Анатолий Жигулин - Летящие дни

Пять турецких контратак были отбиты. Но для продолжения боя уже не было сил. Прикрывать отступление вызвался майор Горталов с горстью солдат-храбрецов. Подвиг Горталова имел большой военно-практический и глубокий нравственный смысл. Уже было известно, что турки подвергают раненых жестоким пыткам, стараясь продлить их страдания как можно дольше. Благодаря майору Горталову русские, отступая, унесли с собою всех своих раненых.

…Ах, винтовка, винтовка,Славный русский бердан.Ой, недаром, недаромТы Федору дан.

И горячая пуля,И штык, и приклад.И железная клятва:Ни шагу назад.

И даны от рожденьяСвятые слова:Даже гибель прекраснаЗа други своя.

…А майору ГорталовуМнится в смертном дыму,Как по гребню по аломуПомощь мчится к нему.

Там вдали, за высотами,Взят Омарский редут.Скачут конники Зотова,Скачут, пушки везут.

Но вокруг только пулямиИскореженный скатДа солдата МикулинаУгасающий взгляд.

И уже приближаетсяЛес турецких штыков.Жизнь земная кончается.Аминь! Во веки веков.

г. Плевен, 1978 год

В гулком эхе притихшихЗеленых кварталовВсе мне слышится имя:Горталов, Горталов…

В шуме гордого дуба,Что стар и ссутулен,Все мне слышится имя:Микулин, Микулин…

В этом парке священном,В этом памятном местеВспоминается давняяСлавная песня:

     Солдатушки,     Бравы ребятушки!     Где же ваши деды?     Наши деды —     Славные победы.     Вот где наши деды.

ПОРУЧИК РОДИОНОВ

Сто лет горит лампадаНад каменной плитой.И светится иконкаОправой золотой.

Поручик РодионовЛежит в чужой земле.Над ним горит лампадаВ соборной полумгле.

Поручик РодионовСо знаменем в рукеПогиб когда-то в этомБолгарском городке.

Когда входили в городПод знаменем полка,Какой-то шалый турокУдарил с чердака.

Английская винтовка,Проверенный прицел.Упал на мостовуюКрасавец офицер…

Поручик РодионовЛежит в чужой земле.Над ним горит лампадаВ соборной полумгле.

Балканскою сиреньюОкутан древний храм.И соловей балканскийПоет по вечерам.

Скользят лучи косыеПо каменной стене…А что теперь в России,В родимой стороне?

На родине, в России,Просторно и светло.Фамильный склеп сломали,И мрамор — на метро.

А здесь горит лампадаВторую сотню лет,Как той далекой жизниНепозабытый след.

Поручик Родионов,Вы слышите меня?Мы по семье РаевскихДалекая родня.

Мы все родные люди,Сыны одной страны,Огни любви и скорбиНам далеко видны.

Огни людской печали,Огни былого дня —От маленькой лампадыДо Вечного огня.

В надежде вечной

* * *

В гулких осеннихОстуженных рощахСнова земляХолодна и черна.Снова на тропках,На кочках намокшихСветится зеленьКукушкина льна.

Холодно травам,А моху привольно.Радостно пьетЛедяную росу.Снова разлука,А сердцу не больно.Пусто и тихоВ осеннем лесу…

Что еще будетВ оставшейся жизни?Что потеряю,Кого полюблю?Не обращаюсьК судьбе в укоризне,Но об одном толькоБога молю:

В кружеве листьев,Багровых и красных,В жизни, котораяБоли полна,Пусть до концаОстается, как праздник,Яркая зеленьКукушкина льна.

* * *

Помню ровное полеИ маленький наш огород —На окраине города,Где-то за Пеше-Стрелецкой.И высоко над намиСпокойно гудит самолет.Может, наш, но по звукуСкорее похож на немецкий.

Самолет высоко.Он не станет на нас нападать.Возвращается, видно,На базу из дальней разведки.И спокойно лопатойИ тяпкой работает мать.И спокойно, ленивоУдарили рядом зенитки…

На седой мешковинеРазложен нехитрый обед:Пять вареных картошин,Ломоть кукурузного хлеба.Самолет улетел,И растаял барашковый след,От снарядных разрывовОчистилось летнее небо.

И полуденным зноемПростор черноземный дышал.И желтели цветамиПолыни пахучее грозди.А вдали на пригоркахРазрушенный город лежал.И коробки развалинБелели, как древние кости…

Где истоки любвиК этой горькой и милой земле?Что меня навсегдаК этим грустным полям приковало?Здесь родился и жил,Здесь навеки растаю во мгле,Здесь полынное семяНечаянно в сердце запало.

* * *

Мой бедный мозг, мой хрупкий разум,Как много ты всего хранишь!И все больнее с каждым разомТревожно вслушиваться в тишь.

В глухую тишь безмолвной думы,Что не отступит никогда,Где, странны, пестры и угрюмы,Живут ушедшие года.

Там все по-прежнему, как было.И майский полдень, и пурга.И друга черная могила,И жесткое лицо врага…

Там жизнь моя войной разбитаНа дальнем-дальнем рубеже…И даже то, что позабыто,Живет невидимо в душе.

Живет, как вербы у дороги,Как синь покинутых полей,Как ветер боли и тревогиНад бедной родиной моей.

* * *

Что будет — то будет,Умрем — как уснем.Тяжелой полыньюВ полях прорастем.

И будет над намиСтруиться заря.И будет полыньюСветиться земля.

И кто-нибудь скажет:— Какая теплынь!Какая в поляхГолубая полынь!

И горькие веткиКачнутся, шурша.И в зыбкой тишиВстрепенется душа.

* * *

Опять в глазах колымский камень,Худой, корявый, редкий лес,И золотой смолистый пламень,И блестки белые с небес.

Опять летишь ты, птица-память,В мои далекие года.От этих лет меня избавитьНикто не сможет никогда.

Да и зачем? Все наше — с нами.До самой роковой чертыВсе буду видеть это пламяВ краю беды и мерзлоты.

Какой еще суровой меройИзмерю нынче жизнь свою,Чем тот колымский камень серый,Чем тот огонь в глухом краю?

И что еще на этом светеЯснее убедит меняВ том, что любовьСильнее смерти,Сильнее камня и огня?

* * *

Белый аист на крестеНа побеленной церквушкеВ той молдавской деревушке,В той осенней чистоте.

Не забуду тех дорогС неосеннею теплынью,Сходный с древнею латыньюМолдаванский говорок.

Потому что нам данаДля стихов простых и грустных —Для молдавских и для русскихБоль — одна, любовь — одна.

Буду помнить навсегдаДамиана и Виеру.Не приму другую веруНи за что и никогда.

И в осенней высотеПусть нам светит в жизни яснойСимвол грустный и прекрасный:Белый аист на кресте.

* * *                                Ирине

Она одна меня поймет.Друзья давно в могиле.Давно ушли от всех невзгод,Отжили, отлюбили…

А мне дана еще судьбаО них поведать миру.Писать стихи, сходить с умаНад горестною лирой.

Писать который год подрядИ верить доброй сказке,Что рукописи не горятИ не тускнеют краски…

Мой верный друг — моя жена.Хоть верьте, хоть не верьте —Она до смерти мне нужна,И даже после смерти.

Она простит мои грехи,Развеет боль сомненийИ сохранит черновикиМоих стихотворений.

* * *

Овес да пашня — все родное.Дрожит осиновый колок.И кружит, кружит надо мноюШирококрылый соколок.

Чего ты кружишь, птица сокол?Чего ты видишь там вдалиЗа растревоженной осокой,За краем вспаханной земли?..

И дождь, и серебро полыни,И влажный теплый чернозем…В какой еще глухой пустынеМы это в сердце пронесем?

Каков предел —Любви и мукиНа этой горестной земле?Какие беды и разлукиТаятся в предпоследней мгле?

Уйду без ропота и гнева,Как дым — в рассветные поля.Но будет вечно это небоИ эта черная земля.

* * *             Памяти Виктории Д.

О, жизнь моя! Не уходи,Как ветер в поле.Еще достаточно в грудиЛюбви и боли.

Еще дубрава у буграЛиствой колышетИ дальний голос топораПочти не слышит.

И под ногой еще шуршатСухие прутья.И липы тонкие дрожатУ перепутья.

Еще стучит по жилам кровьВ надежде вечной.И вечной кажется любовьИ бесконечной.

Но с каждым годом уже кругИ строже времяМоих друзей, моих подруг,Моих деревьев.

О, хрупкий мир моей душиИ даль лесная!Живи, блаженствуй и дыши,Беды не зная…

Прозрачен лес, закат багров,И месяц вышел.И дальний голос топоровПочти не слышен.

МУЗЫКА                            В. М. Раевскому

Дядя Вася учил меня музыке,Он учил меня скрипку держать.Словно легкие звонкие бусинки,Ноты прыгали прямо в тетрадь.

И сидели на тонких линеечках,Словно вишенки в росных садах,Словно девочки на скамеечках,Словно ласточки на проводах…

Вечерами в огне электрическомЗа рядами воронежских дачДядя Вася играл в симфоническом.Дядя Вася был классный скрипач…

А в саду у вишневого дереваРазливался веселый фокстрот…Но нагрянул июнь сорок первого,И ушел дядя Вася на фронт.

Он вернулся домой искалеченный —Два осколочных, три пулевых.Изувеченный весь, недолеченный.Хорошо, что остался в живых.

Он играл еще в маленьком скверике,Где эстрадный гремел пятачок,Развеселый мотив из АмерикиПро какой-то ночной кабачок.

А вокруг — лишь руины вокзальныеДа пустырь с обгорелой трубой…И уроки мои музыкальныеПозабылися сами собой.

Позабылась и песня союзников…Но доныне во все временаВсе звучит во мне тихая музыка,И не знаю, откуда она.

РАЗДУМЬЕ                 Во время шкуровских погромов                 в Воронеже семья Раевских прятала                 в своем доме еврейских детей. Одевали                 им на шею крестики: крещеных бандиты не трогали.                                  Из рассказа моей матери Е. М. Раевской

Отдам еврею крест нательный,Спасу его от злых людей…Я сам в печали беспредельнойТакой же бедный иудей.

Судьбою с детства не лелеемЗа неизвестные грехи,Я мог бы вправду быть евреем,Я мог бы так писать стихи:

По дорогой моей равнине,Рукой качая лебеду,С мечтой о дальней ПалестинеТропой российскою иду.

Иду один, как в поле ветер.Моих друзей давно уж нет.А жизнь прошла,И не заметил.Остался только тихий свет.

Холодный свет от белой рощиИ дальний синий полумрак…А жить-то надо было проще,Совсем не так, совсем не так…

Но эту горестную памятьИ эту старую поветьНельзя забыть, нельзя оставить,Осталось только умереть.

А в роще слышится осина.А в небе светится звезда…Прости, родная Палестина.Я не приеду никогда.

* * *

Вхожу, как в храм,В березовую рощу,Где мшистый пень —Подобье алтаря.Что может бытьТоржественней и проще:Стволы деревИ тихая заря?

От горькой думы,От обиды черной,От неутешныхПодступивших слезИду забытьсяВ этот храм просторныйК иконостасуРозовых берез.

* * *

Понимаю понемногу:В жизни вовсе нет чудес,Вижу дальнюю дорогу,Белый дым и черный лес.

Очень хочется уехать.Не на время — навсегдаВ белый край, где бродит эхо,Провожает поезда.

Чтобы слышались ночамиСкрипы сосен за стеной.Чтобы не было печалиИ сумятицы больной.

Там заря во мгле туманна,И в ночи горит звезда —Просто, ясно, первозданно,Словно в детские года…

Понемногу понимаю:В жизни вовсе нет чудес,Есть дорога полевая,Белый дым и черный лес.

* * *

Здравствуй, лоза у оврага,Домик и старая ель!Радостно лает дворняга,Милый, приветливый зверь.

Цепью железной грохочет,Рвется ко мне на крыльцо.Очень лизнуть меня хочет,И непременно в лицо.

В пику недоброму векуДаль молода и свежа.Радостно льнет к человекуДобрая песья душа.

В дебрях житейского мрака,В час, когда сердцу невмочь,Друг человеку — собака.Только не может помочь.

* * *

Перепелка над пшеничным полемИ вечерний предзакатный лес.Словно звон далеких колоколенТихо разливается окрест.

Тихий звон неведомо откуда…На плохую жизнь не сетуй, друг.Все равно она большое чудо.Лишь бы свет небесный не потух.

Лишь бы в нашей пасмурной РоссииБыло все, как в лучшие года.Чтобы жили, сеяли-косили.Чтоб не голодали никогда.

Чтобы травы были зеленее,Чтобы больше было тишины.Чтобы власти были поумнее,Чтобы вовсе не было войны…

Я своей судьбой вполне доволен.Я люблю такие вечера.Перепелка над пшеничным полемТихо призывает:Спать пора.

* * *

Последний вздох сентябрьской музы.Ракиты в черном серебре.Сухие былки кукурузыИ грустный суслик на бугре.

Стою, печально разминаяКолосья пыльные в горсти.Прости меня, земля родная,За что — не знаю, но прости.

Под тихий шелест листопадаНад остывающим прудомМне не стихи писать бы надо,А жить с тобой твоим трудом.

Но я узнал иные шири,Не отказавшись от сумы, —Лихие просеки Сибири,Седые сопки Колымы.

Там черный бор гудел тревожно,Мела пурга, беду суля,Но жить и там, конечно, можно,Там тоже русская земля.

Там далеко, в тайге косматойБыл у меня пушистый друг —Зверек таежный полосатый,Забавный рыжий бурундук…

И я люблю одной любовьюТайгу и отчие поля.Одной душой, одною кровьюЛюбовь оплачена моя.

И дорог мне лесок далекий,И дух степного ветерка,И этот суслик одинокий,Российский брат бурундука.

* * *

Марта, Марта! Весеннее имя.Золотые сережки берез.Сопки стали совсем голубыми.Сушит землю последний мороз.

И гудит вдалеке лесосека.Стонет пихта, и стонет сосна…Середина двадцатого века.Середина Сибири. Весна.

По сухим по березовым шпаламМы идем у стальной колеи.Синим дымом, подснежником талымСветят тихие очи твои.

Истекает тревожное времяНаших кратких свиданий в лесу.Эти очи и эти мгновеньяЯ в холодный барак унесу…

Улетели, ушли, отзвучалиДни надежды и годы потерь.Было много тоски и печали,Было мало счастливых путей.

Только я не жалею об этом.Все по правилам было тогда —Как положено русским поэтам —И любовь, и мечта, и беда.

ПОКИНУТАЯ ДЕРЕВНЯ

Пусть твои дома давно забитыИ почти рассыпался плетень.Все равно шумят твои ракиты —Украшенье русских деревень.

Тишина. Лишь в поле крик вороний.Да рокочет трактор за бугром.На лугу — стреноженные кони.И мерцает речка серебром.

Ничего. Ты все равно прекрасна.Пусть шуршит под ветром лебеда.Никакому тленью не подвластнаЭтих далей тусклая слюда.

Потерпи, родимая, немного.Слышишь этот трактор вдалеке?Скоро будет новая дорога,Новый мостик на твоей реке…

А ракитам лет уже по двести.Есть о чем тужить и вспоминать…Ничего, на этом грустном местеКто-нибудь поселится опять.

* * *

Золотое, зеленое утро.Пятиглавая церковь вдали.А в душе одиноко и смутно.И летят вдалеке журавли.

Журавли, вы как будто из песни,Из протяжных, мучительных слов.И дрожит, и звенит поднебесьеНад рядами сосновых стволов.

Эти сосны — как медные струныОт земли до холодных небес.И звучат журавлиные трубы,И качается утренний лес.

Все закончится — боль и дорога.Я ухода давно не боюсь.Но останется эта тревога.Этих пажитей легкая грусть.

Этот бор за притихшею весью,Этот запах сосновых стволов.Эти птицы — как будто из песни,Из протяжных, мучительных слов.

* * *                                    В. Лазареву

Ветер свистит в сухом камышеБлизким посвистом зимних вьюг.Больше того, что есть в душе,Мы — увы! — не напишем, мой друг.

Больше того, что жизнью дано,Мы не сможем вложить в стихи…Ветер стучит и стучит в окно.Уже на дворе не видно ни зги.

А я вспоминаю седые дни.Вижу солнца кровавый круг.Только послушай, только взгляни, —Сколько пришлось пережить, мой друг!

Видно, такая у нас тропа.Время нас и должно терзать.Больше того, что скажет судьба,Разве мы сумеем сказать?..

МЕТЕЛЬ

О господи! Царь наш небесный!Какая густая метель!У этой речушки безвестнойКому она стелет постель?

И нету следа человека,И волка поблизости нет.Как будто из прошлого векаСтруится серебряный свет.

А что это там за дорогой?Погост? Или, может, село?..Какой необъятной тревогойУгрюмую душу свело.

Совсем незнакомая местность.И снежные призраки днейЛетят и летят в неизвестностьИз тающей жизни моей.

* * *

Продли, Всевышний, дни моей Ирины.Без глаз ее душа моя пуста.Я без нее — как елка без вершины.Я без нее — как церковь без креста!

* * *

Обложили, как волка флажками,И загнали в холодный овраг.И зари желтоватое пламяОтразилось на черных стволах.

Я, конечно, совсем не беспечен.Жалко жизни и песни в былом.Но удел мой прекрасен и вечен —Все равно я пойду напролом.

Вон и егерь застыл в карауле.Вот и горечь последних минут.Что мне пули? Обычные пули.Эти пули меня не убьют.

НА ПСКОВСКОЙ ЗЕМЛЕ                           О. Чухонцеву

Чайка в зеленой водеМонастырского рва.Светлый песчаникСтаринной твердыни Изборска.Даль и сирень.И на камне — густая трава.Милой российской землиСуховатая горстка.

Как это было:Ливонская дымная мгла…Милая Родина,Горе мое вековое!Как устоялаИ как ты отбиться смоглаВ этом краюЗа Великою — псковской рекою!

Славлю тебя,Грозовая тревожная Русь.Славлю твоеВсенародное гулкое вече.С кроткой молитвойЗа камни святые берусь,Вижу, как ворон кружитсяДалече-далече.

Ворон кружится,Но ясная всходит заря.Реют знамена,И гордо — до смертного часа —Светится копьямиРусская наша земля.Светится лик золотойНерукотворного Спаса.

БЕЛОГОРЬЕ

Белогорье. Горы белые.В этих радостных местахБились красные и белыеНе за долю, не за страх.

За единую, великую,За счастливую страну —Шли к Якиру и к ДеникинуНа кровавую войну.

И враждебными колоннамиВ пору горестных утратШли под разными знаменамиСтарший брат и младший брат.

И в любви к родному краюВ том убийственном боюКаждый думал: умираюЯ за Родину свою…

Возле хутора придонногоИ сейчас закат багров.Пулеметчики БуденногоТам косили юнкеров…

И осталась память яснаяО далеком, но живом.И рябина ярко-краснаяНа обрыве меловом.

НА РОДИНЕ

Не узнал я родного селаУ железной дороги за Доном.Там, где чистая речка текла,Почва скована грязным бетоном.

И дымятся в цементной пылиВместо прежней зеленой равнины —Там, где лилии нежно цвели, —Комья серой рассыпчатой глины.

Нет ни хат, ни веселых ракитТам, где пчелы под крышами жили.И глухая старуха твердит:— Осушили, сынок, осушили…

Ощущением горькой бедыСердце тронули бабкины слезы…А какие здесь были сады,Заливные луга, сенокосы!..

Здесь шуршала стена камышаИ мосточек скрипел по соседству.И рванулась обратно душа —В золотое видение детства.

Сколько лет пролетело с тех порЗа войной, за бедою проклятой?..Ах, гони поскорее, шофер!В тридцать пятый гони,В тридцать пятый…

* * *                  Л. Лавлинскому

Георгиевский крест —Награда небольшая,Но все же дорога —Своя, а не чужая.

И дед ее берег,Завертывал в тряпицу,Как память злых дорогВ болгарскую столицу.

Я деда не видал.Я родился в тридцатом.Отец мне передалТот крестик в сорок пятом.

Сказал: храни, сынок,Как и мои медали…Прошел немалый срок —Мне тоже орден дали.

Я получал в КремлеТу скромную награду.Поземка по землеЛетела на ограду.

Был радостен и свежКирпич на Спасской башне.И трепетных надеждБыл полон дух щемящий.

И в золотой пылиЗубцы и башни были.Мы рядом с другом шли.Нас вместе наградили.

Когда стихи пишу,Решаю кривотолки,Все пристальней гляжуЗа стекла книжной полки.

Там серебро блестит,Эмаль и позолота:Георгиевский крестИ орден «Знак Почета».

ИЗ ИСТОРИИ

Беспокойный край балтийский —И эстонский, и латвийский.И красавица коса —Солнце, дюны и леса.

Сколько здесь людей побито,Сколько золота зарыто —Помнит Куршская коса —Солнце, берег и леса.

Курши, пруссы и ливонцы,И рогатые тевтонцы.Шведы, викинги, датчане,Может, даже англичане.

Всех их видела Коса —Море, солнце и леса.

Мы и сами здесь живали.На ладейках приплывали.Торговали, воевали.Били смертным кулакомНа Неве и на Чудском.

Это вереск небо славит,А не южный олеандр.Это в Новгороде правит«Руссиш кёниг» Александр…

На песках трава космата,И рябины красный клок.Залетал сюда когда-тоГордый польский соколок.

Все давно проплыло мимо,Растворилось струйкой дыма…

Шелестит песок со склона,И валун лежит — тяжел.Даже полк НаполеонаЗдесь нечаянно прошел.

А теперь стоим здесь мы,Бесшабашные славяне.До последней черной тьмыЭтот край теперь за нами.

Враг зарвался и нарвался,Сам себе теперь не рад.Как он прежде назывался,Славный наш Калининград?

Позабылось это слово.Не найдешь и в словаре.Лишь песок шуршит суровоМежду сосен в ноябре…

ИЗ ГЕРАЛЬДИКИ

Нашли пероОт прусского орлаНа золотом пескеПарнидской дюны.И вспомнились старинные дела.И давниеЗатрепетали струны.

Литовский всадникГорячил коняВсего шестнадцать летНад этим краем.Но он умчался,Шпорами звеня.И лишь песок летуч,Но несгораем.

А что забыто,То вернется впредь.Нечаянно, непрочно,Ненадолго.Вернется,Чтобы снова умереть,Как пламенемОхваченная елка.

А что же вечно?Вечен только мрак.И это море,Что о берег бьется.И многих странДревнейший мудрый знак:Горячее и радостноеСолнце.

ИЗ НУМИЗМАТИКИ

Здесь пролегалиДревние пути.Шли корабли,С волной и ветром споря.Но все ж не смог яТалера найтиНа берегуИграющего моря.

Зато вокругБлестели серебром —И на густой хвоеПрибрежной тропки,И на песчаном пляжеЗа бугромЛишь полуталеры —Пивные пробки.

ПРОКЛЯТЫЙ БАТАЛЬОН

Батальон Импулявичюса.Ровно тысяча душ.Души проданы дьяволуЗа сомнительный куш.

За кокарды армейскиеДовоенной Литвы.И за форму карателейЦвета грязной травы.

Автоматы — немецкие.Жечь и вешать — карать.Белоруссии помнитсяЭта мерзкая рать.

Батальон Импулявичюса…Он развеялся в прахВ белорусских селенияхИ в колымских горах.

Батальон Импулявичюса.Путь палаческий твойИ дела твои проклятыИ Москвой, и Литвой.

Где ты сам, Импулявичюс?В ФРГ или США?Или филином мечетсяТвоя злая душа?

И болотные призракиВ гуще черных лесов —Не твое ль это воинство,Свора загнанных псов?

За спаленными хатами,Там, где топь и бурьян,Все бредут с автоматами,Превращаясь в туман…

ВО ЧУЖОМ ПИРУ                    Правительство ФРГ размещает на своей территории                    американские крылатые ракеты, нацеленные на СССР                    и его союзников по Варшавскому Договору.

А мне еще громко слышитсяГрохот Грюнвальдского боя.Хотя с тех пор пролетелоБез малого шесть веков.А мне еще ясно видится,Как знамена колышутсяНад копьями наших литовскихИ наших смоленских полков.

Целых полгода пили —Праздновали победу —Во славу Польши, РоссииИ Великой Литвы.В старинном городе БоннеПро этот пир не забыли —До нынешних дней похмельеНе вышло из головы.

ПИСЬМО ЛЕСНИЧИМ НЕРИНГИ

Ваша литовская иваНе переносит солености.Сохнет, не приживаетсяНа прибрежном балтийском песке.Не огорчайтесь,Это — не самые страшные горести,Когда жизньВсего человечестваКачается на волоске.

И я сегодня все пристальнейВсматриваюсь в историю.Думаю о Грюнвальде…Слышу боль последней войны…И вспоминаю ивы —Кусты и деревья, которыеРастут на бескрайних просторахВеликой нашей страны.

Их перечесть невозможно —Растения рода Salix —Гораздо более сотниРазного вида ив…Из заросли сосен выпрыгнулЧуть рыжеватый заяц.Белый туман опустилсяНа тихий Куршский залив…

На Куршской косе вспоминаетсяО многих веках и потерях.А ветер ломает сосны.А в берег стучит волна.Посадками ивы извечноМы укрепляем берег.Но вот ведь — не приживается! —От крови вода солона.

Мы снова умрем за Родину,Как пращуры умирали.Лишь бы зло не селилосьВ наших братских сердцах…Мне ясно припоминается,Что где-то на Южном УралеЕсть мелкая ива, растущаяДаже на солонцах.

Я туда съезжу осенью,Хоть этот путь неблизкий.И мы одолеем вместеИ злую волну и пески.Я вам привезу весноюОт горькой ивы российскойЧуть розоватые, теплые,Словно слеза, черенки.

У БОЛЬНИЧНОГО ОКНА                                             Ирине

Видна труба заброшенной котельной,И вьется лист — в подобие стрижу.И из окна палаты неотдельнойЯ каждый вечер все на них гляжу.

Ах, солнце, солнце! Свет моей надежды.Ах, Ира, Ира! Свет моей души.Я каждый вечер опускаю веждыИ говорю: живи, мой друг, дыши.

Мои часы — из солнца и трубы.Мой календарь — из ветра и березы.Моя любовь, конечно, из судьбы.Но там — все слезы,                              слезы, слезы, слезы…

ВЕНЧАНЬЕ ПОЭТА-ДЕКАБРИСТА. 1829                                 Владимиру Федосеевичу                                                      Раевскому

Венчанье, венчанье…А может быть, это прощанье?И добрый священникНапрасно сулит обещанья,Что жизнь хорошаИ прекрасна и дажеСовсем не тревожна.Да разве такое возможно?

И вдруг в барабанеПод куполом вспыхнулоЯркое солнце.А день-то январскийУгрюмый и черныйНад Русью просторной.Откуда же солнце? Откуда?Ведь это и вправдуПохоже на чудо.

И руки, и свечи,И наши венчальные кольца.И снова под куполом —Яркое вспыхнуло солнце.А день-то январскийУгрюмый и черныйНад Русью просторной.Откуда же солнце,Откуда?Наверное, чудо.

* * *

Лебеда под Сухуми,В краю винограда и пальм,Сиротой одинокойТоскует в тени кипариса.И на тонкие листикиСолнечный зайчик упал.И горючие строкиНевольно в душе родилися…

Ах, какие жестокие,Лютые были года!И была лебедаНе травою, а пищей.Ах, какая большая,Густая росла лебедаМежду черных камнейНа родном пепелище!

Лебеда под Сухуми —Примета российских полей…Если в здешнем краюНенароком уснуть мне придется,То и здесь для меня,Для безвестной могилы моейЭтот кустик родимыйНайдется.

* * *

В доме ОрёлкиныхНа абхазской землеМы пьем с ФазилемВино виноградное.И южное солнцеСверкает в вине.И кажется: нетуМинут отраднее.

А МаргаритаНам подливает вино.Она прекрасна —Как Маргарита.И все печалиУходят на дно —В Черное море.И боль — забыта.

И словно я не былСудьбою ранен.И словно нетуТревожных вех…Я — православный,Фазиль — мусульманин.Но Бог, как известно,Один для всех.

Мы служим БогуСовести и добра.Но мы, однако,Всего лишь люди.Мы горько знаем,Что было вчера.Но мы не знаем,Что завтра будет…

Жил бы всю жизньВ этой дивной стране,Где речь просторна,Душа — открыта,Где каждыйТолк понимает в вине,Где у каждого Мастера —Маргарита.

ПОДРАЖАНЬЕ СТАРИННОМУ ЖАНРУ                (В альбом N)

Излученье Ваших глазИ опасно, и приятно.Я опять смотрю на Вас.Вам, конечно, все понятно.

Мне и время нипочем.Нет ни горя, ни потравы.Словно лазерным лучомПодожгли сухие травы.

И пожар, пожар, пожар —Зыбкий, быстро проходящий.Ветерок разносит жар,Легкомысленно летящий.

Я опять смотрю на Вас.И душа на все согласна.Излученье Ваших глазИ прекрасно, и опасно.

Я опять на Вас смотрю.Вы беды не замечайте.Ничего, что я сгорю, —Облучайте, облучайте.

Все равно огонь костраНе спасет от вечной доли.Лишь зола, зола, золаПрошуршит на снежном поле…

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ                                  С. С. Аверинцеву

Устаревают энциклопедии.Быстро меняются фарсы, комедии.

Мир неустойчив, неясен и тесен.Даже «Брокгауз», простите, не честен.

Там говорится для темного жителяГлухо про смерть Иоанна Крестителя.

Сказано скупо: была, мол, интрига.Это, как вы понимаете, фига.

Про Соломею ни слова единогоВ этом рассказе из тома старинного.

Может, вы даже мне и не поверите.Что ж, загляните в словарь и проверьте.

«Устаревают» любые трагедии.Заново пишутся энциклопедии.

* * *

Когда снится раннее детство,Думаю во сне по-украински.Когда вспоминается север,Слышится волынский диалект.Мови мoi рiднi!Як я мiж вами хвилююсяВже п′ятьдесят п′ять рокiв,Уже пятьдесят пять лет!

А еще мне запомнилась песня —Старинная, горькая —Про якихось стрiльцiв,Шо з ворогáми боролись колись. И была эта песняПротяжная, гордая —Bci стрiльцi полягли —Не сдались.

В Софии, в братском                  славянском застольеВ прекрасном и древнем,Многострадальном краю,Когда кончились всеБолгарские и русские песни,Я запел по-украински.И лучшей народной песнейПризнали — мою.

ПРЕКРАСНАЯ СПЕЦИАЛЬНОСТЬ

Прекрасная специальность —Опытный вальщик леса.Если хороший напарник,Если пила остра.Если мороз не оченьИ звонко поет железо.Если найдется минутаПокурить у костра.

Тяжелая специальность,Если пила — ручная.Если норма большаяИ плохие харчи.Но обратись к восходу,Новый день начиная.И на судьбу земнуюНе сетуй и не ропщи.

Опасная специальность,Если на снежном склонеКрутит колючий ветер,Не дает повалить сосну.Если в худых рукавицахДо крови стерты ладониИ нет никакой надежды,Что увидишь весну…

Был вальщиком, стал поэтом,Не потерял интересаК тревожному шуму сосен,К дальним путям журавлей…Прекрасная специальность —Опытный вальщик леса,Надеюсь, не пригодитсяБольше в жизни моей.

ПЕСЧАНЫЙ ЛОГ      Воронеж

Песчаный лог, Песчаный логОт выстрелов оглох.

Здесь много сотен человекВрагом загублено навек —Друзей, соседей и родныхИ земляков моих.

Здесь грохотал не божий