Юрий Кублановский - Сборник стихов

КОГДА-ТО…

Но были там они, ведя игру

Миров…

Стол со скамьёй во двореи дыханье подвальных глубинзатхлое в том сентябре,что к тебе нас бездумно прибил.

С пятого (бьюсь об заклад)этажа увертюра Масснельётся, впадая в закат,беспородный, как «Бiле мiцне».

…Так хорошо мы сидим,вчетвером, как ни разу потом.Банка дешёвых сардини нарезанный крупно батон.

Блещет щербатость двораозерцами бензиновых луж.«Жизнь, — говоришь ты, — играв дурака, и на вылет к тому ж.

Кстати, а как про игруу Набокова в „Бледном огне“,помнишь?» Скорее умру,чем признаюсь, что нечего мне

вспомнить. И мямлю: «Ну да.На английском? А что за строка?»Лучше б сгореть от стыдамне в огне этом! «Ладно, пока,

други». И смотрим втроём,как в плаще ты идешь через двор.…Всех нас в отчёте своемупомянет настырный филёр,

тот, что с обувки сыройсоскоблив непросохшую грязь,вражий припишет настрой,а еще — с диссидентами связь

мне, размышляющей лишьоб одном (кто бы в чём ни винил):всё же — в четверг позвонишьили в пятницу? Не позвонил.

Куллэ Виктор. Подступает вода

«Ночь подсвечена снегом…»

Ночь подсвечена снегом.Всё в замедленном темпе.Перемолвиться не с кемкроме собственной тени.

Кавардак холостяцкийутешает уродцатем, что скорая старостьбелизной улыбнётся

слов сплетеньем неспешнымкак в романе старинномпухом ангельским снежнымфосфором нафталином

белочкой прискакавшеймлечною амальгамойоблаков простоквашейизвестковою ямой

ИСКУССТВО

Так много хочется сказать,а время истекло.В костре горит сухой кизяк,и от него — тепло.

В конце концов не всё однотем, кто огнём согрет,что им вчерашнее говнодаёт тепло и свет?

«Говорил одному другой…»

П.

Говорил одному другой:всё, что ты сочинял вдогонтем, кто лучше нас и честней, —недостойно этих теней.

Отвечал другому один:я давно по жизни акын.Выпускать стихотворный пар —это функция, а не дар.

Так и ехали по степи,успевая всё примечать.И гадали, как поступить:песнь запеть или промолчать.

Если отклика нет — зачемвозражать безмолвью небес?Эхо от молчанья звончей,чем от легковесных словес.

Но когда придёт тишина —распадётся мир по слогам.Снова станет природа слышна:насекомые, птичий гам,

посвист суслика, шорох змеи,блеяние заблудшей овцы…Все они на земле свои,только мы одни — пришлецы.

Мы превысили свой лимити утратили благодать.Чтобы стать обратно людьмии хоть как-нибудь оправдать

то, что мы коптим небосвод, —нужно эхом вторить тому,что над мёртвым зеркалом водпрозвучало, рассеяв тьму.

Позабыть про пах и живот —и тогда душа оживёт.

«Кто там осклабился впереди…»

Кто там осклабился впереди,на словеса падкий?Что-то щемит поперёк грудии под лопаткой.

Что-то утратил я интересдо наработанных схем.Времени мало. Время в обрез.Времени нет совсем.

«Когда падёт последний оплот…»

Когда падёт последний оплот,когда догорит свечаи виноградное мясо пожрётжирующая саранча —

останется только начальный стих,обглоданный до кости.И он брезгливо из памяти водсвоё отраженье сотрёт.

А шарик — который на произволсудьбы послала душа —будет кружиться, страшен и гол,как биллиардный шар.

«Ужас ночной морзянки…»

Ужас ночной морзянки,посланной в никуда.Ты — дед Мазай. Мы — зайцы.Подступает вода.

Умствований помимо,всё замутняющих лишь,просто спаси и помилуй.Или — хотя бы — услышь.

РОЖДЕСТВО

В той стране были на поле пастухи, которые

содержали ночную стражу у стада своего.

В начале был внезапный светна небе. Мы — и млад и сед —

пошли за ним в густую тьму.Я сам не помню почему.

Мела метель. Колючий снегслезинки иссекал из век.

Как потревоженная мглаотара тёмная текла

за нами, блея тяжело.У хлева снега намело.

Мать, приподнявшись нам навстречь,дитя пыталась уберечь

от холода, людской вражды.От света ведшей нас звезды.

Свет материнского лицаещё окутывал мальца,

но свет небесный, голубой,обоих облекал собой.

Потом, беспомощен и мал,младенец Сам светиться стал,

Собой преображая мир.Мы отдали свой хлеб и сыр,

пред Ним склонившись до земли,и осторожно отошли,

по мёрзлому песку хрустя.Свет источавшее Дитя

нам улыбнулось — и погаснебесный свет, приведший нас.

Теперь светился Он один.Для ослабевшей от родин

свет что-то значил — а для насбыл чистым чудом, без прикрас.

Ведь то, чего страшилась мать,мы не умели понимать.

С тех пор прошло немало лет.Я сделался угрюм и сед,

неповоротлив стал, как вол.И вдруг какой-то зов привёл —

внезапен, непреодолим —на Пасху в Иерусалим.

Предпраздничный плескался дух.Как рой навозных зимних мух,

чуть ошалевших от тепла,жужжала жадная толпа.

Но подступила тошнота,и страшный силуэт креста

мой взор ослабший приковал.Там Тот, Кто светел был и мал,

был смертной мукою измят —ослабший, как при родах мать.

А мать не отводила взорот неба. Мука и укор

застыли на её лице.И я подумал об отце:

кто был он — плотник иль пастух?Но испустил Страдалец дух,

пробормотав какой-то бред…И яростный небесный свет

толпу едва не свёл с ума.А после наступила тьма.

Я жив: дышу, дряхлею, ем.За что мне Это? И зачем?

«Труд, который суров и нелеп…»

Труд, который суров и нелеп:из забвенья выращивать хлеб.

Если хлеб этот честно пропечь,то получится русская речь —

та, что освобождает уста,а не для осквернения рта.

Ватутина Мария. Белый свет

«Я твердила себе: не могу, не могу, ну нет…»

Наталье Поповой

Я твердила себе: не могу, не могу, ну нетбольше сил моих, Господи, взращивать белый свет,оберегом быть ему, клеточкой, скорлупой.Я от света стала выцветшей и слепой.

Так сначала в майской дымке пресветлых утрв лепестках сирени копится перламутр,а потом соцветья все набухают мглой,потому что тяжек свет, словно водный слой.

Из меня струился свет в миллионы душ,из меня испили свет миллионы глаз.У меня внутри прокатный стан обнаружьи закрой его, Господи, хоть на день, на час.

Я устала, Господи, в этой плавке самой себя,я давно миллионы раз проходила горн:от котла со сталью, булькая и сипя,прорывалась в космос, мордой вонзалась в дерн.

Но светила — пятой точкой, пальчиком из носка,потным лбом своим и краснотой стыда.Если есть на свете свет, он и мой слегка,ты ведь сам просил светить на свои стада.

Посмотри, как свет струят, испуская дух,на деревьях кроны, на мне больничный халат.Я совсем погасну скоро, свергая слухо бессмертии, но образуя облако тысячью киловатт.

Ах, какую ты святошу создал во мне!Ибо там, где свет разлился, споткнется зло.Ты доволен мной? Ты такую видел во сне?Не ссылайся на шквальный мрак, здесь ведь так светло!

Да светло ль тебе, красно солнышко, от моих щедротв снеговой пыли, в ледяном дожде, в торфяном аду?Я умру, а свет мой будет еще не годи не два разливаться в этом земном саду.

И откуда он берется всегда во мне,словно в том колодце, где блещет звёзд отражённый свет,на такой недосягаемой глубине,что порою кажется: дна в человеке нет.

«Трамвайщицу подрезает джип…»