Перси Шелли - Возмущение Ислама

Я работал над предполагаемой Поэмой полгода с небольшим. В течение этого периода я предавался осуществлению своего замысла с неустанным рвением и воодушевлением. По мере того как моя работа продвигалась вперед, я подвергал ее самой внимательной и серьезной критике. Я охотно предал бы ее гласности с тем совершенством, которое, говорят, дается долгой работой и пересмотром. Но я нашел, что, если бы этим путем я выиграл что-нибудь в точности, я много потерял бы в свежести и силе образов и языка, в их прямой непосредственности. И хотя внешняя работа над Поэмой продолжалась не более шести месяцев, мысли, вложенные в нее, медленно накоплялись в течение многих лет.

Я высказываю уверенность, что читатель тщательно будет различать те мнения, которые, как драматическая принадлежность, изъясняют изображаемые характеры, от тех мыслей, которые принадлежат лично мне. Так, например, я нападаю на ошибочное и унизительное представление о Верховном Существе, которое оставили себе люди, но я не нападаю на само Верховное Существо. То мысленное утверждение, которое некоторые суеверия, выведенные мною на сцену, поддерживают касательно Божества, оскорбительное для Его благоволения, весьма отличается от моего. Точно так же, взывая к великой и важной перемене в области Бога, оживляющего общественные учреждения человечества, я избегал всякого потакания тем насильственным и зловредным страстям нашей природы, которые всегда наготове, чтобы смешаться и перепутаться с самыми благодетельными нововведениями. Здесь нет места отмщению, или Зависти, или Предубеждению. Везде прославляется только Любовь, как единственный закон, долженствующий управлять нравственным миром.

В личном поведении моего героя и моей героини есть обстоятельство, которое введено с целью пробудить читателя из оцепенения обычной повседневности. Моим намерением было прорвать кору тех изношенных мнений, на которых зыблются некоторые установления. Я воззвал поэтому к наиболее всеобщему из чувствований и сделал попытку усилить нравственное чувство, возбранив ему истреблять свою энергию в стараниях избегать действий, которые представляют из себя лишь условные преступления. Истинных добродетелей так мало именно потому, что существует такое множество искусственно созданных пороков. Только те чувства, которые полны благоволения или зложелательства, являются по существу добрыми или злыми. Указываемое мною обстоятельство было, впрочем, введено мною главным образом для того, чтобы приучить людей к тому милосердию и к терпимости, которые имеют наклонность возникать при созерцании обычаев, значительно отличающихся от наших. На самом деле ничто не может быть столь зловредным по своим последствиям, как многие действия, невинные сами по себе и привлекающие на отдельных людей слепое презрение и бешенство толпы {Чувства, связанные с этим обстоятельством и ему присущие, не имеют.}.

Посвящение

Нет для того опасности, кто знает,

Что жизнь и смерть: закона нет иного,

Чтоб знание его превосходило:

И незаконно было б, чтоб склонялся

Он пред другим каким-нибудь законом.

К Мэри

Теперь мой летний труд окончен, Мэри.С тобой я вновь, приют сердечный мой,Как Рыцарь Фей, своей послушный вере,С добычею вернувшийся домой,С добычей для дворца его Царицы:Не презри, если я мою звезду,Сокрытую как бы во мгле темницы,С твоею слил, когда я только жду,Что, может быть, я встречу луч привета,Тогда как ты — Дитя любви и света.

Окончен труд, что у тебя часовТак много отнял, — он перед тобою!Не в тишине задумчивых лесов,Где ветви, встретясь, вьются пеленою,Не там, где в полнозвучном забытьиЖурча, стремятся волны водопада,Не между трав, где для моей ладьиЗатон был тиши, вспыхнет мне отрада,Но близ тебя, души моей звезда,Где сердцем в эти дни я был всегда.

Мечтой ласкал я светлые деянья,Когда впервые с мира спала тень.Проснулся дух. Я помню обаянье.То был веселый свежий майский день.Я шел меж трав, они в лучах блестели.Я плакал, сам не зная почему,Из ближней школы крики долетели,Мир звуков, чуждых сердцу моему,Враждебный ропот боли и обманов,Скрипучий смех насильников, тиранов.

И, руки сжав, я посмотрел вокруг,Но слез моих никто не мог заметить,Я был один, кругом был светлый луг,И, не боясь насмешку взора встретить,Воскликнул я: "Хочу я мудрым быть,Свободным, кротким, нежным, справедливым,Не в силах я ни видеть, ни забыть,Что сильный может злым быть и счастливым".И я решил быть твердым навсегда,И кротким я и смелым стал тогда.

И стал я накоплять с того мгновеньяПознанья из запретных рудников,К тиранам полон был пренебреженья,Не принимал мой ум пустых их слов,И для души, в тех горницах сокрытых,Себе сковал я светлую бронюИз чаяний, из мыслей, вместе слитых,Которым никогда не изменю;Я рос, но вдруг почувствовал однажды,Что я один, что дух мой полон жажды.

Увы, любовь — проклятье, злейший враг,Тому, кто все в одном желает встретить!Я жаждал света — тщетно: всюду мрак,И только тени взор мой мог заметить;Повсюду тьма и холод без конца,Один скитался я в ночи беззвездной,Суровые и жесткие сердцаВстречал я на пути, во мгле морозной,В груди был лед, покуда я, любя,Не ожил под лучом, узнав тебя.

О, Друг мой, как над лугом омертвелым,Ты в сердце у меня Весну зажгла,Вся — красота, одним движеньем смелымТы, вольная, оковы порвала,Условности презрела ты, и ясно,Как вольный луч, прошла меж облаков,Средь дымной мглы, которую напрасноРабы сгустили силой рабских слов,И, позабывши долгие страданья,Мой дух восстал для светлого свиданья!

И вот я не один был, чтоб идтиВ пустынях мира, в сумраке печали,Хоть замысла высокого путиПередо мной, далекие, лежали.Порой терзает добрых Нищета,Бесчестие смеется над невинным,Друзья — враги, повсюду темнота,Толпа грозит, но в сумраке пустынномЕсть радость — не склоняться пред Судьбой,Ту радость мы изведали с тобой!

Веселый час нам шлет теперь сиянье,И с ним друзья спешат опять прийти,Страданье оставляет власть и знанье:Презреньем за презренье не плати.Тобою рождены мне два ребенка,Отрадно нам в их взорах видеть рай.Их детский смех звучать нам будет звонко,Мы счастливы с тобой в наш ясный Май:И так как ты меня приводишь к Маю,Тебе я эти строки посвящаю.

Быть может, за созвучьем этих строкЗвучней спою другое Песнопенье?Иль дух мой совершенно изнемогИ замолчит, ища отдохновенья, —Хоть он хотел бы властно потрястиОбычай и насилия Закона,И Землю к царству Правды привести,Священнее, чем лира Амфиона?Надеяться ль, что буду сильным вновь,Иль Смерть меня погубит и Любовь?

А ты? Чт_о_ ты? Я знаю, но не смеюСказать. Пусть это скажет голос дней.Но бедностью чрезмерною твоею,Задумчивостью светлою своей,Нежнейшими улыбками, слезамиПророческий ты воплощаешь сон.И этим всем, и кроткими словамиМой страх, заветный страх мой покорен:В твоих глазах, в твоей душе нетленнойОгонь весталки вижу я бессменный.

Мне говорят, что ты была нежнаОт самого рождения, — о, ЧадоРодителей блестящих. — Да. Одна,Чья жизнь была как звездный лик для взгляда,Тебя одела ясностью своейИ от земли ушла, но в дыме буриТы все хранишь сиянье тех лучей.Твои глаза таят всю глубь лазури,И именем бессмертным твой отецТебе дает приют и в нем венец.

Единый зов из многих душ могучихВосстал, как громкий гул трех тысяч лет;И шумный мир молчал. В песках сыпучих,В пустыне, песнь о днях, которых нет,Так внемлет путник. Вздрогнули тираны,Затрепетали бледные ханжи,Насилие, заботы, и обманы,И чада Суеверия и ЛжиОставили сердца людей на время,Зловещее свое убрали бремя.

Бессмертный голос правды меж людейЖивет и медлит! Если без ответаОстанется мой крик и над моейЛюбовью к людям, и над жаждой светаГлумиться станет бешенство слепых,О, друг мой, ты и я, мы можем ясно,Как две звезды меж облаков густых,В ночи мирской светиться полновластно,Над гибнущими в море, много лет,Мы будем сохранять свой ровный свет.

Песнь первая