Владимир Маяковский - Хорошо !

величайшую эпопею. Мы будем работать,

все стерпя, чтоб жизнь,

колёса дней торопя, бежала

в железном марше в н а ш и х вагонах,

по н а ш и м степям, в города

промерзшие

н а ш и. "Дяденька,

что вы делаете тут? столько

больших дядей?" - Что?

Социализм:

свободный труд свободно

собравшихся людей.

9

Перед нашею

республикой

стоят богатые.

Но как постичь ее? И вопросам

разнедоуменным

нет числа: что это

за нация такая

"социалистичья", и что это за

"соци

алистическое отечество"? "Мы

восторги ваши

понять бессильны. Чем восторгаются?

Про что поют? Какие такие

фрукты-апельсины растут

в большевицком вашем

раю? Что вы знали,

кроме хлеба и воды,с трудом

перебиваясь

со дня на день? Т а к о г о отечества

т а к о й дым разве уж

н а с т о л ь к о приятен? За что вы

идете,

если велят

"воюй"? Можно

быть

разорванным бомбищей, можно

умереть

за землю за с в о ю, но как

умирать

за общую? Приятно

русскому

с русским обняться,но у вас

и имя

"Р о с с и я"

утеряно. Что это за

отечество

у забывших об нации? Какая нация у вас?

Коминтерна? Жена,

да квартира,

да счет текущийвот это

отечество,

райские кущи. Ради бы

вот

такого отечества мы понимали б

и смерть

и молодечество". Слушайте,

национальный трутень,день наш

тем и хорош, что труден. Эта песня

песней будет наших бед,

побед,

буден.

10

Политика

проста.

Как воды глоток. Понимают

ощерившие

сытую пасть, что если

в Россиях

увязнет коготок, всей

буржуазной птичке пропасть. Из "сюртэ женераль",

из "интеллидженс Сервис", "дефензивы"

и "сигуранцы" выходит

разная

сволочь и стерва, шьет

шинели

цвета серого, бомбы

кладет

в ранцы. Набились в трюмы,

палубы обсели, на деньги

вербовочного агентства. В Новороссийск

плывут из Марселя, из Дувра

плывут к Архангельску. С песней,

с виски, сыты по-свински. Килями

вскопаны воды холодные. Смотрят

перископами лодки подводные. Плывут крейсера, снаряды соря. И миноносцы с минами носятся. А поверх

всех с пушками

чудовищной длинноты сверх

дредноуты. Разными

газами

воняя гадко, тучи

пропеллерами выдрав, с авиоматки

на авиоматку пе

ре

пархивают "гидро". Послал

капитал

капитанов ученых. Горло

нащупали

и стискивают. Ткнешься

в Белое,

ткнешься

в Черное, в Каспийское,

в Балтийское,куда

корабль

ни тычется, конец

катаниям. Стоит

морей владычица, бульдожья

Британия. Со всех концов блокады кольцо и пушки

смотрят в лицо. - Красным не нравится?

Им

голодно? Рыбкой

наедитесь,

пойдя

на дно. -А кому

на суше

грабить охота, те с кораблей

сходили пехотой. - На море потопим, на суше

потопаем. -Чужими

руками

жар гребя, дым

отечества

пускают

пострелинывыставляю

впереди

одураченных

ребят, баронов

и князей недорасстрелянных. Могилы копайте, гроба копитеЮденича

рати прут

на Питер. В обозах

еды вкуснятся, консервы

пуд. Танков

гусеницы на Питер

прут. От севера

идет

адмирал Колчак, сибирский

хлеб

сапогом толча. Рабочим на расстрел,

поповнам на утехи, с ним идут

голубые чехи. Траншеи,

машинами выбранные, саперами

Крым перекопан, -Врангель

крупнокалиберными орудует

с Перекопа. Любят

полковников

сантиментальные леди. Полковники

любят

поговорить на обеде. - Я

иду, мол

(прихлебывает виски), а на меня

десяток

чудовищ

большевицких. Раз-одного,

другого

ррраз, -кстати,

как дэнди,

и девушку спас. -Леди,

спросите

у мерина сивогоон как Мурманск

разизнасиловал. Спросите,

какДвина-река, кровью

крашенная, трупы

вытая, с кладью

страшною шла

в Ледовитый. Как храбрецы

расстреливали кучей коммуниста

одного,

да и тот скручен. Как офицера

его величества бежали

от выстрелов,

берег вычистя. Как над серыми

хатами

огненные перья и руки

холёные

туго

у горл. Но...

"итс э лонг уэй

ту Типерери, итс э лонг уэй

ту го!" На первую

республику

рабочих и крестьян, сверкая

выстрелами,

штыками блестя, гнали

армии,

флоты катили богатые мира,

и эти

и те... Будьте вы прокляты,

прогнившие

королевства и демократии, со своими

подмоченными

"фратэрнитэ" и "эгалитэ"! Свинцовый

льется

на нас

кипяток. Одни мы

и спрятаться негде. "Янки

дудль

кип ит об, Янки дудль дэнди". Посреди

винтовок

и орудий голосища Москва

островком,

и мы на островке. Мы

голодные,

мы

нищие, с Лениным в башке

и с наганом в руке.

11

Несется

жизнь,

овеевая, проста,

суха. Живу

в домах Стахеева я, теперь

Веэсэнха. Свезли,

винтовкой звякая, богатых

и кассы. Теперь здесь

всякие и люди

и классы. Зимой

в печурку-пчелку суют

тома шекспирьи. Зубами

щелкают,картошка

пир им. А летом

слушают асфальт с копейками

в окне: -Трансваль,

Трансваль,

страна моя, ты вся

горишь

в огне!Я в этом

каменном

котле варюсь,

и эта жизньи бег, и бой,

и сон,

и тленв домовьи

этажи отражена

от пят

до лба, грозою

омываемая, как отражается

толпа идущими

трамваями. В пальбу

присев

на корточки, в покой

глазами к форточке, чтоб было

видней, я в

комнатенке-лодочке проплыл

три тыщи дней.

12

Ходят

спекулянты

вокруг Главтопа. Обнимут,

зацелуют,

убьют за руп. Секретарши

ответственные

валенками топают. За хлебными

карточками

стоят лесорубы. Много

дела, мало

горя им, фунт

-целый!первой категории. Рубят,

липовый чай

выкушав. -Мы

не Филипповы, мы

привыкши. Будет обед,

будет

ужин,белых бы

вон

отбить от ворот.

Есть захотелось,

пояс

потуже, в руки винтовку

и

на фронт.А мимонезаменимый. Стуча

сапогом, идет за пайкомПравление

выдало урюк

и повидло. Богатые

ловче, едят

у Зунделовича. Ни щей,

ни кашбифштекс

с бульоном, хлеб

ваш, полтора миллиона. Ученому

хуже: фосфор

нужен, масло

на блюдце. Но,

как назло, есть революция, а нету

масла. Они

научные. Напишут,

вылечат. Мандат, собственноручный, Анатоль Васильича. Где

хлеб

да мяса, придут

на час к вам. Читает

комиссар мандат Луначарского: "Так...

сахар...

так...

жирок вам. Дров...

березовых...

посуше поленья... и шубу

широкого потребленья. Я вас,

товарищ,

спрашиваю в упор. Хотите

берите

головной убор. Приходит

каждый с разной блажью. Берите

пока што ногу

лошажью!" Мех

на глаза, как баба-яга, идут

назад на трех ногах.

13

Двенадцать

квадратных аршин жилья. Четверо

в помещении Лиля,

Ося,

я и собака

Щеник. Шапчонку

взял

оборванную и вытащил салазки. - Куда идешь?

В уборную иду.

На Ярославский. Как парус,

шуба

на весу, воняет

козлом она. В санях

полено везу, забрал

забор разломанный Полено

тушею, тверже камня. Как будто

вспухшее колено

великанье. Вхожу

с бревном в обнимку. Запотел,

вымок. Важно

и чинно строгаю

перочинным. Нож

ржа. Режу.

Радуюсь. В голове

жар подымает градус. Зацветают луга, май

поет

в уши это

тянется угар из-под черных вьюшек. Четверо сосулек свернулись,

уснули. Приходят

люди, ходят,

будят. Добудились еле с углей

угорели. В окно

сугроб.

Глядит горбат. Не вымерзли покамест? Морозы

в ночь

идут, скрипят снегами - сапогами. Небосвод,

наклонившийся

на комнату мою, морем

заката

облит. По розовой

глади

моря,

на юг тучи-корабли. За гладь,

за розовую, бросать якоря, туда,

где березовые дрова

горят. Я много

в теплых странах плутал. Но только

в этой зиме понятной

стала

мне

теплота любовей,

дружб

и семей. Лишь лежа

в такую вот гололедь, зубами

вместе

проляскав поймешь:

нельзя

на людей жалеть ни одеяло,

ни ласку. Землю,

где воздух,

как сладкий морс, бросишь

и мчишь, колеся, но землю,

с которою

вместе мерз, вовек

разлюбить нельзя.

14

Скрыла

та зима,

худа и строга, всех,

кто навек

ушел ко сну. Где уж тут словам!

И в этих

строках боли