Птица и ольха: сборник молодой поэзии Челябинска - Анна Дорина
Анна Дорина
родилась в 1999 году в Челябинске, сейчас живёт в Санкт-Петербурге, учится в Государственном экономическом университете. Изучает географию и экономику Западной Европы с уклоном в страны Скандинавии. Занимается наукой. В 2017 году участвовала в летней творческой школе «Новые имена» в Суздале.
Группа «ВКонтакте»: https://vk.com/lrdfystrdyt.
Январь
В беззвучном подреберье января
Железо спит, со свистом выдыхая,
И поезда над городом парят
Безглазой не опéрившейся стаей,
Сцепившись, как упряжка гончих псов,
От станции до станции грохочут.
Но ты уснёшь – разгладится лицо.
И мало ли что грезится мне ночью,
Когда из труб холодный дым вздыбил,
Как белый конь, в борьбу вступивший с ветром.
Над ним повис стеклянный цеппелин.
От станций поднебесных ждёт ответа.
С надеждой глядя в прорези бойниц,
Давно без сна остаток экипажа.
Твоё лицо – среди их храбрых лиц,
Но разве о таком тебе расскажешь?
Ты спишь. Твой сон от странников ночных
Надёжно бережёт сверхпрочный купол.
Под окнами чудовище кричит,
Но хорошо, что сердце твоё глухо.
И хорошо, что сердце твоё слепо –
И на снегу не разглядит следов
Когтистых лап и лужицы рассвета –
Так стынет на земле драконья кровь.
И чёрный рыцарь с каменным копьём
Идёт, не ощущая вес доспеха,
Нацелившись горячим остриём
В дымящуюся рваную прореху.
Дракон умрёт, окаменеет рыцарь,
А экипаж сигнала не найдёт.
На рельсы упадут стальные птицы,
Как солнце завершит свой оборот.
И ты проснёшься, никогда не зная,
Что каждой ночью в стылом январе
Даёшь упасть моим железным стаям,
Даёшь моим драконам умереть.
Озеро
Тебя обнимаю сквозь зеркало и года,
У озера, солнцем жжённого, как слюда,
У города, что ветров и дождей отдал,
Но так и не дал тепла.
Позволь мне ворваться в скудный теплообмен,
Нелюбленому ребёнку холодных стен
Церквей, подземелий, башен и крепостей –
Не дать тебе опустеть.
Туман над водой как угли и молоко.
А око у змея горного велико,
Слезится от гари, в горле скребётся ком.
Он тебе приходится земляком –
Поломан, сожжён, но всё-таки не при ком.
А эти стальные звери не знают слёз.
Динамик хрипит. Срывается стук колёс.
Мчится Уроборос, завершая кросс.
Ты спишь, прислонившись к глазу его виском.
«Смотрите, глупцы, я всё ещё не при ком,
Я всё ещё за себя и за свой хрупкий дом».
Позволь мне быть за тебя!
Когда, не успев потухнуть, взойдёт заря,
Сутки без сна, и веки внутри горят,
Как будто в толпе в метро подцепила ад.
Позволь мне не дать тебе повернуть назад.
Твой замок висит над озером в небесах.
И не предусмотрено лестницы и моста,
Чтоб каждый, кто хочет, смог до него достать.
И не позволяй никому достать.
Я помню опухший нос и дорожки слёз.
Их цепко сковал мороз.
Я помню, как жглось, как сто раскалённых жал,
Как сердце болело – раненый дирижабль,
Как глубже и глубже всаживался кинжал.
Привет! Обнимаю крепко.
Стекло потерпит.
В твоей войне не бывать настоящей смерти,
А брошенное в огонь – не горит, а крепнет.
И там, где сойдут ожоги и чешуя,
Однажды
Вырасту
Я.
Герда
Летом Герда не ищет Кая.
Летом девочка отдыхает.
Но, закатным огнём пылая,
Входит августовский озноб.
Он вдыхается горьким паром,
Будто тлеют цветы и травы,
И бледнеет, сокрыт туманом,
Над рекой колокольный звон.
Этот звон, как осколки, резок,
Оставляет в полях порезы.
И печаль, как с истёртых фресок,
Вновь у Герды сквозит в глазах.
Краска в трещинах, заусенцах,
Словно карта причин и следствий,
И в дорогу стремится сердце,
Чтобы Кая вернуть назад.
Потемнели дожди и ветры,
Облепили вороны ветви.
Километр за километром –
Гугл-карты нашли маршрут.
Что тебе не сиделось, Герда,
На постели твоей нагретой?
В царство льда, темноты и смерти
Ты опять начинаешь путь.
Опустевшие электрички,
Отсыревшие за ночь спички,
Всё, что было, взяла наличкой,
Чтобы не оставлять следов.
Голос Кая зовёт в тумане.
Сообщения – только маме.
Остальные тебя не знают
И не станут искать средь льдов.
А казалось, любили очень –
Вы друг другу звонили ночью
И клялись, что однажды – точно –
Будет мир весь подвластен вам.
Герда верить хотела в это,
Но теперь на исходе лето,
И дыра между рёбер где-то
Снова гонит её в туман.
Полустанки, пустые полки.
Рельсы светятся, как осколки.
Кая знаете? Всё без толку:
Нужен северный самый край.
Только Каю никто не нужен:
Ни любовь не спасёт, ни дружба.
Раскроши перед ним всю душу –
Из неё сложит слово Кай.
Герда пишет: «Спокойной, мама,
Возвращаться пока что рано,
Дам чутка затянуться ранам,
Вот бы только его обнять».
Снег хрустит под её ногами.
И выходит встречать дворами
Кай с улыбкой из льда и стали
Герду номер сто тридцать пять.
Олень
Это был самый большой олень –
таких ни в стадах не найти, ни в тундре,
собой заслонил он полярный день,
и взгляд у него был печально-мудрый.
Рога подцепили ночной туман –
как будто окутаны паутиной.
Олень стоял и, похоже, знал,
что от погибели не уйти ему.
Глаза черны, и кривятся губы –
улыбка смерти светла, как день.
«Давай его убивать не будем, – сказал я, –
пусть поживёт олень».
Но брат свой лук натянул упруго,
прищурил строгий раскосый глаз.
Олень стоял, и молчала тундра,
и всё смотрело вокруг на нас:
и камни, и мох, и морозный ягель
глазами хозяйки степей Луот.
«Давай мы его убивать не станем, – сказал я, –
пусть он ещё живёт».
Но брат отпустил наконечник пёстрый,
Стрелу отправив в олений глаз.
Над ухом свистнул холодный воздух.
Олень рванулся в последний раз.
Мой брат от радости засмеялся.
Луот сегодня была добра.
Остались целы рога и мясо.
Всё мясо – веже, рога – богам.
Да только сердце рвалось от боли.
Прошило голову остриё.
Я лёг и крепко оленя обнял.
«Прости, – сказал я, – прости его».
На тундру сумрак упал внезапно –
белёсый, стылый полярный дух.
Мой брат решил не спешить обратно,
заснул, прижав к себе верный лук.
И спит, вдыхая и выдыхая
на травах выстывший дым костра.
Во сне считает оленей в стае.
