Коллектив авторов - Великолепная десятка: Сборник современной прозы и поэзии
Анна Агнич. Ластик Бостон, США
Может ли быть у жизни счастливый конец?
– Старая шутка
Почти каждую ночь Шура летал во сне. В детстве – высоко и легко, годам к тридцати – ниже и с усилием. Однажды, лет в шесть, ему приснилось, что он парит над крышами, держась за белое куриное перышко. Шура проснулся в уверенности, что открыл простой способ летать. Он нашел подходящее перо и созвал детей своего большого двора. Девочки оставили классики, малыши подтянулись из песочницы, даже старшие мальчики перестали играть в ножички и пришли посмотреть. Шура поднял на головой перо, вытянулся всем телом, сделал усилие и… не полетел. Он подпрыгивал, становился на скамейку, тянулся в струнку – тело хранило чувство полета, испытанного во сне, но оторваться от земли не могло. Шура не помнил, смеялись ли над ним дети, он запомнил только свое недоумение и комок обиды в горле.
С юности Шура сочинял во сне стихи такой красоты, что просыпался с чувством всепоглощающего счастья. Наяву строки оказывались бессмысленным набором слов, что-то вроде:
гдЕ свирЕп марО кадЕцки
вАлит рЯды шЕсть жирАф
Но однажды ему приснилось вот что:
Быть может, я тебе не нужен,
Ночь; из пучины мировой,
Как раковина без жемчужин,
Я выброшен на берег твой.
Ты равнодушно волны пенишь
И несговорчиво поешь,
Но ты полюбишь, ты оценишь
Ненужной раковины ложь…
В первый миг после пробуждения он задохнулся от восторга. Во второй – вспомнил, что стихи написаны много лет тому назад и не им. Радиобудильник играл «Лунную сонату». Музыкой навеяло, – усмехнулся Шура и стал собираться на работу.
Свою инженерскую работу он любил. Ему удавались красивые решения, в возбуждении Шура порой не спал до утра, ворочал в голове варианты, вскакивал, когда осеняла идея. Оформил с десяток изобретений, мог бы больше, но мешала нелюбовь к писанине. Еще увлекался научно-популярной литературой, фантастикой и рассказами о необычных явлениях. Начитавшись Ури Геллера, пробовал гнуть взглядом ложки, но не поддались даже хлипкие алюминиевые. Двигать усилием воли предметы тоже не выходило.
Как-то приснилось, что раскачивает взглядом ластик, подвешенный на веревке – это было легче, чем толкать вещи по поверхности стола. Шура проснулся, прошлепал босиком на кухню, обвязал ниткой большой ластик и подвесил к лампе. Маятник вышел длинный, его можно было бы раскачать совсем небольшим усилием. Как ни таращился, ластик висел, будто парус в штиль. Шура окончательно проснулся и усмехнулся своей неисправимой вере в чудеса. Хорошо хоть жену не разбудил поглядеть на сооружение – не шестилетний мальчик, все же чему-то научился.* * *Шура и Галя встретились еще студентами в походе выходного дня. Он давно заметил, как по-разному ведут себя люди на бивуаке: кто-то ставит палатки, собирает хворост, разводит огонь, а кто-то усаживается на рюкзак и ждет, пока кончится суета. Девочка Галя была из тех, кто хлопочет. Он похвалил красивую Галю, чтоб завязать разговор, а она ответила неожиданно задиристо:
– Да не цепляйся ты к ним! Ни ты, ни я не можем влезть в чужую шкуру и узнать, каково в ней. Может, у них в самом деле нет сил? Да, да, на волейбол есть, а на работу нет – так бывает! И не смейся, пожалуйста, что я такого смешного сказала?
Свадьбу играли дважды: для родственников в родительской квартире и для друзей в лесу. В квартире их друзьям места не хватило бы. Через два года родился Павлик. Шура не мог привыкнуть к мысли о чуде рождения – его бесконечно удивляло, как это они вдвоем создали третьего, настоящего человека. Сынишка учился ходить и говорить – и это тоже казалось ежедневным чудом. Шура сажал малыша верхом на рюкзак, и они втроем шатались по пригородным лесам, а когда сын подрос, раз в году ездили в Карпаты или Крым. Намечали гору себе по силам, поднимались и торжественно съедали наверху яблоко или апельсин, овеваемые тем особенным ветром, который бывает только на вершине, и который, раз почувствовав, не забудешь. Сын нес вершинную снедь в своем рюкзачке и ревностно следил за исполнением семейной традиции.
Единственное что омрачало Шурину жизнь – это ворчание жены. То он не закрыл дверцу холодильника, то кран в ванной оставил течь до утра, то зарплату потерял, а то никак не починит замок входной двери. Поначалу Галка относилась к таким промашкам весело и легко, но с годами то ли устала, то ли надоело. Даже обычные фразы стали звучать у нее, как обвинения.
Шура от упреков замыкался, отдалялся, прятался в книгу или работу. Ссориться он не умел, хотя иногда думал, может, жене не хватает именно бурных полноценных ссор с катарсисом и примирением.
Галя искренне считала его хорошим мужем и сама терпеть не могла свое ворчание, но справиться с ними не получалось никак. Она пробовала молчать, но тогда ее охватывало такое раздражение, что цветы могли бы увянуть, если бы она держала в доме цветы. Галя была уверена, нет зрелища скучнее и банальнее, чем сердитая жена при подавленно молчащем муже. Она с ужасом понимала, что становится похожей на маму, была недовольна собой, а женщине, недовольной собой, очень трудно быть славной и милой.
* * *Годам к сорока у Шуры что-то случилось со зрением: ему стали видеться туманные пятна вокруг людей, будто кто-то надышал на стекло. Обычно в толпе несколько человек несли с собой такое пятно – чаще едва заметное, иногда погуще, изредка совсем плотное. Галка погнала мужу к окулисту, глаза оказались в норме.
– Возможная причина пятен, – сказал врач, – изменения в стекловидном теле. Загляните через месяц-другой, проверим сетчатку, а пока ничего страшного не вижу. А то, что пятна следуют за людьми – это, конечно, самовнушение.
На зимние праздники Шура и Галка поехали в Карпаты кататься на лыжах в компании старых друзей. В первый же вечер у Шуры снова забарахлило зрение, да так, что он испугался, оставил своих в баре и ушел лечь. Ночью не спал, ворочался, вскакивал:
– Почему именно Виктор? Почему я всех видел нормально, а Виктора в жутком темном облаке?
После мучительной ночи на трассу не пошел, проспал до полудня. Спал бы и дольше, но разбудил шум спасательного вертолета. Виктора спасатели живым до больницы не довезли.
Галка твердила что-то о совпадениях, о вероятностях, о том, что нельзя после хмельной ночи идти на самый сложный спуск, но Шура ее не слышал. Он понял все и сразу.
* * *Подтверждение пришло с эпидемией гриппа. Шура заранее мог сказать, кто из коллег не выйдет на работу, и знал, как тяжело будет человек болеть. Туманные пятна бывали более или менее заметными, но все же никогда такими плотными, как то, вокруг Виктора. Шура завел тетрадь, разработал шкалу, отмечал градации плотности пятен в цифрах, сличал предсказания и наблюдения – прогноз работал как часы. По ночам он мечтал, как бы применить свой неожиданный дар, ему виделось спасение толп благодарных людей. А пока молчал – что толку предупреждать человека во время эпидемии?
Не выдержал он в пятницу утром, когда вокруг секретарши Анечки увидел пугающе темное облако. Анечка была беременна и по нынешней моде не прятала живот, а носила обтягивающие брючки со свитерами и выглядела как оливка на зубочистке. Шура тщательно продумал свою речь, прежде чем подойти. Он сослался на статью в газете, напомнил, как опасен грипп в ее положении, сказал, что сейчас пик эпидемии и, если Анечка отсидится дома несколько дней, шансы заболеть будут ниже. Внушаемая секретарша смотрела большими глазами, кивала, прижимала руки к губам, тут же отпросилась у шефа и уехала домой.
К концу дня на работу позвонили – в Анечкину маршрутку врезался внедорожник. Женщины плакали, собирали деньги, снаряжали делегацию в больницу. Шура заперся в туалете и кусал руки, чтобы не завыть.
Дома Галка дала ему таблетку, уложила в постель, обняла за плечи и убаюкала, как ребенка. Наутро они рассуждали о царе Эдипе, о Кассандре, вспомнили восточную притчу, как человек встретил Смерть на базаре, испугался ее пристального взгляда и бежал в Багдад, всю ночь гнал коня, бедняга. Оказалось, Смерть посмотрела на человека удивленно, потому что назавтра у них была назначена встреча в Багдаде. О неизбежности судьбы люди думали с давних пор, видно, и для Шуры настало время поверить, что предначертанное изменить нельзя, даже если тебя о нем предупредят.
– Ну зачем, зачем мне это?! – стонал Шура. – Не вмешиваться, не вмешиваться, никогда ни во что не вмешиваться! – твердил он, как заклинание, и прятал лицо в подушку.
Галка весь день сидела рядом и время от времени гладила мужа по горячей голове. Долго еще после того дня Галка ни в чем не упрекала Шуру, даже носки его со стола убирала тихонько, но он по своей обычной рассеянности этого не заметил.
Анечка вернулась на службу через две недели. Она сама почти не пострадала, но недоношенных близнецов выходить не смогли. Завидев Шуру, Анечка выставила руки, защищалась, и просипела:
