Данте Алигьери - Божественная комедия

Песнь двадцать вторая

Я конных ратей видывал движенья,В час грозных сеч, в походах, на смотрах,А то и в бегстве, в поисках спасенья;

Я видывал наезды, вам на страх,О аретинцы[294], видел натиск бранный,Турнирный бой на копьях и мечах, —

Под трубный звук, набатный, барабанный,Или по знаку с башен, как когда,На итальянский лад и чужестранный;

Но не видал, чтобы чудней дудаЗвучала конным, пешим иль ветрилам,Когда маячит берег иль звезда.[295]

Мы шли с десятком бесов; вот уж в миломСообществе! Но в церкви, говорят,Почет святым, а в кабачке — кутилам.

Лишь на смолу я обращал мой взгляд,Чтоб видеть свойства этой котловиныИ что за люди там внутри горят.

Как мореходам знак дают дельфины,[296]Чтоб те успели уберечь свой струг,И над волнами изгибают спины, —

Так иногда, для обегченья мук,Иной всплывал, лопатки выставляя,И, молнии быстрей, скрывался вдруг.

И как во рву, расположась вдоль края,Торчат лягушки рыльцем из воды,Брюшко и лапки ниже укрывая, —

Так грешники торчали в две гряды,Но, увидав, что Борода крадется,Ныряли в кипь, спасаясь от беды.

Один — как вспомню, сердце ужаснется —Заждался; так одна лягушка, всплыв,Нырнет назад, другая остается.

Собачий Зуд, всех ближе, зацепивБагром за космы, слипшиеся туго,Втащил его, как выдру, на обрыв.

Я помнил прозвища всего их круга:С тех пор, как их избрали, я в путиСледил, как бесы кликали друг друга.

«Эй, Рыжик, забирай его, когти, —Наперебой проклятые кричали, —Так, чтоб ему и шкуры не найти!»

И я сказал: «Учитель мой, нельзя лиУзнать, кто этот жалкий лиходей,Которого враги к рукам прибрали?»

Мой вождь к нему подвинулся плотней,И тот сказал, в ответ на обращенье:«Я был наваррец.[297] Матерью моей

Я отдан был вельможе в услуженье,Затем что мой отец был дрянь и голь,Себя сгубивший и свое именье.

Меня приблизил добрый мой король,Тебальд[298]; я взятки брал, достигнув власти,И вот плачусь, окунут в эту смоль».

Тут Боров, у которого из пастиТорчали бивни, как у кабана,Одним из них стал рвать его на части.

Увидели коты, что мышь вкусна;Но Борода, обвив его руками,Сказал: «Оставьте, помощь не нужна».

Потом, к вождю оборотясь глазами:«Ты, если хочешь, побеседуй с ним,Пока его не разнесли баграми».

И вождь: «Скажи, из тех, кто здесь казним,Не знаешь ли каких-нибудь латинян[299],В смоле?» И тот: «Сейчас я был с одним

Из мест, откуда путь до них недлинен.[300]Мне крюк и коготь был бы нипочем,Будь я, как он, опять в смолу заклинен».

Тут Забияка: «Больно долго ждем!» —Сказал, рванул ему багром предплечьеИ выхватил клок мяса целиком.

Тогда Дракон решил нанесть увечьеПониже в ноги; но грозою глазДесятник их пресек противоречье.

Они смирились и на этот раз,А тот смотрел, как плоть его разрыта;И спутник мой спросил его тотчас:

«Кто это был, кому нашлась защита,Когда, на горе, ты остался тут?»И он ответил: «Это брат Гомита,

Что из Галлуры, всякой лжи сосуд,Схватив злодеев своего владыки,Он сделал так, что те хвалу поют.

Всех отпустил за деньги, скрыв улики,Как говорит; корысти не тая,Мздоимец был не малый, но великий.[301]

Он и Микеле Цанке здесь друзья;Тот — логодорец;[302] вечно каждый хвалитБылые дни сардинского житья.

Ой, посмотрите, как он зубы скалит!Я продолжал бы, да того гляди —Он мне крюком всю спину измочалит».

Начальник, увидав, что впередиСтал Забияка, изготовясь к бою,Сказал: «Ты, злая птица, отойди!»

«Угодно вам увидеть пред собою, —Так оробевший речь повел опять, —Тосканцев и ломбардцев, — я устрою.

Но Загребалам дальше нужно стать,Чтоб нашим знать, что их никто не ранит;А я, один тут сидя, вам достать

Хоть семерых берусь; их сразу взманит,Чуть свистну, — как у нас заведено,Лишь только кто-нибудь наружу глянет».

Собака вскинул морду и, чудноМотая головой, сказал: «Вот штукуЛовкач затеял, чтоб нырнуть на дно!»

И тот, набивший на коварствах руку,Ему ответил: «Подлинно ловкач,Когда своим же отягчаю муку!»

Тут Косокрыл, который был горяч,Сказал, не в лад другим: «Скакнешь в пучину, —Тебе вдогонку я пущусь не вскачь,

А просто крылья над смолой раскину.Мы спустимся с бугра и станем там;Посмотрим, нашу ль проведешь дружину!»

Внемли, читатель, новым чудесам:В ту сторону все повернули шеи,И первым тот, кто больше был упрям.[303]

Наваррец выбрал время, половчееУперся в землю пятками и вмигСигнул и ускользнул от их затеи.

И тотчас в каждом горький стыд возник;Всех больше злился главный заправило;[304]Он прыгнул, крикнув: «Я тебя настиг!»

Но понапрасну: крыльям трудно былоПоспеть за страхом; тот ко дну пошел,И, вскинув грудь, бес кверху взмыл уныло.

Так селезень ныряет наукол,Чтобы в воде от сокола укрыться,А тот летит обратно, хмур и зол.

Старик, все так же продолжая злиться,Летел вослед, желая всей душой,Чтоб плут исчез и повод был схватиться.

Едва мздоимец скрылся с головой,Он на собрата тотчас двинул ногти,И дьяволы сцепились над смолой.

Но тот не хуже, чтоб нацелить когти,Был ястреб-перемыт, и их телаВмиг очутились в раскаленном дегте.

Их сразу жгучесть пекла разняла;Но вызволиться было невозможно,Настолько прочно влипли их крыла.

Тут Борода, как все, томясь тревожно,Велел, чтоб четверо, забрав багры,Перелетели ров; все безотложно

И там и тут спустились на бугры;Они к увязшим протянули крючья,А те уже спеклись внутри коры;

И мы ушли в разгар их злополучья.

Песнь двадцать третья