Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х т. Т. I
«Тянет, как тянет ко дну…»[15]
Тянет, как тянет ко дну,К перерытой земле.Ущербный день прилег и пригнулЗацветающий хлеб.
Точно высокая ступень,Насупившийся лес вдалеке.Согнувшаяся теньНа дорожном песке.
Не думать, что обойма остра,Забыть прошуршавший приказ.Переплетающиеся ветраЗа краем прищуренных глаз.
А когда скажут: «в ружье»И щелкнет знакомый затвор —Не помнить, что вражеский бьетПулемет в упор.
«Я отступил под рваным натиском атак…»
Я отступил под рваным натиском атакГуди и плачь, разорванный провод.Улиц надвигающаяся пустота,Полночь — голодное слово.
Бетонный город на кресте рук —Разве выдержит грудь эту тяжесть.И стоит на голом ветруКак у гроба Господнего — стража.
Но скоро фонарь-часовойЗадохнется от дыма и гари.О боль разлившихся надо мнойНерукотворных пожарищ!
Бейся, рук раздавленный крест,Как под асфальтом поле ржаное.Я полюбил в этой грузной игреНевероятные перебои.
«Сегодня ветром лес не чесан…»[16]
Сегодня ветром лес не чесан,Сегодня трава на суглинках желта.Под разбежавшимся откосомГниет перевернутый танк.
Взойду по ступеням остывшимЖелтых дней в острог войны.Только ночь и тучи крышей,И чугунные сны.
Ржавый визг — это ветер в решеткеЗапутался лохматой бородой.И прошелся веселой чечеткойПулемет по стене жестяной.
Бей же, бей — эти дни — недели,Эти ночи — пустые года. —Снег пулеметной метели,Скашивающий врага!
«Пусть век, изживаемый людьми…»
Георгию Венус
Пусть век, изживаемый людьмиНа дне высыхающей лужи,Пусть в новой малярии мирИ каждый год по-новому простужен,
Пусть трескаются мускулы болотОт надвигающейся суши.Я полюблю гниющее тепло,Ржаные и булыжные души.
И приемля грузный дарВсем развороченным телом,Пойму, что камень и слюдаЕсть мир от мира онемелый.
«Сплетенные фабричные трубы…»[17]
Сплетенные фабричные трубы —Перевитая огнем коса.Припаялись асфальтовые губыК дымным и рыжим волосам.
Улицы — промороженные щели.Площадь — застиранный лоскут.Мне кажется, что снег метелиПрикоснулся к моему виску.
Я заблудился в огненных афишах,Точно в косматом лесу.И все островерхие крышиКачаются на весу.
И над городом — тысячи зданийВзнуздали крутой разбег.Подымает каменное молчаньеНовый каменный век.
Ленин («Весь мир, как лист бумаги, наискось…»)
Весь мир, как лист бумаги, наискосьЭто имя тяжелое — Ленин — прожгло.Желтый ожог и пламя ласкаетсяИ жаром лижет безбровый лоб.
Глаз монгольских не прорезь, а просека —Шрам и зрачки — ятаган татарвы.Овраги и рвы и ветер проситсяПод ноги лечь на болячки травы.
Прищурь глаза, мой пращур. ВытопчиКопытами безлесые солончаки.В праще — прощенье. Ты без запала выучилЛомать князей удельных утлые полки.
А над степями тяжелых хлопьев хлопотыИ сквозь метель, над Каспием — заря.И будит великолепным топотомВека — твой доисторический октябрь.
Так медленно над мертвой пасекойВстает весна и оживают мхи.Не сын, а только пасынок, я только пасынок,Я слушаю, как третьи прокричали петухи.
«Вот он, покой берложьей тишины…»[18]
Вот он, покой берложьей тишины.Мир умирает распростертый.Тяжелый вал с палубы смылМертвых.
Но помню, помню крутой крен —Борт в пена, борт и тучи.Мачт и рей реющий крестНад перепуганной кручей.
И снова внезапный залп.Мертвецу не проснуться.Помню средневековые глазаУмирающей революции.
Десятилетие взметнувшейся волны —Четырнадцать и двадцать четыре.Теперь покой берложьей тишиныТяжелые объятья ширит.
СВИНЦОВЫЙ ЧАС
«В знакомой комнате пустая мгла…»
Б. Сосинскому
В знакомой комнате пустая мгла,И в серой пепельнице пепел серый.Привычный путь: от темного углаДо нескрипучей двери.
Железный ключ — закушенный язык —Не повернуть — немыслимое бегство.Лишь отчество со мной, слепой двойник,Непреодолимое наследство.
Жизнь — за стеклом, за окном двойным.Стекла — заплаканные щеки.Заплесневелых улиц дым,Как ненаписанные строки.
Привычный путь: лишь три шага. Молчу.Мир за окном, как грузная громада.Идут минуты: плечо к плечу,Плечо к плечу — солдаты с парада.
«Обруч — мое косноязычье…»
Обруч — мое косноязычье.Слова, как слипшийся комок.О боль повторять по привычкеТолько мертвую тень строк!
И точно плаха и пытка,Скудных стихов тетрадь.Душный, душный напитокИ пленные ветра.
Ночь — надоедливый нищий —Снова, снова застой слов.Напрасно бессонница ищетНеповторимое слово — любовь.
Падай, падай тяжелым камнем,Падай, падай на дно рекиНепобедимая память,Черный, каменный крик.
«Там, наверху, широкоплечий день…»[19]
Там, наверху, широкоплечий деньПривязан к палубе тугим причалом.Северный ветер — рваный ременьСерое море — конь чалый.
Я вижу там только узкий люкИ грузных туч рваные космы.Мне кажется, что пальцы черных рукТочно корни выкорчеванных сосен.
Сорву с защелки тяжелый болт,Сжимая мускулы и скулы.О раскаленная, темная боль,Ржавый трюм и борт сутулый.
Уйду на дно — свинцовый час, —Глотая едкий дым и пену.И кровь с разбитого плечаК обугленным прилипнет стенам.
«Над морем мутная, тусклая мгла…»[20]
Над морем мутная, тусклая мгла.Рыжий парус рвет облака.Черную ночь надо мною дугою свелаЧья-то чужая рука.
Удар за ударом в смоленый борт.Волна за волной взмет, взлет.За высокой кормой большой багорПо воде с налету бьет.
За бугшпритом ночь черна.Пенится пенный бег.Ни одна звезда не видна,Ни одна сквозь мокрый снег.
Мне навстречу холодный норд-остБросает седые гребни.Я, пьяный от ветра матрос,Проглядел маяков огни.
[1923]«Ледокол, ломая грудью льдины…»
Ледокол, ломая грудью льдины,Всползает на полярные поля.Костлявые, ледяные спины,Преломляющие каждый взгляд.
Дрожат гитарой борта от пара —Струны вант тронул дым.Над кормой золотой огарок,Трудный всплеск мертвой воды.
О, как режет седое сияньеНалегший всей грудью мрак.Жизнь — набухающее восстанье —Сцепившиеся в реях ветра!
«Скупая тишина — голодный скряга…»[21]
