Николай Рубцов - Я буду долго гнать велосипед… (сборник)
О собаках
Не могу я видеть без грустиежедневных собачьих драк…В этом маленьком захолустьепоразительно много собак!Есть мордастые – всякой масти,есть поджарые – всех тонов.Подойди —разорвут на частииль оставятвмигбез штанов…
Говорю о том не для смеху.Я однажды подумал так:«Да, собака друг человеку, —одному…А другому – враг!»
Ленинградская обл.,
пос. Приютино, 1957
На строевом смотре
Я марширую на плацу.А снег стегает по лицу!
Я так хочу иметь успех,я марширую лучше всех!
Моя веселая родняписьмо получит про меня.
Еголюбимая моя —прочтет, дыханье затая.
Довольны мною все кругом!Доволен мичман и старпом!
И даже – видно по глазам —главнокомандующий сам!
Ленинград,
9 июля 1962
Жалобы алкоголика
…Ах, что я делаю?За что я мучаюбольной и маленькийсвой организм?..
Да по какому жтакому случаю?..Ведь люди борютсяза коммунизм!
Скот размножается,пшеница мелется,и все на правильномтаком пути!..
Так, замети меня,метель-метелица…Ох, замети меня,ох, замети…
И заметет!..
Ленинград,
декабрь, 1961
Праздник в поселке
Сколько водки выпито!Сколько стекол выбито!Сколько средств закошено!Сколько женщин брошено!Где-то дети плакали…Где-то финки звякали…
Эх, сивуха сивая!..Жизнь была… красивая!
Ленинградская обл.,
пос. Невская Дубровка, 1959
«Снуют. Считают рублики…»
Снуют. Считают рублики.Спешат в свои дома.И нету дела публике,что я схожу с ума!Не знаю, чем он кончится,запутавшийся путь,но так порою хочетсяножом…куда-нибудь!
Ленинградская обл.,
пос. Приютино, 1957
Да, умру я!
Да, умру я!И что ж такого?Хоть сейчас из нагана в лоб!
Может быть,гробовщик толковыйсмастерит мне хороший гроб…А на что мне хороший гроб-то?Зарывайте меня хоть как!Жалкий след мойбудет затоптанбашмаками других бродяг.И останется все,как было —на Земле,не для всех родной…Будет так жесветить Светилона заплеванный шар земной!..
г. Ташкент,
1954
Разлад
Мы встретились у мельничной запруды,и я ей сразупрямо все сказал!– Кому, – сказал, – нужны твои причуды?– Зачем, – сказал, – ходила на вокзал?
Она сказала: – Я не виновата…– Ну, да, – сказал я, – кто же виноват?Она сказала: – Я встречала брата.– Ха-ха, – сказал я, – разве это брат?!
В моих мозгах чего-то нехватало:махнув на все, я начал хохотать!Я хохотал. И эхо хохотало.И грохотала мельничная гать.
Она сказала: – Ты чего хохочешь?– Хочу, – сказал я, – вот и хохочу!Она сказала: – Мало ли, что хочешь!Тебя я слушать больше не хочу!
Конечно, я ничуть не испугался.Я гордо шел на ссору и разлад.И зря в ту ночь сиял и трепыхалсяв конце безлюдной улицы закат!..
Ленинград,
1960
Утро перед экзаменом
Тяжело молчалвалун-догматикв стороне от волн.А между тем —я смотрел на мир,как математик,доказав с десяток теорем!..
Скалы всталиперпендикулярнок плоскости залива.Круг луны.Стороны зари равны попарно,волны меж собоюне равны.Вдоль залива,словно знак вопроса,дергаясь спиной и головой,пьяное подобие матросадвигалосьпо ломаной кривой.Спотыкаясь даже на цветочках —(Боже! Тоже пьяная «в дугу»!..) —чья-то равнобедренная дочкадвигалась,как радиус в кругу!Я подумал, это так ничтожно,что о них нужна, конечно, речь,но всегданичтожествамиможно,если надо, просто пренебречь!И в пространстве —светлом,чистом,смелом —облако – (из дальней дали гость) —белым,будто выведенным мелом,знаком бесконечности неслось!
Ленинград,
1961
МУМ (Марш уходящей молодости)
Стукнул по карману, – не звенит:как воздух.Стукнул по другому, – не слыхать.Как в первом…В коммунизм – таинственный зениткак в космос,полетели мысли отдыхать,как птички.Но очнусь и выйду за порог,как олух.И пойду на ветер, на откос,как бабка,о печали пройденных дорог,как урка,шелестеть остатками волос,как фраер…Память отбивается от рук,как дура.Молодость уходит из-под ног,как бочка.Солнышко описывает круг,как сука, —жизненный отсчитывает срок…Как падла!
Ленинград,
апрель, 1962
«Ты называешь солнце блюдом…»
Валентину Горшкову
Ты называешь солнцеблюдом…Оригинально. Только зря:с любою круглою посудойСветилосравнивать нельзя!А если можно,значит можнои мне,для свежести стишка —твой череп,сделанный несложно,назвать…подобием горшка!
Ленинград,
1960
«Поэт перед смертью…»
Поэт перед смертьюсквозь тайные слезыжалеет совсем не о том,что скоро завянут надгробные розыи люди забудут о нем,что память о нем —по желанью живущихне выльется в мрамор и медь…
Но горько поэту,что в мире цветущемемупосле смертине петь…
Ленинградская обл.,
пос. Приютино, 1957
Сказка-сказочка
Влетел ко мне какой-то бес.Он был не в духе или пьян,и в драку сразу же полез:повел себя, как хулиган!
И я спросил: – А кто ты есть?Я не люблю таких гостей.Ты лучше с лапами не лезь:не соберешь потом костей!
Но бес от злости стал глупейи стал бутылки бить в углу.Я говорю ему: – Не бей!Не бей бутылки на полу!
Он вдруг схватил мою гармонь.Я вижу все. Я весь горю!Я говорю ему: – Не тронь!Не тронь гармошку! – говорю…
Хотел я, было, напрямикна шпагах драку предложить,но он взлетел на полку книг:ему ещё хотелось жить!
Уткнулся бес в какой-то бреди вдруг завыл: – О, Божья мать!Я вижу лишь лицо газет,а лиц поэтов не видать…
И начал книги из дверейшвырять в сугробы декабрю…Он обнаглел, он озверел!Я… ничего не говорю.
Ленинград,
1960
Поэт
Глебу Горбовскому
Трущобный двор.Фигура на углу.Мерещится, что это Достоевский.И ходит холод ветреный и резкий.И стены погружаются во мглу.Гранитным громомгрянуло с небес!Весь небосвод в сверкании и в блеске!И видел я, как вздрогнул Достоевский,как тяжело ссутулился, исчез.Не может быть,что это был не он!Как без него представить эти тени,и странный свет,и грязные ступени,и гром, и стены с четырех сторон?!
Я продолжаю верить в этот бред,когда в свое притонное жилищепо коридору,в страшной темнотище,отдав поклон,ведет меня поэт…Он, как матрос, которого томитглухая жизнь в задворках и в угаре.– Какие времена на свете, Гарри!..– О! Времена неласковые, Смит…
В моей судьбе творились чудеса!Но я клянусьлюбою клятвой мира,что и твоя освистанная лираеще свои поднимет паруса!
Еще мужчины будущих времен,(да будет воля их неустрашима!) —разгонят мрак бездарного режимадля всех живых и подлинных имен!
…Ура, опять ребята ворвались!Они еще не сеют и не пашут.Они кричат,они руками машут!..Они как будто только родились!Они – сыны запутанных дорог…И вот,стихи, написанные матом,ласкают слух отчаянным ребятам,хотя, конечно, все это – порок!..
Поэт, как волк, напьется натощак,и неподвижно,словно на портрете,все тяжелей сидит на табурете.И все молчат, не двигаясь никак…Он говорит,что мы – одних кровей,и на меня указывает пальцем!А мне неловко выглядеть страдальцем,и я смеюсь,чтоб выглядеть живей!
Но все равно опутан я всерьезкакой-то общей нервною системой:случайный крик, раздавшись над богемойдоводит всехдо крика и до слез!И все торчит:в дверях торчит сосед!Торчат за нимразбуженные тетки!Торчат слова!Торчит бутылка водки!Торчит в окне таинственный рассвет.
Опять стекло оконное в дожде.Опять удушьем тянет и ознобом……Когда толпапотянется за гробом,ведь кто-то скажет: «Он сгорел… в труде.
Ленинград,
