Мария Петровых - Костер в ночи

Владислав Броневский (1897–1962)

О радости

Над тихой водою лазурнойнебо лазурное тихо,но ветер ворвался бурныйзелено, молодо, лихо.

Ты откуда — шальной, зеленый,над какими летал лесами?Еще в росах калины и клены,а глаза еще полны слезами.

Устоялось вешнее вёдро,Воздух золотом солнца светел.Зелено, молодо, бодро,сердце, лети, как ветер!

Светом и шумом зеленымнизвергайся, радость живая!..Вешним калинам и кленам,тебе и себе напеваю.

Полоса тени

Мелькнула птица, бросив теньна окно, где свет царит дневной…И вот опять — простор весеннийи высь бездонна надо мной!

А зелень! Пропадешь в зеленомпространстве трав, деревьев, лоз!Идти, родная, далеко намсквозь шелест кленов и берез.

Нам жить да жить в земном свеченье.Полжизни, правда, не вернешь…Вот птица полосою тенимелькнула с криком… Ну и что ж…

Закат

По снегу, что выпал впервые,белый день босиком пляшет;кудри рассыпал ржаные,шляпой соломенной машет.

Пламя пробрало соломурозово, зеленовато, лилово…Счастья — дню золотому!Славься, огнеголовый!

Под небом, ясным по-детски,за горою скрылась усталогромада света и блескаи на землю тенью упала.

Константы Ильдефонс Галчинский (1905–1953)

Спящая девочка

Дочери Кире и Анджею Ставару

Доченька, спи. Ночь приближается мерно,Полным составом нот тишину дробя.Если прислушаться, в этой ночи, наверно,Отыщется что-то и для тебя:

Месяц и улочка, что, забирая правей,Сворачивает в мирозданье,И ветер для легких твоих кудрей,И тень для щеки твоей,И для сердца — страданье.

1947

Стишок о воронах

Во мгле дубовой кроныуселись две вороны,а воздух весь блистает;

томит ворон дремота,летать им неохота,снежком их засыпает.

Ни ручеек привычный,ни городок фабричныйим не сулят урону;

сидят вороны рядом,глядят безумным взглядом —ворона на ворону.

Коль в ноты превратить их —четыре струнных нитизвучали б над простором,

а так — во славу воронамв оцепенении сонном —in saecula saeculorum[2].

Небо в искристых звездах,голубеющий воздух,ночь, вихрь — воронам укрытье.

Спи, ручей нежурчащий,доброй ночи вам, чащи,вороны, спите!

1952

Ведь не удастся выразить все это…

Ведь не удастся выразить все это…Шум за стеною записать хотя бы!Дождь? или поезд? ишь шаги по тротуару?Льет слабый свет извозчичий фонарик,к стене прибитый странно…И голубь глиняный, щегленок деревянный,и рыцарь наш XVII-вековый на лошади   XV века…

1953

С чешского

Витезслав Незвал (1900–1958)

Спящая девушка

Над ручейком, в тени скирды,Уснула жница в полдень знойный,И василек в руке спокойнойЧуть-чуть касается воды.

Бегущих туч живые тениИ плеск волны уходят в сон,А солнце жжет прибрежный склонИ обнаженные колени.

Уснула на комлях колючихЗемли, распаханной под пар…Ах, если бы свой жгучий жарОтдать ей в поцелуях жгучих!

Но спит она, а я уж стар,Да и усы мои жестки,Как в свежих копнах колоски.

Елисейские поля

И снова — Елисейские поля.И, как в мои студенческие годы,здесь распевают птицы, веселясердца людские щедростью свободы.

И мне бы так — лишь радость пробуждатьи просветленным быть, как день весенний,Я слышу птичьи дудочки опять,и хорошо мне, как на свежем сене.

Над Сеной — пароходные гудки…Слежу, как воробьи-озорникибеспечных мошек ловят близ дорожки.

И чтобы чудо завершить вполне,лукавый месяц заблестел в волнеи над бульваром выставляет рожки.

Взгрустнулось

Грушу ль, увидав этот город дивныйбез вас, дорогие друзья?Высплюсь — и путь позабуду длинный,и вновь буду весел я.

Грущу ли, тебя, отец, вспоминаяи мать? Или я, чудак,грущу, а по ком — хоть убей не знаю.Взгрустнулось мне просто так.

С болгарского

Элисавета Багряна (1893–1991)

Смерть

О, как сейчас весна невыносима!Звенит капель, домой вернулись птицы,и солнце блещет, пересилив зиму,а он лежит, навек смежив ресницы.

Он дома, он еще с тобою рядом.Лишь словом, только что произнесенным,ты дышишь и последним долгим взглядом,последней ласкою, последним стоном.

Ты помнишь, как с любым твоим несчастьемборолся он, чтоб слезы осушила.Ну что ж, рыдай, взывай, кидайся наземь, —он безучастен, холоден, твой милый.

Хотя бы солнце вдруг погасло, что ли!Ты хочешь уничтожить все стихии,но лишь покачиваешься от боли,и горе жжет глаза твои сухие.

Покорность? Или мудрое прозренье?Иль я сама мертва с моей тоскою?А может быть, таится в примиреньепоследнее отчаянье людское?

Ты хотела

Ты одинокой, вольной быть хотела,—чтоб ни друзей, ни дома, ни тепла,чтоб вместе с ветром через все пределыты безоглядно по земле прошла.

Хотела ты с вершины поднебеснойувидеть мир, хотела поскорейвсей грудью пить знобящий воздух бездны,дыхание невиданных людей.

Хотела ты, чтоб жизнь мечтой светила,чтоб родиной — весь мир, весь белый свет!Но жизнь, мечту и мир ты воплотилав любимые глаза, меняющие цвет.

Атанас Далчев (1904–1978)

Молодость

Рассвет блеснул, и день начавшийся   прокукарекал во дворе,и где-то шумно отворилась   и шумно затворилась дверь;поспешно мухи зажужжали,   едва проснулись на заре,и все, что мне приснилось ночью,   я вспомнить силился теперь.

Потом пошел бродить по улицам   среди загадок и чудес;один шатался я и к вечеру   забрел неведомо куда.Вслух на ходу читал я вывески,   а в дождь, забравшись под навес,следил, как рельсами трамвайными   бежит проворная вода.

Я шел, не глядя на витрины,   в шагах мне чудился мотив,слова сплетались в ритмы длинные,   необычайны и легки,а мне вослед смеялись девушки,   меня глазами проводив, —смешила их моя рассеянность,   моя походка и очки.

И дома вечером казалось мне,   что корка черствая вкуснаи что мягка подстилка жесткая,   и я ложился не впотьмах —одна светилась лампа в комнате   и две — в двойном стекле окна,и, чтобы видеть сны отчетливей,   я часто засыпал в очках.

1925