Константин Симонов - Собрание сочинений. Том 1
«Вновь тоскую последних три дня…»
Вновь тоскую последних три дняБез тебя, мое старое горе.Уж не бог ли, спасая меня,Затянул пеленой это море?
Может, в нашей замешан судьбе,Чтобы снова связать нас на годы,Этот бог для полета к тебеНе дает мне попутной погоды.
Каждым утром рассвет, как слеза,Мне назавтра тебя обещает,Каждой полночью божья грозаС полдороги меня возвращает.
Хорошо, хоть не знает пилот,Что я сам виноват в непогоде,Что вчера был к тебе мой полетПросто богу еще неугоден.
1944, БариЛЕТАРГИЯ
В детстве быль мне бабка рассказалаОб ожившей девушке в гробу,Как она металась и рыдала,Проклиная страшную судьбу,
Как, услышав неземные звуки,Сняв с усопшей тяжкий гнет земли,Выраженье небывалой мукиЛюди на лице ее прочли.
И в жару, подняв глаза сухие,Мать свою я трепетно просил,Чтоб меня, спася от летаргии,Двадцать дней никто не хоронил.
Мы любовь свою сгубили сами,При смерти она, из ночи в ночьПросит пересохшими губамиЕй помочь. А чем нам ей помочь?
Завтра отлетит от губ дыханье,А потом, осенним мокрым днем,Горсть земли ей бросив на прощанье,Крест на ней поставим и уйдем.
Ну, а вдруг она, не как другие,Нас навеки бросить не смогла,Вдруг ее не смерть, а летаргияВ мертвый мир обманом увела?
Мы уже готовим оправданья,Суетные круглые слова,А она еще в жару страданьяЧто-то шепчет нам, полужива.
Слушай же ее, пока не поздно,Слышишь ты, как хочет она жить,Как нас молит — трепетно и грозноДвадцать дней ее не хоронить!
1944МУЗЫКА
1Я жил над школой музыкальной,По коридорам, подо мной,То скрипки плавно и печально,Как рыбы, плыли под водой,То, словно утром непогожимДождь, ударявший в желоба,Вопила все одно и то же,Одно и то же все — труба.Потом играли на рояле:До-си! Си-до! Туда-сюда!Как будто чью-то выбивалиИз тела душу навсегда.
2Когда изобразить я в пьесе захочуТоску, которая, к несчастью, не подвластнаНи нашему армейскому врачу,Ни женщине, что нас лечить согласна,Ни даже той, что вдалеке от нас,Казалось бы, понять и прилететь могла бы,Ту самую тоску, что третий день сейчасТак властно на меня накладывает лапы, —Моя ремарка будет коротка:Семь нот эпиграфом поставивши вначале,Я просто напишу: «Тоска,Внизу играют на рояле».
3Три дня живу в пустом немецком доме,Пишу статью, как будто воз везу,И нету никого со мною, кромеМоей тоски да музыки внизу.
Идут дожди. Затишье. Где-то тамРаз в день лениво вспыхнет канонада.Шофер за мною ходит по пятам:— Машина не нужна? — Пока не надо.
Шофер скучает тоже. Там, внизу,Он на рояль накладывает рукиИ выжимает каждый день слезуОдной и той же песенкой — разлуки.
Он предлагал, по дружбе, — перестать:— Раз грусть берет, так в пол бы постучали…Но эта песня мне сейчас под статьСвоей жестокой простотой печали.
Уж, видно, так родились мы на свет,Берет за сердце самое простое.Для человека — университетВ минуты эти ничего не стоит.
Он слушает расстроенный рояльИ пение попутчика-солдата.Ему себя до слез, ужасно жаль.И кажется, что счастлив был когда-то.
И кажется ему, что он умрет,Что все, как в песне, непременно будет,И пуля прямо в сердце попадет,И верная жена его забудет.
Нет, я не попрошу здесь: «Замолчи!»Здесь власть твоя. Услышь из страшной далиИ там сама тихонько постучи,Чтоб здесь играть мне песню перестали.
1943«Над сном монастыря девичьего…»
Над сном монастыря девичьегоВсе тихо на сто верст окрест.На высоте полета птичьегоНад крышей порыжелый крест.
Монашки ходят, в домотканоеОдетые, как век назад,А мне опять, как окаянному,Спешить куда глаза глядят.
С заиндевевшими шоферамиМне к ночи где-то надо быть,Кого-то мучить разговорами,В землянке с кем-то водку пить.
Как я бы рад, сказать по совести,Вдруг ни к кому и никогда,Вдруг, как в старинной скучной повести,Жить как стоячая вода.
Описывать чужие горести,Мечтать, глядеть тебе в глаза.Нельзя, как в дождь на третьей скоростиНельзя нажать на тормоза.
1945«Да, мы живем, не забывая…»
Да, мы живем, не забывая,Что просто не пришел черед,Что смерть, как чаша круговая,Наш стол обходит круглый год.
Не потому тебя прощаю,Что не умею помнить зла,А потому, что круговаяКо мне все ближе вдоль стола.
1945«Мы оба с тобою из племени…»
Мы оба с тобою из племени,Где если дружить — так дружить,Где смело прошедшего времениНе терпят в глаголе «любить».
Так лучше представь меня мертвого,Такого, чтоб вспомнить добром,Не осенью сорок четвертого,А где-нибудь в сорок втором.
Где мужество я обнаруживал,Где строго, как юноша, жил,Где, верно, любви я заслуживалИ все-таки не заслужил.
Представь себе Север, метельнуюПолярную ночь на снегу,Представь себе рану смертельнуюИ то, что я встать не могу;
Представь себе это известиеВ то трудное время мое,Когда еще дальше предместияНе занял я сердце твое,
Когда за горами, за доламиЖила ты, другого любя,Когда из огня да и в полымяМеж нами бросало тебя.
Давай с тобой так и условимся:Тогдашний — я умер. Бог с ним.А с нынешним мной — остановимсяИ заново поговорим.
1945«В чужой земле и в городе чужом…»
В чужой земле и в городе чужомМы наконец живем почти вдвоем,Без званых и непрошеных гостей,Без телефона, писем и друзей,
Нам с глазу на глаз можно день прожить,И, слава богу, некому звонить.Сороконожкой наша жизнь была,На сорока ногах она ползла.
Как грустно — так куда-нибудь звонок,Как скучно — мигом гости на порог,Как ссора — невеселый звон вина,И легче помириться вполпьяна.
В чужой земле и в городе чужомМы наконец живем почти вдвоем.Как на заре своей, сегодня вновьБеспомощно идет у нас любовь.
Совсем одна от стула до окна,Как годовалая, идет она.И смотрим мы, ее отец и мать,Готовясь за руки ее поймать.
1945«До утра перед разлукой…»
До утра перед разлукойСвадьба снилась мне твоя.Паперть… Сон, должно быть, в руку:Ты — невеста. Нищий — я.
Пусть случится все, как снилось,Только в жизни обещай —Выходя, мне, сделай милость,Милостыни не давай.
1945«Стекло тысячеверстной толщины…»
