Вадим Пугач - Антропный принцип
А скромно склонялся над щами в горшке.
Когда ты клокочешь слюною обильной,
Когда петушишься почти на ноже,
От вулканизации автомобильной
С ума не сойдешь, потому что уже
И так существуешь, как лес на вулкане,
И только тогда обретаешь покой,
Когда под рукой расползаются ткани,
И слава дурная, и лава рекой.
Живи, точно в клипе, да только едва ли ты
Поймешь и оценишь гостей по бокам,
И свадьба чужая, и скатерти залиты
Каким-то рассолом, но липнут к рукам.
Не ливнем секло, не из мрамора высекло,
Но горло сжимало, покуда могло.
Сухое отмокло, и мокрое высохло —
И жить уже нечем, когда отлегло.
Стихи о том, как мы с Татьяной Алферовой смотрим видео с записями «Пенсил-клуба»
В комнате становится теплее.
Или холоднее? Я никак
Не пойму. И здесь, и на дисплее
Разливаем водку и коньяк.
Постепенно стану переростком, —
Путь во время неисповедим,
Точно виртуальный – по бороздкам,
Где просторы диска бороздим.
Мы смеемся. Те и эти трели
Как кусочки жира в колбасе.
Дело ведь не в том, что постарели,
И не в том, что живы мы не все.
Дело в том, что прошлое, как воин,
В плен берет, маячит за плечом,
Потому что облик наш присвоен
И в темницу диска заключен.
Мы не мы, а то, что отпустили
Погулять на волю из тюрьмы, —
Сообщенье в телеграфном стиле:
«Хорошо сидим. Приветом. Мы».
Или в невозможное играем
И идем на сумасшедший риск —
Наблюдать за настоящим раем,
Вписанным в блестящий этот диск?
Что же я, тоскуя, проору им —
Нам, осуществившимся в былом,
Там, где мы, бессмертные, пируем
За огромным жертвенным столом?
Из записок Пенсил-клуба
1. Комарово
Что ждет поэта в Комарове?
Не ждет поэта ничего.
Ему грядущее – не внове,
Его прошедшее – мертво.
Он прямо Лермонтов какой-то
Или Державин прямо он,
Когда, как будто из брандспойта,
Он смыт, как грязь, рекой времен.
Он потрясал устои словом,
В нем жизнь кипела, как в борце, —
И вдруг он дедушкой Крыловым
В штаны наделал во дворце.
Чугунной палкою потыкав,
Он брал Азов, спасал Арал,
Заболевал он, как Языков,
Как Баратынский, умирал.
Когда же, шляпу нахлобучив,
Идет в писательский буфет —
Тут он какой-то прямо Тютчев,
Чтоб не сказать похлеще – Фет.
Тут он, конечно, ас из асов,
Кобель изысканных пород.
Стакан – и он уже Некрасов,
Второй – и все наоборот.
Когда он все же отдыхает,
То издает то хрип, то рев.
Он, как Апухтин, опухает,
Сгорает, точно Огарев.
Бывает буен и покорен,
Употребив одеколон,
Почти как Майков и Григорин
Или Полонский Аполлон.
Он унимает дрожь коленков,
Когда косого он косей,
Он со Случевским – Давыденков,
С К.Р. же – только Алексей.
Он петербургский и московский,
И угадать нельзя, каков —
То он под вязами Жуковский,
То Вяземский среди жуков.
Бывают странные событья,
Их суть не всякому ясна, —
Он, – начинаю говорить я
И понимаю, что – она…
И молкну на тропе народной,
Теряюсь в хоре подпевал,
Как волк с волчихою голодной,
Той, от которой пьян бывал.
И слышу: Пушкина не трогай
И Дуне (вариант: Тане), расплескавшей чай,
Ты никогда моралью строгой
Не докучай, не докучай.
2. «Анна Каренина», Левин
Нине Савушкиной
Если после мысли о Вицли-Пуцли
Усомнишься в разуме – мол, не куц ли? —
Если станешь кроток и тут же гневен,
Значит, ты и есть этот Костя Левин.
Если ты не бежишь за любою куклой,
А влюблен в пионерку с губою пухлой,
Жениха пионерке готовит мама,
Пионерка крутит тебе динамо
И встречает радушно другого гостя,
Значит, ты и есть этот Левин Костя.
Если пива не хлещешь, не жрешь шаверму,
А в глухой деревне заводишь ферму,
Ни к кому не ходишь с вином и тортом,
Разговоры длишь с мужиком упертым
Не о сексе, нет – не о нем, проклятом, —
О косьбе, помоле, любви к телятам, —
И во всем наука, прогресс и метод, —
Значит, ты и есть Костя Левин этот.
Если ты забыл про прогресс с наукой
И в леса уходишь с ружьем и сукой,
А потом не вспомнишь – в жарком ли, в супе ль
Потеряли крылья бекас и дупель,
И, с медведя свежую срезав шкуру,
На обед к Облонским поедешь сдуру,
Где – хоть жизнь коверкай, по лесу шастай, —
С пионеркой встретишься – той, губастой,
И тобою новый период начат, —
Ты и есть этот Костя Левин, значит.
Если ты женат, и с женой святыми
Вы хотите быть, чтоб тебе с витыми
Не ходить костями на лобном месте,
Если ты в натуре невольник чести;
Если ты не сторож больному брату
И стремишься скорей понести утрату,
И жена твоя понесет скорее,
Чем колготки сохнут на батарее;
Если, как наукой себя ни мучай,
Остаешься тот же мужик дремучий,
Как, должно быть, предок был при Батые, —
Этот Костя Левин есть, значит, ты, и
Широко вдохни, улыбнись румяно,
Обретая веру в конце романа,
Рассердись на шофера, поспорь некстати,
Обвини жену, помолись в экстазе
И твори добро, как, Толстому вторя,
Завывает Шура в кабаках у моря.
Ты не станешь лучше, прекрасней, чище,
Но такие вещи – навроде пищи.
Если в рот полезло, то все полезно.
Пищевод. Желудок. Кишечник. Бездна.
3. Баллада
Петух сдавал однажды кросс,
Показывая прыть,
Взбежал он прямо на навоз
И начал оный рыть.
И гусь какой-то произнес:
– Его ведут казнить.
Глагол времен, металла звон —
Не все ли нам равно;
Он жив, а все ж пойдет под нож,
Иного не дано.
Но поднял стон малютка Джон
Жемчужное зерно.
Он голосил что было сил:
– Зачем его казнят?
Казните маленьких ягнят
И сереньких козлят,
Топите слепеньких котят,
Что гадят, где хотят.
Молчит петух, и взгляд потух,
Он позабыл про кросс,
А бедный Джон, что погружен
По темечко в навоз,
Пошел на дно и как зерно
Оттуда не пророс.
Мы все топили, как могли,
Своих подруг и жен,
Ведь может быть любой из нас
Любимой раздражен.
Но не пускайте петуха,
А прите на рожон.
Пусть мир в огне, но если мне
Любимая верна,
С ней заодно уйду на дно
И даже глубже дна,
Туда, где жареный петух
Прошел путем зерна.
4. Вишневый… сад
Еду ли мимо ли цвета вишневого ли,
Сыт ли я, голоден, ласков ли, груб,
Все вспоминается, как мы основывали
Английский, шахматный, пенсил ли клуб.
Вижу ли темную воду ли невскую,
Чахлый газон и на нем деревцо,
Все мне мерещится, будто Раневскую
Я узнаю в дорогое лицо.
Через Тучковы ли, Львиные, Аничковы
Перехожу ли, другие мосты,
Припоминаю восторги я Анечковы;
Анечка, Анечка, помнишь ли ты?!
Если поленом кого отоварили
И волокут в непроглядную ночь,
Бледное личико вижу не Вари ли,
Той, что Раневской приемная дочь?
Памятник чей-то, рука ли, нога его,
Взгляд его грозен, гневлив ли, лукав —
Напоминает мне Ленечку Гаева,
Речь огневую и гаевский шкаф.
Чу! В подворотне собаки залаяли,
Сук с кобелями несметная рать.
То не Лопахина ли Ермолая ли
Голос зовет музыкантов играть?
Едут пожарные. Сладкого дыма вам!
Едет милиция – ясного пня!
Кто же другой нашим Петям Трофимовым
Будет калоши таскать из огня?
Вижу ль фигуру на ящике сыщика,
Ухнули тыщи-ка! Ну, их сыщи!
Все состоянье помещика Пищика
В землю ушло, в плауны и хвощи.
Встречу ль фотографа – сам его сфоткаю,
Вон приспособился рядом с дворцом.
Помню, они с гувернанткой Шарлоткою
Вместе хрустели одним огурцом.
Еду ль, ползу ль, нарушаю ли, вправе ли,
Вечно неловок, всегда неумен,
Что же вы все на меня-то оставили,
Это же я – Епиходов Семен!
Я неудачник, так ешь меня с кашею,
Я ведь ошибся бы даже в азах,
Что ж, презирай, точно Яша с Дуняшею,
Роман крути у меня на глазах!
Вырвусь на волю и выйду к Неве ли я,
К Мойке, Фонтанке, на мыс ли, на пирс,
Это не Варя, а я тут Офелия,
Буду тонуть, забываться, как Фирс.
Сдохну – не выпишут даже квитанции,—
Умер, мол, значит, пора на покой,—
Даже прохожий с начальником станции
Или почтовый чиновник какой
В ус не задуют, не чувствуя прибыли
(Пусть даже каждый из них и усат),
Травы ли, рыбы ли скажут: мол, прибыли?
Убыли, то есть? Пожалуйте в сад.
5. Прощание у Славянки, элегия
Веронике Капустиной
Гуляя по брегам, петляя меж холмами,
Не хижины люби, не ненавидь дворцы,
Но вспомни о родных – о бабушке иль маме,
Которы для тебя солили огурцы.
Зима уж на дворе; скользит закат по селам;
Веселых пташек нет, одни вороны лишь.
Оставь обиняки. Подумай, чьим рассолом
Наутро ты себя – больного – исцелишь?
Болезни вижу одр… Кругом глухие стены,
Все простыни в поту, и мрак в глазах свинцов.
Посмотришь ли в окно – там снегом заметенны
Кусты стоят рябин, но нету огурцов.
