Данте Алигьери - Божественная комедия

Песнь двадцать шестая

Гордись, Фьоренца, долей величавой!Ты над землей и морем бьешь крылом,И самый Ад твоей наполнен славой!

Я пять таких в собранье воровскомНашел сограждан, что могу стыдиться,Да и тебе немного чести в том.

Но если нам под утро правда снится,Ты ощутишь в один из близких дней,К чему и Прато[353], как и все, стремится;

Поэтому — тем лучше, чем скорей;Раз быть должно, так пусть бы миновало!С теченьем лет мне будет тяжелей.

По выступам, которые сначалаВели нас вниз, поднялся спутник мой,И я, влекомый им, взошел устало;

И дальше, одинокою тропойМеж трещин и камней хребта крутого,Нога не шла, не подсобясь рукой.

Тогда страдал я и страдаю снова,Когда припомню то, что я видал;[354]И взнуздываю ум сильней былого,

Чтоб он без добрых правил не блуждал,И то, что мне дала звезда благаяИль кто-то лучший, сам я не попрал.

Как селянин, на холме отдыхая, —Когда сокроет ненадолго взглядТот, кем страна озарена земная,

И комары, сменяя мух, кружат,[355] —Долину видит полной светлякамиТам, где он жнет, где режет виноград,

Так, видел я, вся искрилась огнямиВосьмая глубь, как только с двух сторонРасщелина открылась перед нами.

И как, конями поднят в небосклон,На колеснице Илия вздымался,А тот, кто был медведями отмщен,

Ему вослед глазами устремлялсяИ только пламень различал едва,Который вверх, как облачко, взвивался,[356] —

Так движутся огни в гортани рва,И в каждом замкнут грешник утаенный,Хоть взор не замечает воровства.

С вершины моста я смотрел, склоненный,И, не держись я за одну из плит,Я бы упал, никем не понужденный;

И вождь, приметив мой усердный вид,Сказал мне так: «Здесь каждый дух затерянВнутри огня, которым он горит».

«Теперь, учитель, я вполне уверен, —Ответил я. — Уж я и сам постиг,И даже так спросить я был намерен:

Кто в том огне, что там вдали возник,Двойной вверху, как бы с костра подъятый,Где с братом был положен Полиник?»[357]

«В нем мучатся, — ответил мой вожатый, —Улисс и Диомед,[358] и так вдвоем,Как шли на гнев,[359] идут путем расплаты;

Казнятся этим стонущим огнемИ ввод коня, разверзший стены града,Откуда римлян вышел славный дом,[360]

И то, что Дейдамия в сенях АдаЗовет Ахилла, мертвая, стеня,[361]И за Палладий[362] в нем дана награда».

«Когда есть речь у этого огня,Учитель, — я сказал, — тебя молю я,Сто раз тебя молю, утешь меня,

Дождись, покуда, меж других кочуя,Рогатый пламень к нам не подойдет:Смотри, как я склонен к нему, тоскуя».

«Такая просьба, — мне он в свой черед, —Всегда к свершенью сердце расположит;Но твой язык на время пусть замрет.

Спрошу их я; то, что тебя тревожит,И сам я понял; а на твой вопросОни, как греки, промолчат, быть может».

Когда огонь пришел под наш утесИ место и мгновенье подобало,Учитель мой, я слышал, произнес:

«О вы, чей пламень раздвояет жало!Когда почтил вас я в мой краткий час,Когда почтил вас много или мало,

Слагая в мире мой высокий сказ,[363]Постойте; вы поведать мне повинны,Где, заблудясь, погиб один из вас».[364]

С протяжным ропотом огонь старинныйКачнул свой больший рог; так иногдаТомится на ветру костер пустынный,

Туда клоня вершину и сюда,Как если б это был язык вещавший,Он издал голос и сказал: «Когда

Расстался я с Цирцеей[365], год скрывавшейМеня вблизи Гаэты,[366] где потомПристал Эней, так этот край назвавший, —

Ни нежность к сыну, ни перед отцомСвященный страх, ни долг любви спокойныйБлиз Пенелопы с радостным челом

Не возмогли смирить мой голод знойныйИзведать мира дальний кругозорИ все, чем дурны люди и достойны.

И я в морской отважился простор,На малом судне выйдя одинокоС моей дружиной, верной с давних пор.

Я видел оба берега, Моррокко,[367]Испанию, край сардов,[368] рубежиВсех островов, раскиданных широко.

Уже мы были древние мужи,Войдя в пролив, в том дальнем месте света,Где Геркулес воздвиг свои межи,

Чтобы пловец не преступал запрета;[369]Севилья справа отошла назад,Осталась слева, перед этим, Сетта[370].

«О братья, — так сказал я, — на закатПришедшие дорогой многотрудной!Тот малый срок, пока еще не спят

Земные чувства, их остаток скудныйОтдайте постиженью новизны,Чтоб, солнцу вслед, увидеть мир безлюдный![371]

Подумайте о том, чьи вы сыны:Вы созданы не для животной доли,Но к доблести и к знанью рождены».

Товарищей так живо укололиМои слова и ринули вперед,Что я и сам бы не сдержал их воли.

Кормой к рассвету, свой шальной полетНа крыльях весел судно устремило,Все время влево уклоняя ход.[372]

Уже в ночи я видел все светилаДругого остья, и морская грудьСклонившееся наше заслонила.[373]

Пять раз успел внизу луны блеснутьИ столько ж раз погаснуть свет заемный,[374]С тех пор как мы пустились в дерзкий путь,

Когда гора[375], далекой грудой темной,Открылась нам; от века своегоЯ не видал еще такой огромной.

Сменилось плачем наше торжество:От новых стран поднялся вихрь, с налетаУдарил в судно, повернул его

Три раза в быстрине водоворота;Корма взметнулась на четвертый раз,Нос канул книзу, как назначил Кто-то,[376]

И море, хлынув, поглотило нас».

Песнь двадцать седьмая