Осип Мандельштам - Осип Мандельштам. Сочинения
Лето 1920
А небо будущим беременно...
Опять войны разноголосицаНа древних плоскогорьях мира,И лопастью пропеллер лоснится,Как кость точеная тапира.Крыла и смерти уравнение,-С алгебраических пирушекСлетев, он помнит измерениеДругих эбеновых игрушек,Врагиню ночь, рассадник вражескийСуществ коротких ластоногих,И молодую силу тяжести:Так начиналась власть немногих...
Итак, готовьтесь жить во времени,Где нет ни волка, ни тапира,А небо будущим беременно -Пшеницей сытого эфира.А то сегодня победителиКладбища лета обходили,Ломали крылья стрекозиныеИ молоточками казнили.
Давайте слушать грома проповедь,Как внуки Себастьяна Баха,И на востоке и на западеОрганные поставим крылья!Давайте бросим бури яблокоНа стол пирующим землянамИ на стеклянном блюде облакоПоставим яств посередине.
Давайте все покроем зановоКамчатной скатертью пространства,Переговариваясь, радуясь,Друг другу подавая брашна.На круговом на мирном судьбищеЗарею кровь оледенится.В беременном глубоком будущемЖужжит большая медуница.
А вам, в безвременьи летающимПод хлыст войны за власть немногих,-Хотя бы честь млекопитающих,Хотя бы совесть ластоногих,И тем печальнее, тем горше нам,Что люди-птицы хуже зверяИ что стервятникам и коршунамМы поневоле больше верим.Как шапка холода альпийского,Из года в год, в жару и лето,На лбу высоком человечестваВойны холодные ладони.А ты, глубокое и сытое,Забременевшее лазурью,Как чешуя многоочитое,И альфа и омега бури;Тебе – чужое и безбровое,Из поколенья в поколение,-Всегда высокое и новоеПередается удивление.
1923
Христиан Клейст[17]
Есть между нами похвала без лести,И дружба есть в упор, без фарисейства,Поучимся ж серьезности и честиУ стихотворца Христиана Клейста.
Еще во Франкфурте отцы зевали,Еще о Гете не было известий,Слагались гимны, кони гарцевалиИ княжества топталися на месте.
Война – как плющ в беседке шоколадной.И далека пока еще от РейнаКосматая казацкая папаха.
И прямо со страницы альманахаОн в бой сошел и умер так же складно,Как пел рябину с кружкой мозельвейна.
8 августа 1932
***
Мне кажется, мы говорить должныО будущем советской старины,
Что ленинское-сталинское слово -Воздушно-океанская подкова,
И лучше бросить тысячу поэзий,Чем захлебнуться в родовом железе,
И пращуры нам больше не страшны:Они у нас в крови растворены.
Апрель – май 1935
***
Мир начинался страшен и велик:Зеленой ночью папоротник черный,Пластами боли поднят большевик -Единый, продолжающий, бесспорный,
Упорствующий, дышащий в стене.Привет тебе, скрепитель добровольныйТрудящихся, твой каменноугольныйМогучий мозг, гори, гори стране!
Апрель – май 1935
***
Да, я лежу в земле, губами шевеля,И то, что я скажу, заучит каждый школьник:На Красной площади всего круглей земляИ скат ее твердеет добровольный.
На Красной площади земля всего круглей,И скат ее нечаянно раздольный,Откидываясь вниз до рисовых полей,-Покуда на земле последний жив невольник.
Май 1935
Железо
Идут года железными полками,И воздух полн железными шарами.Оно бесцветное – в воде железясь,И розовое, на подушке грезясь.
Железная правда – живой на зависть,Железен пестик, и железна завязь.И железой поэзия в железе,Слезящаяся в родовом разрезе.
22 мая 1935
***
Ты должен мной повелевать,А я обязан быть послушным.На честь, на имя наплевать,Я рос больным и стал тщедушным.
Так пробуй выдуманный методНапропалую, напрямик -Я – беспартийный большевик,Как все друзья, как недруг этот.
Май (?) 1935
***
Тянули жилы, жили-были,Не жили, не были нигде.Бетховен и Воронеж – илиОдин или другой – злодей.
На базе мелких отношенийПроизводили глухотуСемидесяти стульев тениНа первомайском холоду.
В театре публики лежалоНе больше трех карандашей,И дирижер, стараясь мало,Казался чортом средь людей.
<Апрель> – май 1935
***
Мир должно в черном теле брать,Ему жестокий нужен брат -От семиюродных уродовОн не получит ясных всходов.
Июнь 1935
***
Я в сердце века – путь неясен,А время удаляет цель:И посоха усталый ясень,И меди нищенскую цвель.
14 декабря 1936
***
А мастер пушечного цеха,Кузнечных памятников швец,Мне скажет – ничего, отец,-Уж мы сошьем тебе такое...
Декабрь 1936
***
Как женственное серебро горит,Что с окисью и примесью боролось,И тихая работа серебритЖелезный плуг и песнотворца голос.
Начало 1937
<Ода>
Когда б я уголь взял для высшей похвалы -Для радости рисунка непреложной,-Я б воздух расчертил на хитрые углыИ осторожно и тревожно.Чтоб настоящее в чертах отозвалось,В искусстве с дерзостью гранича,Я б рассказал о том, кто сдвинул мира ось,Ста сорока народов чтя обычай.Я б поднял брови малый уголокИ поднял вновь и разрешил иначе:Знать, Прометей раздул свой уголек,-Гляди, Эсхил, как я, рисуя, плачу!
Я б несколько гремучих линий взял,Все моложавое его тысячелетье,И мужество улыбкою связалИ развязал в ненапряженном свете,И в дружбе мудрых глаз найду для близнеца,Какого не скажу, то выраженье, близясьК которому, к нему,– вдруг узнаешь отцаИ задыхаешься, почуяв мира близость.И я хочу благодарить холмы,Что эту кость и эту кисть развили:Он родился в горах и горечь знал тюрьмы.Хочу назвать его – не Сталин,– Джугашвили!
Художник, береги и охраняй бойца:В рост окружи его сырым и синим боромВниманья влажного. Не огорчить отцаНедобрым образом иль мыслей недобором,Художник, помоги тому, кто весь с тобой,Кто мыслит, чувствует и строит.Не я и не другой – ему народ родной -Народ-Гомер хвалу утроит.Художник, береги и охраняй бойца:Лес человечества за ним поет, густея,Само грядущее – дружина мудрецаИ слушает его все чаще, все смелее.
Он свесился с трибуны, как с горы,В бугры голов. Должник сильнее иска,Могучие глаза решительно добры,Густая бровь кому-то светит близко,И я хотел бы стрелкой указатьНа твердость рта – отца речей упрямых,Лепное, сложное, крутое веко – знать,Работает из миллиона рамок.Весь – откровенность, весь – признанья медь,И зоркий слух, не терпящий сурдинки,На всех готовых жить и умеретьБегут, играя, хмурые морщинки.
Сжимая уголек, в котором все сошлось,Рукою жадною одно лишь сходство клича,Рукою хищною – ловить лишь сходства ось -Я уголь искрошу, ища его обличья.Я у него учусь, не для себя учась.Я у него учусь – к себе не знать пощады,Несчастья скроют ли большого плана часть,Я разыщу его в случайностях их чада...Пусть недостоин я еще иметь друзей,Пусть не насыщен я и желчью и слезами,Он все мне чудится в шинели, в картузе,На чудной площади с счастливыми глазами.
Глазами Сталина раздвинута гораИ вдаль прищурилась равнина.Как море без морщин, как завтра из вчера -До солнца борозды от плуга-исполина.Он улыбается улыбкою жнецаРукопожатий в разговоре,Который начался и длится без концаНа шестиклятвенном просторе.И каждое гумно и каждая копнаСильна, убориста, умна – добро живое -Чудо народное! Да будет жизнь крупна.Ворочается счастье стержневое.
И шестикратно я в сознаньи берегу,Свидетель медленный труда, борьбы и жатвы,Его огромный путь – через тайгуИ ленинский октябрь – до выполненной клятвы.Уходят вдаль людских голов бугры:Я уменьшаюсь там, меня уж не заметят,Но в книгах ласковых и в играх детворыВоскресну я сказать, что солнце светит.Правдивей правды нет, чем искренность бойца:Для чести и любви, для доблести и сталиЕсть имя славное для сжатых губ чтеца -Его мы слышали и мы его застали.
Январь – март 1937
Чарли Чаплин
Чарли Чаплинвышел из кино.Две подметки,заячья губа,Две гляделки,полные чернилИ прекрасныхудивленных сил.Чарли Чаплин -заячья губа,Две подметки -жалкая судьба.Как-то мы живем неладно все -чужие, чужие.
Оловянныйужас на лице,Голова недержится совсем.Ходит сажа,вакса семенит,И тихонькоЧаплин говорит:"Для чего я славен и любими даже знаменит..."И ведет его шоссе большоек чужим, к чужим.
Чарли Чаплин,нажимай педаль,Чаплин, кролик,пробивайся в роль.Чисти корольки,ролики надень,А твоя жена -слепая тень.И чудит, чудитчужая даль.Отчегоу Чаплина тюльпан,Почемутак ласкова толпа?Потому -что это ведь Москва.Чарли, Чарли,-надо рисковать.Ты совсемне вовремя раскис.Котелок твой -тот же океан,А Москватак близко, хоть влюбисьВ дорогую дорогу.
Май(?) 1937
