Юнна Мориц - Горечь прежних пыток

      II

Взломали дверь. Убили топором.Содрали обручальное кольцо.Нашли рубля четыре сереброми в колыбели спящее лицо.

Премерзок был хозяйкин гардероб,бог знает, в чем ее положат в гроб.Жила на инженерные гроши.Зато на полках книги хороши.

Бальзака взяли, Лондона, Дюма,переступили труп и вышли вон.На улице мело, была зима.Но подошли трамваи с двух сторон.

Разъехались. По молодости летмогли попасть в колонию.      На следне удалось напасть. Закрыто дело.Зарыто тело. Так судьба хотела.Есть безысходность. Плавает онасвободным ужасомнад миром гнезд, скворешен...На этом чувстве гений весь замешанЭдгара По. И мрачные тона —не бред ночной, не мистика, не мнимость,не тривиальная приманка для глупцов,а хорошо запрятанных концов...неуязвимость...

      III

Глаза горят, он бродит по лесам,пророческим он внемлет голосамкорней, ветвей и чернокрылых птиц...Посредственность жестока к чудесами обожает респектабельных тупиц.

Когда он трезв и голоден, как волк,а плащ дыряв и грязен блузы шелк,ему кричат: «Ты — пьяный попрошайка!И медяка ему не верит в долгупитанной посредственности шайка.

Откуда же лавровые венки?И чьи воспоминанья, дневникинам воскрешают образ из обломков?Посредственность в свободные денькизаписывает сплетни, пустякии пару анекдотов для потомков.

Памяти Андрея Тарковского

         I

Ностальгия по умершим от ностальгии,по тарковской погоде, по хлябям разверстым     над пожарами —     ярче горим под водой! —это — русское время, мои дорогие,это — русское действо и русское место,русский дух, испытуемый русской бедой.Ностальгия по умершим от ностальгии,по тарковской свече, возжигаемой столько,      сколько раз угасаема...      Хлещет потоп —только Ной это знает, мои дорогие,он — ковчег, и ему одиноко, и горько,а голубку не шлют... и не хочется в гроб.Ностальгия по умершим от ностальгии,по тарковской тоске на московском бульваре,     ностальгия по у-у-у-у!     ностальгия по а-а-а-а!по беззвучному стону, мои дорогие,когда он выплывал, а его убивали,и по зеркалу кровь ностальгии текла.

     II

Горе стало воском,воском для свечи,прикипело к досками горит в ночи,ореол священный —над его столбом,бьется тень о стены —лбом, лбом, лбом!..

    III

...и горечь прежних пыток —лишь привкус лебедыпод всхлипы у калитокзаоблачной воды,в которой наши слезыпрощальные текути белизну березыиз провидений ткут.

     IV

Однако же! это — как раз то немногое,мглисто прозрачное, строгое,лиственно водяное,таинственное, родное,ноющее в потопе и в Ное,     независимоеи звездно висúмое,то возлюбленно невыносимое,на чьи дождевые всхлипыноет в глухой берлоге,поскрипывает в дорогемедвежья нога из липы.

Толкование Евангелия

Когда бы Он пошевелил перстомдля своего телесного спасения —остался б магом, но не стал Христоми не объял бы Тайну Воскресения.

О фокусе мечтал Искариот!..О низости публичного показадоступных для желудка и для глазачудес, увеселяющих народ.

Гвоздями он прибил сей рабский путьк Его запястьям, над землей простертым!Но маг Исус предстал Иуде мертвым,а Бог воскрес — ив этом жертвы суть.

И в этом суть иудина греха,взыскующего магии от Богаи доказательств, коих всюду много,что есть над нами тайные верха.

Ступени сна

Только в миг содроганья, когда, спотыкаясь о мраки,заплетается речь, волоча одинокое телопо горам и лесам, сквозь ущелья, кусты и овраги —к пустоте, где последней ступенькой во льду затверделососкользанье в ничто, в никуда, в потаенную прорубь,                   в прорву,                   в пропасть,                   в провал,                   в промежуток надежды и взлета,в эту прорезь для всхлипа, для ветви, с которою голубьсросся вестью благой, в этот клюв, где лазурь, позолотане зазубрены кистью и ластятся клекотом, стоном,сладкой мякотью слез, образующих лук, и папайю,и огромную жалость, что, даже летя за балконом,только в миг содроганья, о господи, я засыпаю!..только падая ниже своих предыдущих рождений,инфузорий из памяти мглистой, слоистой, текучей,—вниз лицом и, зарывшись на дно, где трава сновидений...только там обретается жизнь как единственный случай.

К своей благодати...

К своей благодатинельзя принуждати...Из всех положений(земля ему пухом!)Ван-Гогу блаженнейс отрезанным ухом.

Ни перса с гаремом,ни Ромула с Ремом —нельзя принуждати,ни чью-нибудь душу,ни море, ни сушук своей благодати.

Ни мужа, ни сына,ни друга, ни брата,ни кума, ни сватанельзя принуждатик своей благодати —это чревато!..

Трамвай-убийца

Не помню имени. Когда — не помню — где?..Мучительная пантомима.Но мускулы, которые в воденеутомимодрожащую раскатывают тканьзеркальных отражений, —во мне сработали!.. И, хрустнув, как стакан,распалось вещество,(с которым жить блаженней!)беспамятства, забвенья вещество —за ним ужасное клубится.Я вспомнила — когда и где... И что с того?!Передо мной трамвай. Трамвай-убийца,суставчатый, запущенный с горы,науськанный на запах мысли,он гнался и давил, он из любой дырывыслеживал, его колеса перегрызлитак много человечины, что спрос —какой? с кого? с трамвая? с рельсы ржавой?с дуги? руля? рубильника? с колес,раскрученных великою державой?

Я назвала тебя... И что теперь?За всех раздавленных —научно углубитьсяв твои колесики, косящие на дверь?..в колесики твои, трамвай-убийца,по всем законам неподсудный зверь?

Интермедия

За окнами катится липовый пух,тучи точат ножи.Речь говорящий — как тесто, распух,играя дрожжами лжи.

Голенький, с луком тугим божокцелится с потолка.Кто-то вздремнул и диван прожегокурком «Явы» или «Дымка»,—

любопытные приоткрывают дверь,своей участи чуя запах.На них председатель рычит, как зверь,стоящий на задних лапах.

 Председатель ключом по графину бряк-бряк,дно — навыворот, летит оскольчик.Вышла голая вода из графина:                                           — Дурак,купи себе колокольчик!

Из дневника

Любил Котлов сидеть в котельной,пары поддерживать в котле,рассказы в папочке отдельнойчитать, блаженствуя в тепле.

Там были острые деталии много смелой колбасы —в те дни крамолою считалиписать про брови и усы,—

маразм крепчал, как тот мороз,боялись правды, как заразы,когда соленые рассказыКотлов в котельную принес.

Их сочинил один приятель,ему открыли светофор —и заключил один издательс ним настоящий договор!

Да, мой приятель и Котловарассказы эти сочинилбез хохотанья удалогои симпатических чернил,—

что было ново для тогда!И, в общем, автор вышел с рыбкой!Барахтался в пучине хлипкой —а вышел с рыбкой из пруда.

Уже вторая корректура,вот-вот «сигнал», банкет и юг.И автор ходит, как Вентура,—но тут как раз ему каюк!..

В котельную стучится дворник,привел он ангелов троих.Котлов, в трусах, большой затворник,со всех сторон волнует их.

Он ест. Огромный синий луки в собственном соку горбушу.Они Котлову лезут в душу,а там — Котлов, он ест.     И вдруг —

рассказы в папочке отдельнойони хватают со столаи вылетают из котельнойварить великие дела:

набор рассыпан, автор понят,по всем статьям разоблачен,его до лучших дней хоронятпод очень толстым кирпичом,

он не дается, кроет матом,творить он хочет день и ночь,—ведь даже очень мирный атомиз саркофага рвется прочь!..

Но тут к нему подходит некто,большой и пламенный, как печь,на пустыре в конце проспектапроизнося прямую речь:

 —Купи, любезный, три квиточкана всю семью в любую даль.Катись! Не то пришьем — и точка!И, бога ради, не скандаль,—

чтоб там по пьянке одинокойв окно не выйти кверху дном.

...Что ищет он в стране далекой?!Что кинул он в краю родном?

Читая греческий кувшин