Семён Раич - Поэты 1820–1830-х годов. Том 2

121. ТИБР

Варвар севера надменныйЗемлю Рима хладно мнетИ с угрозой дерзновеннойТибру древнему поет:

«Тибр! ты ль это? чем же славен?Что добра в твоих волнах?Что так шумен, своенравенРасплескался в берегах?

Тесен, мутен!.. незавидноПрокатил тебя твой рок!Солнцу красному обидноПоглядеться в твой поток.

Не гордись! Когда б ты — горе! —Нашу Волгу увидал,От стыда, от страха б в мореСтруи грязные умчал.

Как парчою голубоюРазостлалась по степям!Как привольно в ней собоюЛюбоваться небесам!

Как младой народ — могуча,Как Россия — широка,Как язык ее — гремуча,Льется дивная река!

Далеко валы глубокиДля побед отважных шлетИ послушные потокиВ царство влажное берет.

Посмотрел бы ты, как вскинетСо хребта упорный ледИ суда свои подвинетДа на Каспия пойдет!

О, когда бы доплеснулаДо тебя ее волна,Словно каплю бы сглонулаИ в свой Каспий унесла!»

Тибр в ответ: «Ужели, дикой,Мой тебе не внятен вой?Пред тобою Тибр великойПлещет вольною волной.

Славен я между рекамиНе простором берегов,Не богатыми водами,Не корыстию судов, —

Славен тем я, Тибр свободный,Что моих отважных водЦепью тяжкой и холоднойНе ковал могучий лед!

Славен тем, непобежденный,Что об мой несдержный валКонь подковою презреннойВ гордом беге не стучал.

Пусть же реки на простореСпят под цепью ледяной,Я ж бегу, свободный, в мореНеумолчною волной».

122. К РИМУ («По лествице торжественной веков…»)

По лествице торжественной вековТы в славе шел, о древний град свободы!Ты путь свершил при звоне тех оков,Которыми опутывал народы.Всё вслед тебе, покорное, текло,И тучами ты скрыл во мгле эфирнойПерунами сверкавшее чело,Венчанное короною всемирной.

Но ринулись посланницы снегов,Кипящие метели поколений,—И пал гигант, по лествице ж веков,Биясь об их отзывные ступени;Рассыпалась, слетев с главы твоей,На мелкие венцы корона власти…Так новый рой плодится малых змейОт аспида, разбитого на части.

Но путь торжеств еще не истреблен,Проложенный гигантскими пятами;И Колосей, и мрачный Пантеон,И храм Петра стоят перед веками.В дар вечности обрек твои трудыС тобой времен условившийся гений,Как шествия великого следы,Не стертые потопом изменений.

123. К РИМУ («Когда в тебе, веками полный Рим…»)

Когда в тебе, веками полный Рим,По стогнам гром небесный пробегаетИ дерзостно раскатом роковымВ твои дворцы и храмы ударяет,Тогда я мню, что это ты гремишь,Во гневе прах столетий отрясаешь,И сгибами виссона шевелишь,И громом тем Сатурна устрашаешь.

124. ХРАМ ПЕСТУМА [68]

«Храм пустынный, храм великой!Кто назло лихой судьбыЗдесь, в степи больной и дикой,Взгромоздил твои столбы?»

«Древле, древле, как изгналиВы отселе божество,Вихри времени умчалиИмя звучное его.

Всё вокруг меня могила;Память стен моих ветха,И она не сохранилаВ славу зодчему стиха».

«Кто ж, скажи, о храм чудесный,Гладно камень твой точил?Или влагою небеснойГневный бог тебя губил?»

«На меня ходило море,Подо мной тряслась земля,Все стихии были в споре:Кто скорей сотрет меня?

Степь и ныне дышит ядом,Точат гады плоть мою,Но назло чуме и гадамНевредимый — я стою».

«Но скажи, страдалец правый,О добыча праздных лет!На колонне величавойЧто за раны черный след?»

«Этой раной Зевс ревнивыйМстил за мой бессмертный векИ десной молньеточивойСтены праздные рассек.

Здесь — лобзание перуна!Странник, преклонись челом.Бил меня и жезл Нептуна,Бил меня и Зевсов гром!»

125. В АЛЬБОМ…(«Бывало, скиф, наш предок круглолицый…»)

Бывало, скиф, наш предок круглолицый,Склонив к рукам закованным главу,Смиренно шел за римской колесницей,Служа рабом чужому торжеству.А ныне скиф гордится, созерцая,Как дочери его родной земли,Красою чувств возвышенных сияя,На торжество в Рим древний притекли,Как их душа в развалинах пылает,Как римлянин, наш данник в свой черед,Их кроткий плен с покорностью несетИ языком Петрарки напевает.

126. СТАНСЫ («Когда безмолвствуешь, природа…»)

Когда безмолвствуешь, природа,И дремлет шумный твой язык,Тогда душе моей свобода,Я слышу в ней призывный клик.

Живее сердца наслажденья,И мысль возвышенна, светла:Как будто в мир преображеньяДуша из тела перешла.

Ее обнял восторг спокойный —И песни вольные живейТекут рекою звучной, стройнойВ святом безмолвии ночей.

Когда же мрачного покроваТы сбросишь девственную тень,И загремит живое слово,И яркий загорится день —

Тогда заботы докучают,И гонит труд души покой,И песни сердца умолкают,Когда я слышу голос твой.

127. СТАНСЫ («Стен городских затворник своенравный…»)

Стен городских затворник своенравный,Сорвав в лесу весенний первый цвет,Из-под небес, из родины дубравной,Несет его в свой душный кабинет.Рад человек прекрасного бессилью!Что в нем тебе? Зачем его сорвал?Чтоб цвет живой, затертый едкой пылью,Довременно и без плода извял.

Так жизни цвет педант ученый косит,И, жаждою безумной увлечен,Он в мертвое ученье переноситВесь быт живой народов и времен.В его устах все звуки замирают,От праотцев гласящие живым,И в письменах бесплодно дотлеваютПод пылью букв и Греция и Рим.

Нет, не таков любитель светлой Флоры!От давних жатв он копит семена;Дохнет весна — и разбежались взоры:Живым ковром долина устлана.Равно поэт в себе спасает время,Погибшее напрасно для земли,И праздный век, увянувшее племяПред ним опять волшебно расцвели.

128. ПОСЛАНИЕ К А. С. ПУШКИНУ

Из гроба древности тебе привет,Тебе сей глас, глас неокреплый, юный;Тебе звучат, наш камертон-поэт,На лад твоих настроенные струны.Простишь меня великодушно в том,Когда твой слух взыскательный и нежныйЯ оскорблю неслаженным стихомИль рифмою нестройной и мятежной;Но, может быть, порадуешь себяВ моем стихе своим же ты успехом,Что в древний Рим отозвалась твояГармония, хотя и слабым эхом.

Из Рима мой к тебе несется стих,Весь трепетный, но полный чувством тайным,Пророчеством, невнятным для других,Но для тебя не темным, не случайным.Здесь, как в гробу, грядущее видней;Здесь и слепец дерзает быть пророком;Здесь мысль, полна предания, смелейПотьмы веков пронзает орлим оком;Здесь Дантов стих всю землю исходилОт дна земли до горнего эфира;Здесь Анжело, зря день последний мира,Пророчественной кистью гробы вскрыл.Здесь, расшатавшись от изнеможенья,В развалины распался древний мир,И на обломках начат новый пир,Блистательный, во здравье просвещенья,Куда чредой все племена земли,Избранники, сосуды принесли;Куда и мы приходим, с честью равной,Последние, как древле Рим пришел,Да скажем в пре решительный глагол,Да поднесем и свой сосуд заздравный!Здесь двух миров и гроб и колыбель,Здесь нового святое зарожденье;Предчувствием объемлю я отсельВеликое отчизны назначенье!

Когда, крылат мечтою дивной сей,Мой быстрый дух родную Русь объемлетИ ей отсель прилежным слухом внемлет,Он слышит там: со плесками морей,Внутри ее просторно заключенных,И с воем рек, лесов благословенныхГремит язык, созвучно вторя им,От белых льдов до вод, биющих в Крым,Из свежих уст могучего народа,Весь звуками богатый, как природа;Душа кипит!.. Когда же вспомяну,Что сей язык на пиршестве готовомПризван решить последним, полным словомСвященнейшую разума войну,—Да мир смирит безумную тревогу,Да царствует закон и правота, —Какой тогда хвалой гремлю я богу,Что сей язык вложил он мне в уста.

Но чьи из всех родимых звуков мнеТеснятся в грудь неотразимой силой?Всё русское звучит в их глубине,Надежды все и слава Руси милой,Что с детских лет втвердилося в слова,Что сердце жмет и будит вздох заочный,—Твои, певец! избранник божества,Любовию народа полномочный!Ты русских дум на все лады орган!Помазанный Державиным-предтечей,Наш депутат на европейском вече,Ты — колокол во славу россиян!

Кому ж, певец, коль не тебе, откроюВопрос, в уме раздавшийся моемИ тщетно в нем гремящий без покою:Что сделалось с российским языком,Что он творит безумные проказы!Тебе странна, быть может, речь моя;Но краткие его разве́рнем фазы —И ты поймешь, к чему стремлюся я.Сей богатырь, сей Муромец Илья,Баюканный на льдах под вихрем мразным,Во тьме веков сидевший сиднем праздным,Стал на ноги уменьем рыбаряИ начал песнь от бога и царя.Воскормленный средь северного хладаРодной зимы и льдистых Альп певцом,Окреп совсем и стал богатырем,И с ним гремел под бурю водопада.Но, отгремев, он плавно речь повелИ чистыми Карамзина устамиНам исповедь народную прочел,И речь неслась широкими волнами —Что далее — то глубже и светлей;Как в зеркале, вся Русь гляделась в ней;И в океан лишь только превратилась,Как Нил в песках, внезапная сокрылась,Сокровища с собою унесла,И тайного никто не сметил хода…И что ж теперь? — вдруг лужею всплылаВ «Истории не русского народа».

Меж тем когда из уст КарамзинаМинувшее рекою очище́ннойТекло в народ, священная войнаЗвала язык на подвиг современный.С Жуковским он, на отческих стенахРазвив с Кремля воинственное знамя,Вещал за Русь: пылали в тех речахИ дух Москвы, и жертвенное пламя!Со славой он родную славу пел,И мира звук в ответ мечу гремел.Теперь кому ж, коль не тебе, по правуГрядущую вручит он славу?

Что ж ныне стал наш мощный богатырь?Он, галльскою диетою замучен,Весь испитой, стал бледен, вял и скучен,И прихотлив, как лакомый визирьИль сибарит, на ложе почивавший,Недужные стенанья издававший,Когда под ним сминался лепесток.Так наш язык: от слова ль праздный слогЧуть отогнешь, небережно ли вынешь,Теснее ль в речь мысль новую водвинешь, —Уж болен он, не вынесет, кряхтит,И мысль на нем как груз какой лежит!Лишь песенки ему да брани милы;Лишь только б ум был тихо усыпленПод рифменный, отборный пустозвон.Что, если б встал Державин из могилы,Какую б он наслал ему грозу!На то ли он его взлелеял силы,Чтоб превратить в ленивого мурзу?Иль чтоб ругал заезжий иностранец,Какой-нибудь писатель-самозванец.Святую Русь российским языкомИ нас бранил, и нашим же пером?

Недужного иные врачевали,Но тайного состава не узнали;Тянули из его расслабших недрЗазубренный спондеем гекзаме́тр[69],Но он охрип…                     И кто ж его оправит?Кто от одра болящего восставит?..Тебе открыт природный в нем состав,Тебе знаком и звук его и нрав,Врачуй его: под хладным русским ФебомКорми его почаще черным хлебом,От суетных печалей отучиИ русскими в нем чувствами звучи.Да призови в сотрудники поэтаНа важные Иракловы дела,Кого судьба, в знак доброго привета,По языку недаром назвала;Чтоб богатырь стряхнул свой сон глубокой,Дал звук густой, и сильный, и широкой,Чтоб славою отчизны прогудел,Как колокол, из меди лит рифейской,Чтоб перешел за свой родной пределИ понят был на вече европейском.

129. ЧТЕНИЕ ДАНТА