Том 3. Стихотворения 1827-1836 - Александр Сергеевич Пушкин

Глядит на удаль плясовую,

Под лад плечами шевеля,

Да чешет голову седую.

Ну, послушайте, дети: жил-был в старые годы

    Живописец, католик усердный.

1832

«И дале мы пошли – и страх обнял меня…»*

I

И дале мы пошли – и страх обнял меня.

Бесенок, под себя поджав свое копыто,

Крутил ростовщика у адского огня.

Горячий капал жир в копченое корыто,

И лопал на огне печеный ростовщик.

А я: «Поведай мне: в сей казни что сокрыто?»

Виргилий мне: «Мой сын, сей казни смысл велик:

Одно стяжание имев всегда в предмете,

Жир должников своих сосал сей злой старик

И их безжалостно крутил на вашем свете».

Тут грешник жареный протяжно возопил:

«О, если б я теперь тонул в холодной Лете!

О, если б зимний дождь мне кожу остудил!

Сто на сто я терплю: процент неимоверный!» –

Тут звучно лопнул он – я взоры потупил.

Тогда услышал я (о диво!) запах скверный;

Как будто тухлое разбилось яицо,

Иль карантинный страж курил жаровней серной.

Я, нос себе зажав, отворотил лицо,

Но мудрый вождь тащил меня всё дале, дале,

И, камень приподняв за медное кольцо,

Сошли мы вниз – и я узрел себя в подвале.

II

Тогда я демонов увидел черный рой,

Подобный издали ватаге муравьиной –

И бесы тешились проклятою игрой:

До свода адского касалася вершиной

Гора стеклянная, как Арарат, остра –

И разлегалася над темною равниной.

И бесы, раскалив как жар чугун ядра,

Пустили вниз его смердящими когтями;

Ядро запрыгало – и гладкая гора,

Звеня, растрескалась колючими звездами.

Тогда других чертей нетерпеливый рой

За жертвой кинулся с ужасными словами.

Схватили под руки жену с ее сестрой,

И заголили их, и вниз пихнули с криком –

И обе сидючи пустипись вниз стрелой…

Порыв отчаянья я внял в их вопле диком;

Стекло их резало, впивалось в тело им –

А бесы прыгали в веселии великом.

Я издали глядел – смущением томим.

Мальчику (Из Катулла)*

Minister vetuli, puer.[15]

Пьяной горечью Фалерна

Чашу мне наполни, мальчик!

Так Постумия велела,

Председательница оргий.

Вы же, воды, прочь теките

И струей, вину враждебной,

Строгих постников поите:

Чистый нам любезен Бахус.

«В тревоге пестрой и бесплодной…»*

В тревоге пестрой и бесплодной

Большого света и двора

Я сохранила взгляд холодный,

Простое сердце, ум свободный,

И правды пламень благородный,

И как дитя была добра;

Смеялась над толпою вздорной,

Судила здраво и светло,

И шутки злости самой черной

Писала прямо набело.

В альбом кнж. А. Д. Абамелек*

Когда-то (помню с умиленьем)

Я смел вас нянчить с восхищеньем,

Вы были дивное дитя.

Вы расцвели – с благоговеньем

Вам ныне поклоняюсь я.

За вами сердцем и глазами

С невольным трепетом ношусь

И вашей славою и вами,

Как нянька старая, горжусь.

Гнедичу*

С Гомером долго ты беседовал один,

    Тебя мы долго ожидали,

И светел ты сошел с таинственных вершин

    И вынес нам свои скрижали.

И что ж? ты нас обрел в пустыне под шатром,

    В безумстве суетного пира,

Поющих буйну песнь и скачущих кругом

    От нас созданного кумира.

Смутились мы, твоих чуждаяся лучей.

    В порыве гнева и печали

Ты проклял ли, пророк, бессмысленных детей,

    Разбил ли ты свои скрижали?

О, ты не проклял нас. Ты любишь с высоты

    Скрываться в тень долины малой,

Ты любишь гром небес, но также внемлешь ты

    Жужжанью пчел над розой алой.

Таков прямой поэт. Он сетует душой

    На пышных играх Мельпомены,

И улыбается забаве площадной

    И вольности лубочной сцены,

То Рим его зовет, то гордый Илион,

    То скалы старца Оссиана,

И с дивной легкостью меж тем летает он

    Во след Бовы иль Еруслана.

Красавица*

(В альбом Г****.)

Всё в ней гармония, всё диво,

Всё выше мира и страстей;

Она покоится стыдливо

В красе торжественной своей;

Она кругом себя взирает:

Ей нет соперниц, нет подруг;

Красавиц наших бледный круг

В ее сиянье исчезает.

Куда бы ты ни поспешал,

Хоть на любовное свиданье,

Какое б в сердце ни питал

Ты сокровенное мечтанье, –

Но, встретясь с ней, смущенный, ты

Вдруг остановишься невольно,

Благоговея богомольно

Перед святыней красоты.

К *** («Нет, нет, не должен я, не смею, не могу…»)*

Нет, нет, не должен я, не смею, не могу

Волнениям любви безумно предаваться;

Спокойствие мое я строго берегу

И сердцу не даю пылать и забываться;

Нет, полно мне любить; но почему ж порой

Не погружуся я в минутное мечтанье,

Когда нечаянно пройдет передо мной

Младое, чистое, небесное созданье,

Пройдет и скроется?.. Ужель не можно мне,

Любуясь девою в печальном сладострастье,

Глазами следовать за ней и в тишине

Благословлять ее на радость и на счастье,