Борис Корнилов - Стихотворения. Поэмы
10 августа 1935
Собака
Я крадусь,мне б до конца прокрасться,сняв подкованные сапоги,и собака черного окрасау моей сопутствует ноги.Мы идем с тобой, собака, прямов этом мире,полном тишины, —только пасть, раскрытая как яма,зубы, как ножи, обнажены.Мне товарищ этот без обмана —он застыл, и я тогда стою:злая осторожность доберманадо конца похожа на мою.Он врага почуял.Тихой сапойВраг идет,длинна его рука,и когда товарищ двинет лапой,я его спускаю с поводка.Не уйти тогда тому,не скрытьсяи нигде не спрятаться,поверь, —упадети пискнет, словно крыса:побеждает зверяумный зверь.Пес умен,силен,огромен,жарок…Вот они —под пули побегут.Сколько доберманов и овчарокнам границу нашу берегут?Сколько их,прекрасных и отличных?Это верный боевой отряд.Вам о псерасскажет пограничник,как о человеке говорят.Вдруг война,с погибелью,с тоскою,посылает пулю нам свою, —и, хватаясь за ветер рукою,я от пули упаду в бою.И кавалерийские фанфарывдруг запели около меня…Знаю я — собаки-санитарывызволят меня из-под огня.Добрый доктор рану перевяжет,впрыснута для сердца камфара.«Поправляйтесь, мой милейший», —скажет,и другого вносят фельдшера.Через месяц я пройдусь, хромая,полюбуюсь на сиянье дня,и собака, словно понимая,поглядит с любовью на меня.Погуляю,силы все потрачуи устану —сяду на траве, —улыбнусь,а может быть, заплачуи поглажу пса по голове.
<1936>
Память
По улице Перовскойиду я с папироской,пальто надел внакидку,несу домой халву;стоит погода — прелесть,стоит погода роскошь,и свой весенний городя вижу наяву.
Тесна моя рубаха,и расстегнул я ворот,и знаю, безусловно,что жизнь не тяжела —тебя я позабуду,но не забуду город,огромный и зеленый,в котором ты жила.
Испытанная память,она моя по праву, —я долго буду помнитьречные катера,сады,Елагин острови Невскую заставу,и белыми ночамипрогулки до утра.
Мне жить еще полвека, —ведь песня не допета,я многое увижу,но помню с давних порпрофессоров любимыхи университетахолодный и веселый,уютный коридор.
Проснулся город, гулок,летят трамваи с треском…И мне, — не лгу, поверьте, —как родственник, знакоми каждый переулок,и каждый дом на Невском,Московский,Володарскийи Выборгский райком.
А девушки…Законыдля парня молодогонаписаны любовью,особенно весной, —гулять в саду Нардома,знакомиться —готово…Ношу их телефоныя в книжке записной.
Мы, может, постарееми будем стариками,на смену нам — другие,и мир другой звенит,но будем помнить город,в котором каждый камень,любой кусок железанавеки знаменит.
<1936>
Туес
На покосемежду кочектрясогузки гнезда вьют,сто кузнечиков стрекочут,десять тысяч птиц поют.
Мы идем большой травою,каждый силу не таит,и над мокрой головоюсолнце ястребом стоит.
Белоус берет с размахув ночь отбитая коса,вся в поту моя рубаха,неподвижны небеса.
Скоро полдень.Пить охота.Лечь быв теньв стороне…Тяжела косцов работа,только соль седьмого потаоседает на спине…
Только жажда…Только птицасмотрит на землю с высот.Что же Анна, еретица,квас и воду не несет?
Завела такую моду —в туеске носила воду…Приходи скорей к усатым,целовать тебя готов —в сарафане полосатом,восемнадцати годов.
Мы тебя заждались, Анна,и, тоскуя и любя,каждый парень непрестанновспоминает про тебя.
Край зеленый,край мой родный,улетевшие года,прямо со льду квас холодный,родниковая вода.
Часто вижу я воочьюнаши светлые края,вспоминаю часто ночью —где же Аннушка моя?
Где,в каких туманах кроясь,опадает наземь лес,где твоя коса по пояс,твой берестяной туес?
Мне недавно рассказали,и прослушал я в тоске,что видали на вокзаленашу Аннушку в Москве.
Рассказали мне туманно,что горда своей красой,что осоку наша Аннанынче косит не косой,
а машиною мудреной:как машина побежит,так за Анной пласт зеленый,словно путь-тропа лежит.
Помнишь, Анна?У курганаты совсем была не той.Мне теперь сказали:«Аннаносит орден золотой».
Анна, слушай:тяжело мне,я от вас теперь вдали,ты меня хоть мельком вспомнии посылку мне пришли.
Шли мы вместе,шли мы в ногу,я посылке буду рад —запакуй туес в дорогу,адресуй на Ленинград.
Очень тяжко расставаться,но, тоскуя и скорбя,я им буду любоваться,вспоминая про тебя.
1936
Путь корабля
Хорошо запеть, влюбиться —все печали далеки.Рвутся с наших плеч, как птицы,синие воротники.Ты про то запой, гитара,как от нашей от землина моря земного шараотплывают корабли.Нас мотает и бросаетзыбью грозной и рябой,и летит волна косая,дует ветер голубой.Впереди морские дали,кренит набок на бегу,и остались наши кралина далеком берегу.Как у девушек бывает —не всегда им быть одним,к ним другие подплываюти причаливают к ним.Только, помнится, отчаенпри разлуке наш наказ —мы вернемся,и отчаляточень многие от вас.
<1936>
Изгнание (1930)
Чего еще? Плохая шутка,с тобою сыграна, Кощей,и кожа кислая полушубка —хранительница от дождей —лежит на дряблом теле елкой,засохшей, колкою, лесной,и давит, сколотый приколкой,рубахи ворот расписной.
А около тебя старуха,сыны, зятья и деверяпослушно навострили ухо,тебе про горе говоря.
А ты молчишь… На самом деле,к чему пустая болтовня?У вас всего-то, что надели,выскакивая из огня.И снес огонь родную кровлю —торчит горелая труба,золой и неповинной кровью —покрыта прежняя тропа.И не вернется больше слава,когда твоя звенела рожь,когда, под ноготь зажимая,копил в кулак за грошем грош,когда кругом ломали шапки,а голь помыслить не моглана вашу милость, словно шавки,хрипя, брехать из-за угла.И только в праздничной беседе,запрятав глубоко вражду,твои голодные соседитебе стонали про нужду.И что же повелось веками,как поступал тогда старик, —муку давал пудовиками,а брал за пуд десятерик.
Зато такое лишь приснится, —землей равняло колеи,когда летала колесница,как у пророка Илии.
Дуга, бубенчиками смейся,почтенье гните до земли:сидит посереди семействав коляске голова семьи.А сбоку, в сено оседая,в пух разодетая жена,и борода его седаяна животе распушена.
Копил, копил полжизни ровно,но, знаменем подняв вражду,соседи голые, как бревна,уже не стонут про нужду.И ходит беднота строптивавокруг да около, в кольцо,и вот дыханье коллективатебе ударило в лицо.
А ты одно: пускай за этоСоветы жарит сатана…И вот семейного советавстает огромная стена.Но если биться — надо биться,и по стене ударь в упор,и вот берет впотьмах убийцаогонь и злобу и топор.
Теперь стоит над пепелищем,над кровью чистого коня —не богачом уже, а нищим,в чем только вышел из огня.
А утро близится — и скорои мы заявимся сюда, —спасайся от суда мирского,беги от страшного суда.
Сгибаясь от тоски и грусти,и мести пронеся обет,иди в леса, ломая груздисебе на ужин и обед.
А слез неповторимых гроздивисят отнюдь не для красы,и зубы ржавые, как гвозди,прокусят губы и усы.
И всё лесами, вплоть до Волги,ночами сквозь осенний гуд,с тобою сыновья, как волки,как волки рысью пробегут.
Недолговечна только славазвериной, узенькой стези —винтовка и обход —облава, —и вы, подбитые в грязи,
и взгляд последний полон злостииз-под сырых, тяжелых лбов, —и тлеют в поле ваши костибез погребения гробов.
<1936>
