусть в равнодушье обвиняют нас,Мы двух столетий жили на откосе,Тебя, гражданка Смерть, мы видели не раз.
Твой выбор невелик, но верен:Веревка, пуля, яд, вода, —Ты многих соблазнила, лицемеря, —Красивых, юных, пылких — иногда.
Идея, она бушевалаИ слушать было неплохо,Когда в девятнадцатом в стекла вокзаловСтучало свинцовым горохом.
А нынче — бродит, медведя ручней,И с палкой при ней поводырь,И морда в железе, а в шкуре у нейНе счесть унижений и дыр.
Нам будут завидовать поколенья.Нас горькой памятью помянут.Иные — счастливыми нас оценят,Иные — несчастными назовут.
Три тома напишет историк казенныйО песнях революционных лет.По рангу и чину поставят колонныНосящих кличку — поэт.
Ты будешь читать наши книги, дитя,Дитя поколенья чужого,И ты удивишься, прочтяИное безумное слово.
<1926>Серапионовская ода
Друзья! Лирические одыПисала я из года в год,Но оды выпали из моды,Мы перешли на хозрасчет.
Об этом факте не жалея,Как Серапион и как поэт,Я подсчитаю к юбилеюВсе хозитоги за пять лет.
Начнем с Каверина. Каверин(Одна десятая судьбы)Десять десятых перемерилИ Хазу прочную добыл.
Сказать про Тихонова надо,Что для поэта нет преград:Покончил разом он с балладойИ держит курс на Арарат.
Никитин — тоже к юбилеюИдет на должной быстроте:За ним могила Панбурлея,Пред ним карьера в Болдрамте.
Слонимский, изживая кризис,Машину создал ЭмериИ лег меж Правдой и ЛенгизомНа Николаевской, дом 3.
Иванов для СерапионовВ России сделал всё, что мог,И Серапионовскую зонуОн расширяет на Восток.
Один лишь Зощенко теперьЖивет в обломках старой Хазы,И юмористы СССРВаляют под него рассказы.
Да Груздев, нерушим и светел,Живет без классовых забот.Так на пороге пятилетьяМы перешли на хозрасчет!
<1 февраля 1926>Анне Ахматовой («Я вижу город мой в рассветный ранний час…»)
Я вижу город мой в рассветный ранний час.Брожу по площади — как берегу столетий.Хожу и думаю, и насыщаю глазХолодной пышностью его великолепий.
И муза здешних мест выходит из дворца,Я узнаю ее негнувшиеся плечиИ тонкие черты воспетого лица,И челку до бровей, и шаг нечеловечий.
По гравию дорог, меж строгих плоскостей,Проходит мраморной походкою летучей.И я гляжу ей вслед, свидетельнице дней,Под нерисованной, неповторимой тучей.
И я не смею повести с ней речь.И долгий день проходит как мгновенье,И жестким холодом, моих касаясь плеч,С Невы приходит ветер вдохновенья.
<1926>ИЗБРАННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ (1930–1967)
На полпути…
На полпути земного бытия,Небесного же, знаем мы наверно, —Не будет и не может быть никак,Ты заблудился между длинных стен,Как дети ночью, в темном коридоре.
Как дети ночью, в темном коридоре,Ты мечешься, вслепую ищешь дверь.Ты знаешь, дверь была, она должна найтись…Здесь все знакомо… Вот вешалка… Вот столик…Вот ящик для убитых… Вот овчарка…
Вот ящик для убитых… Вот овчарка,И лапами на грудь становится она,Холодными, на мягкую, живую.И леденеет грудь твоя от страха,И колокол вдруг начинает бить…
И колокол вдруг начинает бить.Ты знаешь, — это кровь в заизвествленных венахВ последней гонке бьется в хрупких стенах,Чтоб просочиться в нежной ткани мозгаИ, наконец, лишить тебя сознанья…
И, наконец, лишить тебя сознанья,Но яростью и бешенством охвачен —Ты начинаешь вдруг кричать: «Я не хочу!Я не хочу, проклятая, еще…»И силы тела все, внезапно пробудив,Бросаешь на борьбу с небытием!
<1929— 10 августа 1930>«Как можно прошлое любить…»
Как можно прошлое любитьСильнее будущего? ЭтоМне непонятно и смешноИ, кажется, не требует ответа.Ребенок нам милее старика.В пыли колени и на пальцах пятна,Но тянется рука притронуться к нему.Притронешься — и даже пыль приятна.А вымытый старик почтенен и хорош,Он — идол опыта, он — кладезь всех познаний,И все же голову невольно отвернешь,Чтоб не вздохнуть его испорченным дыханием.И хочется уйти, со стайкою ребятБродить по городу сквозь ветер, пыль и солнце,И улыбаться им, и слушать, как галдятБегущие с обеда комсомольцы,И проводить их рой до самой проходной,Куда доносится завода гул железный,И позавидовать им старшею сестрой,Их звонкой юности, напористой и трезвой.
<1930>Черный агат
