Самуил Маршак - Сочинения в четырех томах. Том четвертый. Статьи и заметки о мастерстве.
Этот тихий, вырывающийся из напева вопрос сильнее и страшнее всех слезных материнских жалоб и причитаний.
И дальше:
Кто, как доносится теплая шубушка,Зайчиков новых набьет?Умер, Касьяновна, умер, голубушка, —Даром ружье пропадет!
Правдиво и человечно переплетаются здесь и спорят между собой материнская печаль с неизбежными житейскими заботами — «топор продаю», «даром ружье пропадет»…
Это и есть проза, питающая подлинную поэзию и отличающая ее от поддельной.
У нас еще встречаются люди, которые из любви к оригинальности в сотый раз повторяют банальнейшую фразу о том, что некрасовская поэзия прозаична, полна уныло-крестьянского однообразия, неуклюжа, тяжела.
Об этой мнимой «тяжести и неуклюжести» некрасовского стиха с исчерпывающей полнотой сказал Чернышевский: «Тяжестью часто кажется энергия».
Некрасов писал много и в самых различных жанрах в ту пору, когда тонкие ценители поэзии предпочитали небольшие томики тщательно отобранных, накопленных за многие годы стихов. Об одном из таких сборников говорит Фет:
Но муза, правду соблюдая,Глядит, — а на весах у нейВот эта книжка небольшаяТомов премногих тяжелей.
И в самом деле, томик Тютчева, о котором идет здесь речь, мал да дорог. Многие сборники лирических стихов его современников, вместе взятые, не перевесят одного его стихотворения.
Однако из книг лучших поэтов того времени — Тютчева, Фета, Полонского, Алексея Толстого, Майкова, тоже вместе взятых, — мы меньше узнаём о чувствах и событиях эпохи, о жизни русского народа, города, деревни, чем из деятельной, щедрой и отзывчивой поэзии Некрасова. На дороге, которую он сам прокладывал, у него бывали срывы, неудачи. Это видели самые горячие его почитатели. Как верно и сердечно говорит о его случайных неудачах тот же Чернышевский, критик строгий и требовательный, но такой осторожный и чуткий в обращении с поэзией и с поэтами. Он пишет Некрасову:
«Есть ли у Вас слабые стихотворения? Ну, разумеется, есть. Почему и не указать их, если бы пришлось говорить о Вас печатно? Но, собственно, для Вас это не может иметь интереса, потому что они у Вас — не более, как случайности — иногда напишется лучше, иногда хуже, — как Виардо иногда поет лучше, иногда хуже — из этого ровно ничего не следует, и она ровно ничего не выиграет, если ей скажут, что 21 сентября она была хороша в «Норме», а 23 сентября в той же «Норме» была не так хороша — она просто скажет: значит, 23 сент. я была не в голосе, а 21 сент. была в голосе…»
Некрасову не всегда удается согреть и расплавить жаром своей поэзии великое множество событий и явлений, с которыми он имеет дело, но если оглядеть все его наследство, то окажется, что прозаичен он только в самом лучшем и благородном смысле этого слова. Не теряя достоинства, серьезности и толковости устной речи, стих его поет и не нуждается в музыке, чтобы стать песней.
Как хороший певец, Некрасов так искусно владеет дыханием, что может в любой строфе развернуть весь диапазон человеческого голоса от его верхов до самых низов, от высокого, заливистого тенора до густого, низкого баса:
Меж высоких хлебов затерялосяНебогатое наше село.Горе горькое пó свету шлялося.И на нас невзначай набрело.
Ой, беда приключилася страшная!Мы такой не знавали вовек:Как у нас — голова бесшабашная —Застрелился чужой человек!
Это — как будто бы скромный и точный рассказ о деревенском событии, а какая полнозвучная соловьиная трель слышится в простых и просторных строчках:
…Как у нас — голова бесшабашная —Застрелился чужой человек!
Некрасов много писал о деревне. Но разве можно считать его только деревенским, крестьянским поэтом? Ведь он, в сущности, первый певец города — большого, неуютного промышленного города, который мы знали до революции:
Люди бегут, суетятся,Мертвых везут на погост…Еду кой с кем повидатьсяЧрез Николаевский мост.
Или:
Огни зажигались вечерние,Выл ветер и дождик мочил,Когда из Полтавской губернииЯ в город столичный входил.
Это не тот Петербург, который мы видели с Невского проспекта, с набережных. Ко временам Некрасова Питер повернулся другой своей стороной — Разъезжей, Ямской улицей, Сенной площадью, городскими предместьями, не барскими особняками, а доходными домами и трущобами.
И так различен ритм в деревенских и городских стихах Некрасова.
Как же можно говорить об однообразии его стихов?
Даже в пределах одного и того же стихотворного размера вы найдете у него множество далеких друг от друга оттенков.
Вспомните «Кому на Руси жить хорошо».
Птичка защищает свое гнездо с птенцами:
Так быстро, быстро кружится,Что крылышки свистят!..
И тем же размером написаны прозвучавшие на всю Россию строки:
Порвáлась цепь великая,Порвалась — расскочилася:Одним концом по барину,Другим по мужику!..
Поэт такого масштаба и разнообразия имеет право на свою школу, которая может и должна существовать и развиваться в течение многих столетий. А ведь в 1958 году исполнилось всего лишь восемьдесят лет со дня смерти этого большого русского поэта!
Напрасно пели, да и сейчас еще поют, ему отходную люди, полагающие, что литературные стили меняются так же быстро, как фасоны дамских шляп и платьев.
«Как тальи носят?» — «Очень низко,Почти до… вот по этих пор.Позвольте видеть ваш убор…Так: рюши, банты… здесь узор…Все это к моде очень близко».
У Некрасова есть чему поучиться многим поколениям поэтов.
Он умеет создавать образ человека, своего современника, ровно ничего о нем не рассказывая, а характеризуя его только его же собственными речами. И тут обнаруживается, какие богатейшие драматургические возможности таятся в стихе — в размере, в ритме, в голосовой шкале строфы. Редкий драматург достигает той выразительности, какой достиг Некрасов.
Несколько коротеньких реплик создают у него не только характер, но даже и внешний облик действующего лица.
Припомните разговор двух петербуржцев:
— Государь мой! куда вы бежите? —«В канцелярию; что за вопрос?»…
По этим отрывистым, неизвестно кому принадлежащим фразам мы легко можем представить себе обоих участников диалога.
Оба они — чиновники не слишком высокого класса (иначе бы они не ходили пешком), но и не слишком низкого (об этом свидетельствуют их степенные обороты речи). Один из них — тот, который заблаговременно «принял меры» против мороза, — ведет себя несколько более развязно; другой держится солиднее, официальнее. Крещенский мороз не позволяет им долго застаиваться на месте, отчего весь разговор ведется в бодром и быстром темпе и сопровождается притопываньем.
Мало того, мы можем точно определить по стилю и характеру разговора и эпоху, и место действия.
А между тем автор даже не назвал своих действующих лиц, не обмолвился ни единым словом ни о них самих, ни об окружающей обстановке, если не считать последней ремарки, воссоздающей перед нашими глазами пронизанную холодом петербургскую улицу:
Усмехнувшись, они разошлись,И за каждым извозчик помчался.Бедный Ванька! надеждой не льстись,Чтоб сегодня седок отыскался…
За автора красноречиво и убедительно говорит его стих — размер, ритм, словесный отбор и строй речи, определяющие интонацию, высоту и тембр голосов всех действующих лиц.
Но не только в разговорах, где два голоса оттеняют друг друга, но и в монологах некрасовских персонажей вы с первых же слов ощущаете, что за человек перед вами, каков его возраст, сословие, какую жизнь он прожил.
Разве не ясна до мельчайших подробностей фигура рассказчика в отрывке из «Кому на Руси жить хорошо»:
Аммирал-вдовец по морям ходил,По морям ходил, корабли водил,Под Ачаковым бился с туркою,Наносил ему поражение,И дала ему государыняВосемь тысяч душ в награждение…
Тут есть и характерный стариковский говор, и голос, и жест. А ведь я привел только шесть строк из этого безупречного по мастерству рассказа в стихах.
