Владислав Ходасевич - Стихотворения

Моисей

Спасая свой народ от смерти неминучей,    В скалу жезлом ударил Моисей —    И жаждущий склонился иудей        К струе студеной и певучей.

    Велик пророк! Властительной руки    Он не простер над далью синеватой,    Да не потек послушный соглядатай    Исследовать горячие пески.Он не молил небес о туче грозовой,    И родников он не искал в пустыне,Но силой дерзости, сей властью роковой,    Иссек струю из каменной твердыни…Не так же ль и поэт мечтой самодержавной    Преобразует мир перед толпой —    Но в должный миг ревнивым Еговой    Карается за подвиг богоравный?    Волшебный вождь, бессильный и венчанный, —    Ведя людей, он знает наперед,    Что сам он никогда не добредет    До рубежа страны обетованной.

S. Ilario

И всё смотрю на дальние селенья,На домики, бегущие к реке…Не выразить на бедном языкеДуши моей тяжелого волненья.Как хорошо! Как чисты и прекрасныВон тех людей свободные труды,Как зелены их мирные сады,Как сладок их удел однообразный.Вот селянин, коричневый от зною,Свистя бичом, везет в повозке мать…Да как же я могу не пожелатьЕго осла, впряженного с зарею,Его земли, его оливы стройной,Его жены, и дома, и детей,И наконец, на склоне долгих дней,Кончины честной и спокойной?

Ей, Господи! За что же мне Ты далМой ум раба, лукавый и мятежный,И мой язык, извилистый и нежный,И в сердце яд, и в помысле кинжал?Кто скажет мне, зачем на утре днейИзведал я кипенье винной пены,Минутных жен минутные изменыИ льстивое предательство друзей?Зачем, как труп, в огнях игорных залНад золотом я чахнул боязливоИ в смене карт забвенья ласке лживойСкудеющую душу доверял?Зачем…    Но вот пахнул морской туманный запах,И два священника в широкополых шляпахПроходят мимо. Звон. Вечерня началась.И в гору медленно они бредут, крестясь.

На новом, радостном пути,Поляк, не унижай еврея!Ты был, как он, ты стал сильнее —Свое минувшее в нем чти.

На седьмом этаже

Падучие звезды бесследноСгорали, как звезды ракет,А я, исцелованный, бледный.Сидел у тебя на балконе.В небесном предутреннем склонеМерцал полупризрачный свет.

Внизу запоздалым напевомГудел громыхающий трам…Юпитер склонялся налево, —И были мучительно грубыТвои исхищренные губыМоим безучастным губам.

Потом я ушел. По асфальтуШаги, как упрек, раздались,А в сердце бесследно сгоралиТомления страсти бессонной,И ты мне кричала с балкона:«Мне хочется броситься вниз!»

Сойдя в Харонову ладью,Ты улыбнулась — и забыла,Всё, что живому сердцу льстило,Что волновало жизнь твою.

Ты, темный переплыв поток,Ступила на берег бессонный,А я, земной, отягощенный,Твоих путей не превозмог.

Пребудем так, еще храняСлова истлевшего обета.Я для тебя — отставший где-то,Ты — горький призрак для меня.

У строгого хозяина в дому — служанкою трудолюбивой —узнала многое, но мало что пойму, и не дано мне бытьмногоречивой.Ночь коротка, и день как колесо, — размерена и тяжелапоходка, и под ногой весь день поет песок, но остаюсьпокладистой и кроткой.Доволен мой взыскательный хозяин и только изредка,смутясь, отводит взгляд от глаз моих, напоенныхпечалью, — почти полусобачьих глаз.

Пэон и Цезура

Покорствующий всем желаньямТаинственной владеет силой:Цезура говорит молчаньем —Пэон не прекословит милой…

Но ласк нетерпеливо проситПодруга — и в сознанье властиОн медленно главу возносит,Растягивая звенья страсти.

Весной

В грохоте улицы, в яростном вопле вагонов,В скрежете конских, отточенных остро подков,Сердце закружено, словно челнок Арионов,Сердце недвижно, как месяц среди облаков.Возле стены попрошайка лепечет неясно,Гулкие льдины по трубам срываются с крыш…Как шаровидная молния, сердце опасно —И осторожно, и зорко, и тихо, как мышь.

Про мышей

Пять лет уж прошло, как живу я с мышами.Великая дружба и братство меж нами.Чуть вечер настанет, померкнет закат —Проворные лапки легко зашуршат:Приходят они, мои милые мыши,И сердце смиряется, бьется всё тише.Шуршащей возней наполняется дом, —И вот, собираются все впятером:Приветливый Сырник, мой друг неизменный,Охотник до сыра, спокойный, степенный;Бараночник маленький, юркий шалун,Любитель баранок и бойкий плясун;Ученейший Книжник, поклонник науки, —Беседуя с ним, не почувствуешь скуки:Всё знает он: как, отчего, почему…Я сам очень многим обязан ему.За ними — Ветчинник, немножко угрюмый,Всегда погруженный в мышиные думы;На свете не мало узнал он скорбей —Сидел в мышеловке за благо мышей.Приходит и Свечник, поэт сладкогласный,Всегда вдохновенный, восторженно-ясный,Любимый мой Свечник, товарищ и друг…Как сладок с мышами вечерний досуг!Ведем разговор мы о разных предметах,О людях, о том, что прочел я в газетах,О странах чудесных, о дальних морях,О сказках и былях, о разных делах,О том, что халвы есть кусок на окошке,И даже — о кознях бессовестной кошки.Стихи свои Свечник читает нам вслух…Порою же мыши становятся в круг,Привычною лапкой за лапку берутся,Под музыку ночи по комнате вьются, —И, точно колдуя, танцуют оне,Легко и воздушно, как будто во сне…И длится их танец, как тихое чудо,И мыши всё пляшут и пляшут, покудаЗарей не окрасятся неба края, —А видят их пляску — лишь месяц да я.

На пасхе

Пасха не рано была в тот год. В сребро-розовой дымкеВеяла томно весна по лесам, по полям и болотам.Только в ложбинах лежали пласты почернелого снега.Там, где просохло, рыжела трава прошлогодняя… Брось-каИскру в иссохшую траву: и взору, и сердцу отрада!Мигом огонь полыхнет, побежит, зазмеится, завьется;Синий, прозрачный дымок от земли подымется к небу;В синем, прозрачном дымке замелькает серебряный месяцУзким, холодным серпом, а немного левее — ВенераВспыхнет и взором зеленым заглянет в самое сердце…Траву сухую сожги, весне помогая и смерти,Только успей затоптать огонь, а не то подберетсяК самым сараям, конюшням… Беда!.. Уж и так от работыЛюд православный совсем отстал за Святую седмицу.Всю-то неделю гулял он, водил хороводы, да песниПел, да с большой колокольни долдонил целыми днями…В толстой церковной стене крутая лестница вьется.Сорок истертых ступеней из мрака выводят на воздух.Сорок ступеней пройди — и звони над весенним раздольем,Радуйся вольному ветру да глохни от медного рева!Редкий мужик не сходил позвонить на пасхальной неделе,Разве что самый больной, да столетний Димитрий, которыйШведа под Нарвою бил. А все другие ходили.Даже Андреич, бурмистр, и тот, несмотря на дородность,На колокольню взобрался и, на руки плюнув трикратно,Крепко взялся за веревки — и бум, бум, бум, — в самый тяжелыйКолокол грянул. Но скоро устал и долой с колокольни,Пот утирая, пошел. Казачок же господский Никитка,Свечку подняв высоко, спускался за ним осторожно.Даже мусью де-ла-Рош пришел с молодыми князьями:С Павлом Андреичем да Николаем Андреичем. Сам-тоВзлезть он не мог, но князей отпустил. Расставивши ногиВ шелковых черных чулках и сняв треуголку, закинулГолову кверху француз — и видел зеленое небо,Синюю маковку церкви, Венеру, встающую слева, —И непостижною грустью сжималось дряхлое сердце.Но отзвонили князья; сойдя с колокольни, обедатьК барскому дому бегут сырыми дорожками парка;Молча за ними бредет француз, опираясь на палку,Пруд небольшой огибая — и видя: на острове кругломМраморный белый Амур свой мраморный лук напрягает,В предвечернюю синь вонзив позлащенную стрелку…

Мы какие-то четыре звездочки, и, как их ни сложи, все выходит хорошо.