Владимир Маяковский - Сборники стихотворений
и бог велел!Сорвут работу
глупым ляганьем пивного чада
бузящие чады. Лозунг твой:
- Хулиганам нет повдады!Иной рассуждает,
морща лоб: - Что цапать
маленьких воришек? Ловить вора,
да такого,
чтоб об нем
говорили в Париже!Если выудят
миллион
из кассы скряжьей, новый
с рабочих
сдерет задарма. На мелочь глаз!
На мелкие кражи, потрошащие
тощий
рабочий карман! В нашей республике
свет не равен: чем дальше от центра
тем глубже ночи. Милиционер,
в темноту окраин глаз вонзай
острей и зорче! Пока
за нашим
октябрьским гулом и в странах других
не пройдет такой стой,
береги своим караулом копейки,
людей,
дома
и покой. 1926
О ТОМ,
КАК НЕКОТОРЫЕ
ВТИРАЮТ ОЧКИ ТОВАРИЩАМ,
ИМЕЮЩИМ ЦИКОВСКИЕ
ЗНАЧКИ
1
Двое.
В петлицах краснеют флажки. К дверям учрежденья направляют
шажки... Душой - херувим,
ангел с лица, дверь
перед ними
открыл швейцар. Не сняв улыбки с прелестного ротика, ботики снял
и пылинки с ботиков. Дескать:
- Любой идет пускай: ни имя не спросим,
ни пропуска! И рот не успели открыть,
а справа принес секретарь
полдюжины справок, И рта закрыть не успели,
а слева несет резолюцию
какая-то дева... Очередь?
Где?
Какая очередь? Очередь
воробьиного носа короче. Ни чином своим не гордясь,
ни окладом принял
обоих
зав
без доклада... Идут обратно
весь аппарат, как брат
любимому брату, рад... И даже
котенок,
сидящий на папке, с приветом
поднял
передние лапки. Идут, улыбаясь,
хвалить не ленятся: - Рай земной,
а не учрежденьице! Ушли.
У зава
восторг на физии:
- Ура!
Пронесло.
Не будет ревизии!..
2
Назавтра,
дома оставив флажки, двое
опять направляют шажки. Швейцар
сквозь щель
горделиво лается: - Ишь, шпана.
А тоже - шляется!..С черного хода
дверь узка. Орет какой-то:
- Предъявь пропуска!А очередь!
Мерь километром.
Куда! Раз шесть
окружила дом,
как удав. Секретарь,
величественней Сухаревой башни, вдали
телефонит знакомой барышне... Вчерашняя дева
в ответ на вопрос сидит
и пудрит
веснушчатый нос... У завовской двери
драконом-гадом некто шипит:
- Нельзя без доклада! Двое сидят,
ковыряют в носу... И только
уже в четвертом часу закрыли дверь
и орут из-за дверок:
- Приходите
после дождика в четверг! У кошки
и то тигрячий вид: когти
вцарапать в глаза норовит... В раздумье
оба
обратно катятся: - За день всего
и так обюрократиться?! А в щель
гардероб
вдогонку брошен: на двух человек
полторы галоши.
Нету места сомнениям шатким. Чтоб не пасся
бюрократ
коровой на лужку, надо
или бюрократам
дать по шапке, или
каждому гражданину
дать по флажку!
1926
НАШЕ НОВОГОДИЕ
"Новый год!"
Для других это просто: о стакан
стаканом бряк! А для нас
новогодие
подступ к празднованию
Октября.
Мы
лета
исчисляем снова
не христовый считаем род.
Мы
не знаем "двадцать седьмого", мы
десятый приветствуем год.
Наших дней
значенью
и смыслу подвести итоги пора.
Серых дней
обыденные числа, на десятый
стройтесь
парад! Скоро
всем
нам
счет предъявят: дни свои
ерундой не мельча, кто
и как
в обыденной яви воплотил
слова Ильича?
Что в селе?
Навоз
и скрипучий воз?
Свод небесный
коркою вычерствел?
Есть ли там
уже
миллионы звезд,
расцветающие в электричестве?
Не купая
в прошедшем взора,
не питаясь
зрелищем древним, кто и нынче
послал ревизоров по советским
Марьям Андревнам? Нам
коммуна
не словом крепка и люба (сдашь без хлеба,
как ни крепися!). У крестьян
уже
готовы хлеба всем,
кто переписью переписан? Дайте крепкий стих
годочков этак на сто, чтоб не таял стих,
как дым клубимый, чтоб стихом таким
звенеть
и хвастать перед временем,
перед республикой,
перед любимой. Пусть гремят
барабаны поступи от земли
к голубому своду. Занимайте дни эти
подступы к нашему десятому году! Парад
из края в край растянем. Все,
в любой работе
и чине, рабочие и драмщики,
стихачи и крестьяне, готовьтесь
к десятой годовщине! Все, что красит
и радует,
все и слова,
и восторг,
и погоду все
к десятому припасем, к наступающему году.
1926
Стихотворения 1927 года
СТАБИЛИЗАЦИЯ БЫТА
После боев
и голодных пыток отрос на животике солидный жирок.
Жирок заливает щелочки быта и застывает,
тих и широк. Люблю Кузнецкий
(простите грешного!), потом Петровку,
потом Столешников; по ним
в году
раз сто или двести я хожу из "Известий"
и в "Известия". С восторга бросив подсолнухи лузгать, восторженно подняв бровки, читает работница:
"Готовые блузки. Последний крик Петровки". Не зря и Кузнецкий похож на зарю,прижав к замерзшей витрине ноздрю, две дамы расплылись в стончике: "Ах, какие фестончики!" А рядом,
учли обывателью натуру,портрет
кого-то безусого; отбирайте гения
для любого гарнитура,все
от Казина до Брюсова. В магазинах
ноты для широких масс. Пойте, рабочие и крестьяне, последний
сердцещипательный романс "А сердце-то в партию тянет!" ' В окне гражданин,
устав от ношения портфелей,
сложивши папки, жене,
приятной во всех отношениях, выбирает
"глазки да лапки". Перед плакатом "Медвежья свадьба" нэпачка сияет в неге: - И мне с таким медведем
поспать бы! Погрызи меня,
душка Эггерт.Сияющий дом,
в костюмах,
в белье,радуйся,
растратчик и мот. "Ателье мод". На фоне голосов стою, стою
и философствую. Свежим ветерочком в республику
вея, звездой сияя из мрака, товарищ Гольцман
из "Москвошвея" обещает
"эпоху фрака".
Но,
от смокингов и фраков оберегая охотников (не попался на буржуазную удочку!), восхваляет
комсомолец
товарищ Сотников толстовку
и брючки "дудочку". Фрак
или рубахи синие? Неувязка парт- и советской линии. Меня
удивляют их слова. Бьет разнобой в глаза. Вопрос этот
надо
согласовать и, разумеется,
увязать. Предлагаю,
чтоб эта идейная драка не длилась бессмысленно далее, пришивать
к толстовкам
фалды от фрака и носить
лакированные сандалии. А чтоб цилиндр заменила кепка, накрахмаливать кепку крепко. Грязня сердца
и масля бумагу, подминая
Москву
под копыта, волокут
опять
колымагу дореволюционного быта. Зуди
издевкой,
стих хмурый, вразрез
с обывательским хором: в делах
идеи,
быта,
культуры поменьше
довоенных норм!
1927
БУМАЖНЫЕ УЖАСЫ
(Ощущения Владимира Маяковского)
Если б
в пальцах
держал
земли бразды я, я бы
землю остановил на минуту:
- Внемли! Слышишь,
перья скрипят
механические и простые, как будто
зубы скрипят у земли? Человечья гордость,
смирись и улягся! Человеки эти
на кой они лях! Человек
постепенно
становится кляксой на огромных
важных
бумажных полях. По каморкам
ютятся
людские тени. Человеку
сажень.
А бумажке?
Лафа! Живет бумажка
во дворцах учреждений, разлеглась на столах,
кейфует в шкафах. Вырастает хвост
на сукно
в магазине, без галош нога,
без перчаток лапа. А бумагам?
Корзина лежит на корзине, и для тела "дел"
миллионы папок. У вас
на езду
червонцы есть ли? Вы были в Мадриде?
Не были там! А этим
бумажкам,
чтоб плыли
и ездили, еще
возносят
новый почтамт! Стали
ножки-клипсы
у бывших сильных, заменили
инструкции
силу ума. Люди
медленно
сходят
на должность посыльных, в услужении
у хозяев - бумаг. Бумажищи
в портфель
умещаются еле, белозубую
обнажают кайму.
Скоро
люди
на жительство
влезут в портфели, а бумаги
наши квартиры займут. Вижу
в будущем
не вымыслы мои: рупоры бумаг
орут об этом громко нам будет
за столом
бумага
пить чаи, человечек
под столом
валяться скомканным. Бунтом встать бы,
развить огневые флаги, рвать зубами бумагу б,
ядрами б выть... Пролетарий,
и дюйм
ненужной бумаги, как врага своего,
вконец ненавидь.
1927
НАШЕМУ ЮНОШЕСТВУ
На сотни эстрад бросает меня, на тысячу глаз молодежи. Как разны земли моей племена, и разен язык
и одежи! Насилу,
пот стирая с виска, сквозь горло тоннеля узкого пролез.
И, глуша прощаньем свистка, рванулся
курьерский
