Дословно - Хамдам Закиров

о том, как на юге Киргизии насиловали и убивали узбечек –

именно потому, что они узбечки. Хмель от вина –

гости из Питера, прекрасный ужин, бараньи ребрышки –

как рукой…

Теперь все уже спят:

беру сигарету, редкий случай, давно не курю.

Сердце зимы, января середина и, надо же, оттепель.

И что удивительно – ясное небо, звезды. Их немало, но

мало – в сравнении с небом Азии. Там,

под мириадами звезд, прошлым летом

грабили, жгли, убивали, поливали свинцом

безоружных защитников глинобитных кварталов,

родной махалли, своего

дома. Помню подобное в Фергане,

лет двадцать назад, когда и у нас

безумная, озверевшая толпа

шла с дубинами, утыканными гвоздями, со списками,

где имена

и адреса турок-месхетинцев, и лишь некоторых, немногих

спасли их соседи-узбеки. Больше спасли солдаты,

но здесь, в Киргизии, судя по тексту, милиция и армия

(речь, безусловно, не обо всех) шли вместе с толпой.

Впрочем, что говорить о солдатах, если министр культуры

пишет статью под названьем

«Не надо стыдиться быть националистом»

(он и сейчас министр культуры Кыргызстана, ведь как?).

Ветер поднялся: заиграла,

затенькала, будто далекий приглушенный набат,

выпотрошенный расстоянием до полых,

едва ли не звонких звуков,

бамбуковая подвеска на балконе соседей.

…Всё это слишком страшно, чтоб продолжать писать.

И читать – не осилил и половины доклада.

А утром – вновь улыбаться – гостям, жене, детям,

обнимать их, одевая, готовить на скорую руку завтрак,

повторить несколько раз (как всегда), что я их люблю,

довезти до школы и детского сада, и мчать на работу, и жить,

продолжать жить с этим камнем на сердце…

Но это завтра. Пойду, покурю еще.

Посвящение Стойе и стойкости

Мне снилось будто бы мне снится,

что я встретил на улице Стойю.

Оторопел, развернулся, догнал:

– Anteeksi, oletko Stoya? Oh, sorry! Are you Stoya?

It’s impossible! What are you doing in here?

Can you give me… этот… автограф?

O yes, я нашел CD. Да, можешь писать на нем.

Это моя любимая русская группа «Аукцыон»

и их альбом «Asshole». Напиши, что-нибудь типа

«Love me as you love this music – long and deep». Great!

I’m so happy today!.. И так далее, на каком-то таком языке…

«Что ты делаешь здесь», помнится, я спросил, добавив,

«в этом родимом пятнышке (чтоб не сказать похлеще)

с тыльной стороны дородной Европы». И еще:

«Мне так нравится не только твоя сексуальность, эротизм,

но и открытость, неподдельность, сцены с тобой –

как лучшие стихотворения

из толстой поэтической антологии, то есть –

лучшие из лучших».

Этот сон я вспоминал во сне,

за чтеньем «Ксений» Эудженио Монтале,

и сравнивал их по эмоциональному накалу.

Теперь, проснувшись, не могу понять,

что общего между поэзией Монтале

и белым, снежным телом тонкой Стойи,

как отнести к ней термин «герметичный»,

и как воспеть ее (заметим в скобках, что в ее лице всех

девушек,

но только без излишней и высокопарной патетики,

а так, чтоб всё было понятно: Стойя – порнозвезда,

изученная миллионами мужчин

до самых сокровенных сантиметров

ее почти прозрачной кожи – лучший из объектов

для вот таких, простых, как три копейки, беспафосных

стихов).

Но Бог с ней. Пару слов про стойкость.

Мы знаем в чьем лице она нам нынче предстает. И вот,

пока еще не разразился этот

кровавый рассвет, в огне которого

должны как будто бы исчезнуть

все девушки – кто в тюрьмах, кто на баррикадах, –

так хочется их видеть, смотреть на них и восторгаться,

и трогать, и так далее…

(Тут в скобках: девушки, которые хотят,

чтоб ими восхищались, и посвящали им стихи,

пожалуй, поднимите руки, подойдите после.

Я обещаю накормить, спать уложить, а утром –

снабдить вас красною косынкой,

что вырежу из старой скатерти, бутылкою воды и яблоком –

конечно же, опустошенный, но –

пораженный вашей стойкостью,

готовностью идти до самого конца

за вашу и нашу, как говорят теперь на всех углах, свободу.)

2012

Новое о текстах, организованных с помощью ритма

Он был поэтом и порноактером. Было так интересно

ритм фрикций (акт для прочих вовсе не творческий, но

в его профессии – умение и достоинство неоспоримые)

поверять количеством ударных и безударных слогов. И,

соответственно, наоборот. Он читал – про себя –

строчки лучших своих стихотворений

во время съемок альковных сцен, и – о, да! – заметил,

что безупречность размера

влияет на качество отснятого материала.

Иначе сказать, монтажные ножницы не касались

этих ритмичных длиннот, и сцена тянулась всё дальше

и дальше,

что уже никакой зритель их не выдерживал.

Но если ему, зрителю, хватало терпения –

он вознаграждался в конце сверх ожидаемой меры.

Словно бы зритель в этот момент

был не в маленьком зале кинотеатра класса XXХ,

а на огромном танцполе, где хаус сменяет техно,

и где уже под утро

очередной ди-джей мешает всё в одну кучу, и

включает секретный, давно припасенный семпл

(любимая песня его бразильской подружки),

взрывая осатаневший зал,

вопящий теперь в пять или шесть тысяч глоток.

Да, господа онанисты из маленьких кинотеатров,

вам и не снилось…

Одно смущало его –

этот вечный хлесткий и фонтанирующий финал,

как поэтический прием, давно приелся,

но законы жанра не давали ни шанса на вариации с чем-то

нейтральным, неброским, кончающимся как бы так вдруг,

ничем и никак…

А вчера он решил: на день рождения

он купит себе мобильный диджейский пульт.

Он даже приглядел одну модель

с отличной скидкой и недорогой доставкой на Amazon.co.uk.

Мироощущение в 5.15 по финскому времени

Сегодня ночью я спал, постоянно просыпаясь, или даже

вовсе не спал,

отмечая, как