Николай Заболоцкий - Стихотворения и поэмы

1948

Поздняя весна

Осветив черепицу на крышеИ согрев древесину сосны,Поднимается выше и вышеЗапоздалое солнце весны.В розовато-коричневом дымеНе покрытых листами ветвей,Весь пронизан лучами косыми,Бьет крылом и поет соловей.Как естественно здесь повторены;Лаконически-медленных фраз,Точно малое это твореньеИх поет специально для нас!О любимые сердцем обманы,Заблужденья младенческих лет!В день, когда зеленеют поляны,Мне от вас избавления нет.Я, как древний Коперник, разрушилПифагорово пенье светилИ в основе его обнаружилТолько лепет и музыку крыл.

1948

Полдень

Понемногу вступает в праваОслепительно знойное лето.Раскаленная солнцем траваИспареньями влаги одета.Пожелтевший от зноя лопухРазвернул розоватые латыИ стоит, задыхаясь от мух,Под высокими окнами хаты.Есть в расцвете природы моейКратковременный миг пресыщенья,Час, когда перламутровый клейВыделяют головки растенья.Утомились орудья любви,Страсть иссякла, но пламя былоеДотлевает и бродит в крови,Уж не тело, но ум беспокоя.Но к полудню заснет и оно,И в средине небесного сводаЛишь смертельного зноя пятноРазличит, замирая, природа.

1948

Лебедь в зоопарке

Сквозь летние сумерки паркаПо краю искусственных водКрасавица, дева, дикарка,Высокая лебедь плывет.Плывет белоснежное диво,Животное, полное грез,Колебля на лоне заливаЛиловые тени берез.Головка ее шелковиста,И мантия снега белей,И дивные два аметистаМерцают в глазницах у ней.И светлое льется сияньеНад белым изгибом спины,И вся она как изваяньеПриподнятой к небу волны.Скрежещут над парком трамваи,Скрипит под машинами мост,Истошно кричат попугаи,Подняв перламутровый хвост.И звери сидят в отдаленье,Приделаны к выступам нор,И смотрят фигуры оленьиНа воду сквозь тонкий забор.И вся мировая столица,Весь город сверкающий наш.Над маленьким парком теснится.Этаж громоздя на этаж.И слышит, как в сказочном миреУ самого края стеныКрылатое диво на лиреПоет нам о счастье весны.

1948

«Сквозь волшебный прибор Левенгука…»

Сквозь волшебный прибор ЛевенгукаНа поверхности капли водыОбнаружила наша наукаУдивительной жизни следы.Государство смертей и рождений,Нескончаемой цепи звено, —В этом мире чудесных творенийСколь ничтожно и мелко оно!Но для бездн, где летят метеоры,Ни большого, ни малого нет,И равно беспредельны просторыДля микробов, людей и планет.В результате их общих усилийЗажигается пламя Плеяд,И кометы летят легкокрылей,И быстрее созвездья летят.И в углу невысокой вселенной,Под стеклом кабинетной трубы,Тот же самый поток неизменныйДвижет тайная воля судьбы.Там я звездное чую дыханье,Слышу речь органических массИ стремительный шум созиданья,Столь знакомый любому из нас.

1948

Тбилисские ночи

Отчего, как восточное диво,Черноока, печальна, бледна,Ты сегодня всю ночь молчаливоДо рассвета сидишь у окна?Распластались во мраке платаны,Ночь брильянтовой чашей горит,Дремлют горы, темны и туманны,Кипарис, как живой, говорит.Хочешь, завтра под звуки пандури,Сквозь вина золотую струюЯ умчу тебя в громе и буреВ ледяную отчизну мою?Вскрикнут кони, разломится время,И по руслу реки до зариПолетим мы, забытые всеми,Разрывая лучей янтари.Я закутаю смуглые плечиВ снежный ворох сибирских полей,Будут сосны гореть, словно свечи,Над мерцаньем твоих соболей.Там, в огромном безмолвном просторе,Где поет, торжествуя, пурга,Позабудешь ты южное море,Золотые его берега.Ты наутро поднимешь ресницы:Пред тобой, как лесные царьки,Золотые песцы и куницыЗапоют, прибежав из тайги.Поднимая мохнатые лапки,Чтоб тебя не обидел мороз,Принесут они в лапках охапкиПерламутровых северных роз.Гордый лось с голубыми рогамиНа своей величавой трубе,Окруженный седыми снегами,Песню свадьбы сыграет тебе.И багровое солнце, пылаяВсей громадой холодных огней,Как живой великан, дорогая, —Улыбнется печали твоей.Что случилось сегодня в Тбилиси?Льется воздух, как льется вино.Спят стрижи на оконном карнизе,Кипарисы глядятся в окно.Сквозь туманную дымку вуалиПробиваются брызги огня.Посмотри на меня, генацвале,Оглянись, посмотри на меня!

1948

На рейде

Был поздний вечер. На террасахГоры, сползающей на дно,Дремал поселок, опоясавЛазурной бухточки пятно.Туманным кругом акварелиЛежала в облаке луна,И звезды еле-еле тлели,И еле двигалась волна.Под равномерный шум прибояКачались в бухте корабли,И вдруг, утробным воем воя,Все море вспыхнуло вдали.И в ослепительном сплетеньеОгней, пронзивших небосвод,Гигантский лебедь, белый гений,На рейде встал электроход.Он встал над бездной вертикальнойВ тройном созвучии октав,Обрывки бури музыкальнойИз окон щедро раскидав.Он весь дрожал от этой бури,Он с морем был в одном ключе,Но тяготел к архитектуре,Подняв антенну на плече.Он в море был явленьем смысла,Где электричество и звук,Как равнозначащие числа,Передо мной предстали вдруг.

1949

Гурзуф

В большом полукружии горных пород,Где, темные ноги разув,В лазурную чашу сияющих водСпускается сонный Гурзуф,Где скалы, вступая в зеркальный затон,Стоят по колено в воде,Где море поет, подперев небосклон,И зеркалом служит звезде, —Лишь здесь я познал превосходство морейНад нашею тесной землей,Услышал медлительный ход кораблейИ отзвук равнины морской.Есть таинство отзвуков. Может быть, насЗатем и волнует оно,Что каждое сердце предчувствует час,Когда оно канет на дно.О, что бы я только не отдал взаменЗа то, чтобы даль донеслаИ стон Персефоны, и пенье сирен,И звон боевого весла!

1949

Светляки

Слова — как светляки с большими фонарями.Пока рассеян ты и не всмотрелся в мрак,Ничтожно и темно их девственное пламяИ неприметен их одушевленный прах.Но ты взгляни на них весною в южном Сочи,Где олеандры спят в торжественном цвету,Где море светляков горит над бездной ночиИ волны в берег бьют, рыдая на лету.Сливая целый мир в единственном дыханье,Там из-под ног твоих земной уходит шар,И уж не их огни твердят о мирозданье,Но отдаленных гроз колеблется пожар.Дыхание фанфар и бубнов незнакомыхТам медленно гудит и бродит в вышине.Что жалкие слова? Подобье насекомых!И все же эта тварь была послушна мне.

1949

Башня Греми[1]

Ух, башня проклятая! Сто ступеней!Соратник огню и железу,По выступам ста треугольных камнейПод самое небо я лезу.Винтом извивается башенный ход,Отверстье, пробитое в камне.Сорвись-ка! Никто и костей не найдет.Вгрызается в сердце тоска мне.А следом за мною, в холодном поту,Как я, распростершие руки,Какие-то люди ползут в высоту,Таща самопалы и луки.О черные стены бряцает кинжал,На шлемах сияние брезжит.Доносится снизу, заполнив провал,Кольчуг несмолкаемый скрежет.А там, в подземелье соборных руин,Где царская скрыта гробница,Леван-полководец, Леван-властелин[2]Из каменной ниши стучится:«Вперед, кахетинцы, питомцы орлов!Да здравствует родина наша!Вовеки не сгинет отеческий кровПод черной пятой кизилбаша![3]»И мы на последнюю всходим ступень,И солнце ударило в очи,И в сердце ворвался стремительный деньВсей силой своих полномочий.В парче винограда, в живом янтаре,Где дуб переплелся с гранатом,Кахетия пела, гордясь в октябреСвоим урожаем богатым.Как пламя, в марани[4] струилось вино,Веселье лилось из давилен,И был кизилбаш, позабытый давно,Пред этой страною бессилен.И реял над нею свободный орлан,Вздувающий перья на шлеме,И так же, как некогда витязь Леван,Стерег опустевшую Греми.

1950