Альфред Теннисон - Королевские идиллии
И вены вздулись на его челе,
И закричал он, вырвав меч из ножен:
«Вы прежде тенью были, а теперь
Я превращу вас в духа!» – и ударил
Со всею силой Гарлона по шлему,
И разлетелся меч на шесть кусков,
И от брусчатки звон пошел. А Гарлон
Откинулся назад и рухнул наземь.
За вымпел шлема притянув его,
Ударил Балин снова. Но тотчас
Послышались из замка голоса,
И люди с копьями наперевес —
А было их не меньше двух десятков —
Стеною на него пошли. Сэр Балин
Ближайшему нанес удар в лицо,
Нырнул в какой-то низкий лаз в ограде
И, как на крыльях, полетел по темной
И узкой галерее. Вскоре он
Узрел вдали распахнутые двери
Часовни короля Пеллама, в них
Вбежал, и миг спустя уже услышал
Вой, схожий с волчьим, пробегавших мимо.
Затем обвел глазами склеп, где еле
Мог за Святыми различить Христа,
И там заметил золотой алтарь,
А перед ним копье такой длины,
Какой дотоле никогда не видел.
Кровь на его конце алела. Балин,
Копьем воспользовавшись как шестом,
Немедля выпрыгнул в окно часовни
И, описав дугу, упал на землю.
Затем узнал, к стене прижавшись ухом,
Откуда ожидается погоня,
В обратном направленье побежал,
Нашел в конюшне своего коня
И, на него вскочив, помчался прочь.
Почти тотчас же стрелы зазвенели
Вокруг него, и где-то позади
Раздался крик Пеллама: «Задержите
Злодея! Он святыни осквернил
Земным употребленьем!» Этот крик
Заставил Балина скорей нырнуть
Под сень дерев и долго гнать коня
То по лесу, то по полям открытым,
Покуда не споткнулся верный конь
О дуб лежащий и не рухнул наземь,
А Балин не упал лицом в траву.
Злясь, что едва при этом не погиб,
Но радуясь – ведь был он все же рыцарь! —
Что при паденье конь не охромел,
Снял Балин с шеи щит свой, поглядел
На драгоценный герб и так подумал:
«Тебя я опозорил, и теперь
За это опозорил ты меня.
Тебя я больше не надену». Щит свой
Повесил Балин высоко на сук
И в чащу бросился, и там, во тьме,
Пал одинокий на сырую землю,
Стеная: «Я безумен, я безумен!»
А в это время ехала по лесу
Из замка Марка некая девица
По имени Вивьен в сопровожденье
Оруженосца. Музыка лесная
Была ей не слышна, ибо она,
Пока скакала, песню распевала:
«Огнем небес убит мороз студеный,
Им зажжены низины, долы, склоны.
Лист желтый пал, его сменил зеленый.
Огонь небес – отнюдь не пламя ада.
Священник старый, зрящий над купелью,
Монахиня, не склонная к веселью,
Сей огнь и вашу согревает келью.
Огонь небес – отнюдь не пламя ада.
Огонь небес – в пыли дорог без края,
Согрета им былинка полевая,
Хвалу ему возносит даль лесная.
Огонь небес – отнюдь не пламя ада.
Огонь небес – владыка над вещами.
Мы живы, коль он властвует над нами,
Так следуй за Вивьен сквозь это пламя!
Огонь небес – отнюдь не пламя ада!»
Затем, взглянувши на оруженосца,
Сказала дева: «Этот огнь небесный,
Этот обычай поклоняться солнцу
Вернется, мальчик, вновь, и христианство
Повергнет он, и с Королем покончит,
А вместе с ним – со всем его Столом».
И тут они достигли той поляны,
Где под клочком безоблачного неба,
Покачиваясь, на могучем вязе,
Сверкала королевская корона.
Вивьен с оруженосцем изумленно
Глядели на нее. «Смотри! Корона! —
Воскликнула Вивьен. – Ее носил,
Наверно, принц из замка Короля.
А вот и конь… Но где же сам хозяин?
Не тот ли мертвый на траве у дуба?
Да он не мертв. Шевелится… Он спит!
Должна я с ним поговорить. Эй, рыцарь!
Простите, что я сон ваш прерываю,
Который заслужили вы, конечно,
Возвышенными подвигами. Мне
Помочь должны вы, ибо вижу я,
Что вы – из замка Короля Артура.
Узнайте же: бегу я от позора.
Сеньор наш похотливый[127] домогался
Моей любви бесчестными путями.
Тот рыцарь, что меня сопровождал,
Погиб, к несчастью. Мой оруженосец
Мне – не защита, ибо слишком молод.
Препроводите же меня, сэр принц,
К великому воителю Артуру —
К нему, который, словно дева, чист,
Чтобы нашла я у него приют.
Не откажите! Заклинаю вас
Короною, горящей на щите,
И именем прекрасной королевы!»
Сказал, поднявшись, Балин: «Мне туда
Дороги нет. Какой я рыцарь? Я
Покрыл дарованный мне герб позором.
Теперь вот здесь живу – лесной дикарь…
Здесь и умру. И пусть утроба волка
Останки примет своего собрата,
Кому безумье было господином!
О горе мне! Ведь я святое имя
Гиньевры, вознесенной Ланселотом,
Унизил. Опозорено оно
Отныне из-за ярости моей!»
Но тут вдруг дева громко засмеялась,
И столь же неожиданно вздохнула.
Озлился Балин: «Как же вы себе
Позволили смеяться надо мною?»
Но вновь она вздохнула: «Господин!
Простите, милый! Мы, девицы, часто
Смеемся, коли на сердце – тоска,
Когда скорее нужно бы заплакать.
Я знаю, на меня в обиде вы
За то, что я нарушила ваш отдых.
Корю себя, что сон ваш прервала.
Но вы – мужчина и способны правду
Любую, даже горькую, снести.
Иди сюда, мой мальчик, и скажи:
Ты помнишь ли однажды в Карлеоне —
Уж год с тех пор прошел… Никак не вспомнишь?
Тогда тебя я больше не люблю!
Ну, вспоминай скорее! Лето, утро,
Громада-башня, Карлеон на Уске.
Еще мы прятались тогда с тобою,
А этот распрекрасный господин,
Цвет рыцарства безгрешного, влюбленно
Колени перед нею преклонял…
Ну, вспомнил? Преклонял пред ней колени
И, опустив главу, чернее ночи,
До той поры молил ее о том,
Чтоб белая ее рука, в которой
Таится столько ласки, затерялась
Во тьме его волос, как до того
В кудрях Артура золотых блуждала,
Пока не закричала королева
(Я думала, обрушится на них
От крика этого громада-башня):
«Встань, милый мой, встань, славный мой король,
И поцелуй меня скорее в губы!
Ты – мой король!» Вот этот самый отрок,
Ни разу не позволивший себе
Сказать неправду, видел их объятья.
Он покраснел, не может говорить.
Он так застенчив! Но Святые Девы —
Все матери и девы в Небесах —
Все осуждают нашу королеву!
Вставайте ж, рыцарь, и со мной скачите!
Ни слова про позор! Вы не смогли бы,
И пожелав, сильней их опозорить,
Чем сами это сделали они».
Она легко лгала, а он в душе
Вдруг ужас ощутил, поскольку вспомнил
Ту темную беседку в Камелоте,
И прошептал печально: «Это правда».
Она заулыбалась лучезарно:
«Вы правы, милый господин! Но даже
В глуши лесной шептать о том опасно.
Болтают дураки, иуды гибнут.
Леса у нас имеют языки,
Как стены – уши. Едемте ж со мною,
И будем говорить мы, только тихо.
Мы встретились – и наш Король обманут
Теперь не будет. Слушайте! Я вас
В такое место приведу, откуда
Все с высоты вы сможете узреть
И в должный миг упасть, орлу подобно,
На Ланселота и на королеву!»
Вивьен замолкла, а в него как будто
Вошел злой дух. Заскрежетав зубами
И дико закричав, подпрыгнул Балин
И сбросил с дерева на землю щит,
И стал его топтать и шпорой острой
Корежить королевскую корону,
Пока она не спала со щита,
Примяв траву, и проклинал рассказ,
Рассказчицу и всех в её рассказе.
И эти его яростные крики,
Не схожие ни с резким криком птицы,
Ни с рыком зверя, Балан услыхал,
Который прятался неподалеку,
Уж не надеясь подвиг совершить.
И он подумал: «Это крик того
Лесного дьявола, с которым я
Разделаться обязан». И затем,
Приблизившись: «Так он убил кого-то
Из братьев-рыцарей и растоптал
Прекрасный щит, чтоб показать свое
К Столу и к королеве отвращенье!
Похоже, что мой поиск завершен.
Кто б ни был ты, злой дух иль человек,
Ты головой заплатишь мне за все!»
И вот уже, ни слова не сказав,
Сэр Балан вырвал у оруженосца
Щит без герба и вскачь пустил коня.
И бросились два брата друг на друга,
И длинное священное копье
Пеллама, что, считалось, было красным
От крови от безгрешной, заалело
От грешной крови, ибо острие,
Щит без герба пробив, затем кольчугу,
В грудь Балана вошло. Но в это время
Конь Балина уж до смерти устал.
Когда столкнулись братья, рухнул он
Без сил на землю, раздавив при этом
Хозяина, и тот лишился чувств.
Тогда оруженосцу своему
Шепнула дева: «Что за дураки!
Тому из них, который королеву
Так бранью осыпал, уж не носить
Короны королевской на щите
И в бешенстве с противником не драться.
А ты, сэр Птенчик желторотый мой,
Ты, только что покинувший свою
Скорлупку и не падавший ни разу,
Ты, не видавший Карлеон на Уске
И все меня молящий о любви,
Ты должен видеть то, что вижу я,
И быть везде, где только я бывала.
