Игорь Губерман - Иерусалимские гарики
3
Высокого безделья ремесломеня от процветания спасло
Как пробка из шампанского – со свистомя вылетел в иное бытие,с упрямостью храня в пути тернистомшампанское дыхание свое.
Я живой и пока не готов умирать.Я свободу обрел. Надо путь избирать.А повсюду стоят, как большие гробы,типовые проекты удачной судьбы.
Я тем, что жив и пью вино.свою победу торжествую:я мыслил, следователь, ноя существую.
В час важнейшего в жизни открытиямне открылось, гордыню гоня,что текущие в мире событияпревосходно текут без меня.
За то и люблю я напитки густые,что с гибельной вечностью в споренабитые словом бутылки пустыекидаю в житейское море.
Всегда у мысли есть ценитель,я всюду слышу много лет:вы выдающийся мыслитель,но в нашей кассе денег нет.
Время щиплет незримые струны,и звучу я, покуда не сгину,дни мелькают, как пятки фортуны,а с утра она дышит мне в спину.
Я нужен был и близок людям разным,поскольку даром дружбы одарен,хотя своим устройством несуразнымк изгнанию в себя приговорен.
Решать я даже в детстве не мечталзадачи из житейского задачника,я книги с упоением читал,готовясь для карьеры неудачника.
Я в сортир когда иду среди ночито плетется пой Пегас по пятам,ибо дух, который веет, где хочет,посещает меня именно там.
Видно только с горных высей,видно только с облаков:даже в мире мудрых мыслейбродит уйма мудаков.
Я живу, в суете мельтеша,а за этими корчами спешкиизнутри наблюдает душа,не скрывая обидной усмешки.
Моя малейшая затеядуше врага всегда быласвежа, как печень Прометеяглазам летящего орла.
В этой мутной с просветами темени,непостижной душе и уму,я герой, но не нашего времени,а какого – уже не пойму.
Я пристегнут цепью и замкомк речи, мне с рождения родной:я владею русским языкомменее, чем он владеет мной.
С утра нужна щепотка слов,пощекотавших ум и слух,чтоб ожил чуткий кайфолов,согрелся жить мой грустный дух.
Очень много во мне плебейства,я ругаюсь нехорошо,и меня не зовут в семейства,куда сам бы я хер пошел.
Мы бестрепетно выносим на свети выплескиваем в зрительный залто, что Бог нам сообщил как секрет,но кому не говорить – не сказал.
Ум так же упростить себя бессилен,как воля пред фатумом слаба,чем больше в голове у нас извилин,тем более извилиста судьба.
Что в жизни вреднее тоски и печали?За многое множество прожитых днейнемало печальников мы повстречали –они отравлялись печалью своей.
Каждый, в ком играет Божья искра,ясно различим издалека,и, когда игра не бескорыстна,очень ей цена невелика.
Добру и злу внимая равнодушно,и в жертвах побывал я, и в героях,обоим поперек и непослушноя жил и натерпелся от обоих.
Моей судьбы кривая линиябыла крута, но и тогдая не кидался в грех унынияи блуд постылого труда.
Я люблю, когда слов бахромазолотится на мыслях тугих,а молчание – призрак ума,если признаков нету других.
Живу привольно и кудряво,поскольку резво и упрямохожу налево и направовезде, где умный ходит прямо.
Очень давит меня иногдатяжкий груз повседневного долга,но укрыться я знаю кудаи в себя ухожу ненадолго.
Именно поэты и шутыв рубище цветастом и убогом –те слоны, атланты и киты,что планету держат перед Богом.
Я счастлив ночью окунутьсяво все, что вижу я во сне,и в тот же миг стремлюсь проснуться,когда реальность снится мне.
На свободе мне жить непривычнопосле долгих невольничьих лет,а улыбка свободы цинична,и в дыхании жалости нет.
Много всякого на белом видя светев жизни разных городов и деревень,ничего на белом свете я не встретилхитроумней и настойчивей, чем лень.
Не стоит и расписывать подробней,что личная упрямая тропаестественно скудней и неудобнейпроспекта, где колышется толпа.
Как ни богато естество,играющее в нас,необходимо мастерство,гранящее алмаз.
На вялом и снулом проснувшемся рынке,где чисто, и пусто, и цвета игра,душа моя бьется в немом поединкес угрюмым желанием выпить с утра.
Живу, куря дурное зелье,держа бутыль во тьме серванта,сменив российское бездельена день беспечного Леванта.
Нисколько сам не мысля в высшем смысле,слежу я сквозь умильную слезу,как сутками высиживают мыслимыслители, широкие в тазу.
О том, что потеряли сгоряча,впоследствии приходится грустить;напрасно я ищу себе врача,зуб мудрости надеясь отрастить.
Где надо капнуть – я плесну,мне день любой – для пира дата,я столько праздновал весну,что лето кануло куда-то.
Неявная симпатия к подонкам,которая всегда жила во мне,свидетельствует, кажется, о тонкомсозвучии в душевной глубине.
Когда я спешу, суечусь и сную,то словно живу на вокзалеи жизнь проживаю совсем не своюа чью-то, что мне навязали.
Я даже в течение дняклонюсь то к добру, то ко злу,и правы, кто хвалит меня,и правы, кто брызжет хулу.
Рифмуя слова, что сказались другими –ничуть не стесняюсь, отнюдь не стыжусь:они просто были исконно моимии преданно ждали, пока я рожусь.
Эстетам ревностным и строгимя дик и низок. Но по слухам –любезен бедным и убогим,полезен душам нищих духом.
Я проделал по жизни немало дорог,на любой соглашался маршрут,но всегда и повсюду, насколько я мог,уклонялся от права на труд.
Я, Господи, умом и телом стар;я, Господи, гуляка и бездельник;я, Господи, прошу немного в дар –еще одну субботу в понедельник.
Для всех распахнут и ничей,судьба насквозь видна,живу прозрачно, как ручей,в котором нету дна.
Явились мысли – запиши,но прежде – сплюнь слегкаслова, что первыми пришлина кончик языка.
Доволен я и хлебом, и вином,и тем, что не чрезмерно обветшал,и если хлопочу, то об одном –чтоб жизнь мою никто не улучшал.
Кругом кипит азарт, и дух егоменя ласкает жаром по плечу;за то, что мне не надо ничего,я дорого и с радостью плачу.
Я должен признаться, стыдясь и робея,что с римским плебеем я мыслю похоже,что я всей душой понимаю плебеячто хлеба и зрелищ мне хочется тоже.
Мне власть нужна, как рыбе – серьги,в делах успех, как зайцу – речь,я слишком беден, чтобы деньгилюбить, лелеять и беречь.
Своих печалей не миную,сполна приемлю свой удел:ведь получив судьбу иную,я б тут же третью захотел.
Изрядно век нам нервы потрепал,но столького с трухой напополамнапел наплел, навеял, нашептал,что этого до смерти хватит нам.
В толпе не теснюсь я вперед,ютясь молчаливо и с краю:я искренне верю в народ,но слабо ему доверяю.
Мне все беспечное и птичьемилее прочего всего,ведь и богатство – не наличие,а ощущение его.
Я живу ожиданьем волнения,что является в душу мою,а следы своего вдохновенияс наслажденьем потом продаю.
В сужденьях о поэте много значит,как хочет он у Бога быть услышан;кто более величественно плачет,тот кажется нам более возвышен.
С утра теснятся мелкие заботы,с утра хандра и лень одолевают,а к вечеру готов я для работы,но рядом уже рюмки наливают.
Свободой дни мои продляГосподь не снял забот,и я теперь свободен для,но не свободен от.
В людской активности кипящеймне часто видится печальноупрямство курицы сидящейна яйцах, тухлых изначально.
Блажен, кого тешит затеяи манит огнями дорога;талант – сочиняет, потея,а гений – ворует у Бога.
Когда мы глухо спим, и домочадцытеряют с нами будничную связь,из генов наших образы сочатся,духовной нашей плотью становясь.
Что я преступно много сплю,с годами стало очевидно,и мне за то, что спать люблю,порой во сне бывает стыдно.
Мой разум, тусклый и дремучий,с утра трепещет, как струна:вокруг витают мыслей тучи,но не садится ни одна.
За все благодарю тебя судьба,особенно – за счастье глаз и слуха,которое мне дарит голытьбаремесленного творческого духа.
Внезапное точное словослучайно прочтешь у поэта –и мир озаряется сновапотоками теплого света.
Вокруг меня все так умны,так образованы научно,и так сидят на них штаны,что мне то тягостно, то скучно.
Вся жизнь моя прошла в пленуу переменчивого нрава:коня я влево поверну,а сам легко скачу направо.
Я раздражал собой не всякого,но многих – я не соответствовал,им тем, что жил не одинаковос людьми, с которыми соседствовал.
Я жил почти достойно, видит Бог:я в меру был пуглив и в меру смел;а то, что я сказал не все, что мог,то видит Бог, я больше не сумел.
На крыльях летал, колесил на колесах,изведал и книжный и каторжный труд,но старой мечте – опереться на посох –по-прежнему верен и знаю маршрут.
За много лет познав себя до точки,сегодня я уверен лишь в одном:когда я капля дегтя в некой бочке –не с медом эта бочка, а с гавном.
Благое и правое делоя делал в часы, когда пил,смеялся над тем, что болело,и даже над тем, что любил.
Я думаю, нежась в постели,что глупо спешить за верстак:заботиться надо о теле,а души бессмертны и так.
Люблю людей и по наивностиоткрыто с ними говорю,и жду распахнутой взаимности,а после горестно курю.
Я смущен не шумихой и давкой,а лишь тем, что повсюду окрестпахнет рынком, базаром и лавкойатмосфера общественных мест.
В сей жизни краткой не однаждыбывал я счастлив оттого,что мне важнее чувство жажды,чем утоление его.
Гуляка, прощелыга и балбес,к возвышенному был я слеп и глух,друзья мои – глумливый русский беси ереси еврейской шалый дух.
Никого научить не хочуя сухой правоте безразличной,ибо собственный разум точуна хронической глупости личной.
Души моей ваянию и зодчествуполезны и тоска и неуют;большой специалист по одиночеству,я знаю, с чем едят его и пьют.
Что угодно с неподдельным огнемя отстаиваю в споре крутом,ибо только настояв на своем,понимаю, что стоял не на том.
Среди уже несчетных днейпри людях и наединезапомнил я всего сильнейслова, не сказанные мне.
Судьба моя стоит на перекресткеи смотрит, как нахохленная птица;отпетой и заядлой вертихвосткев покое не сидится и не спится.
Не рос я ни Сократом, ни Спинозой,а рос я – огорчением родителей.и сделался докучливой занозойв заду у моралистом и блюстителей.
Стал я слишком поздно понимать,как бы пригодилось мне умениежаловаться, плакать и стонать,радуя общественное мнение.
Живя в душном равновесиии непреклонном своеволии,меж эйфории и депрессиидержусь высокой меланхолии.
Мне с самим собой любую встречустало тяжело переносить:в зеркале себя едва замечу –хочется автограф попросить.
От метаний, блужданий, сумбурности –дарит возраст покой постоянства,и на черепе холм авантюрностиужимается в шишку мещанства.
Ни мысли нет, ни сил, ни денег.и ночь, и с куревом беда.А после смерти душу денетГосподь неведомо куда.
Успех мой в этой жизни так умерен,что вряд ли она слишком удалась,но будущий мой жребий – я уверен –прекрасен, как мечта, что не сбылась
4
