Иннокентий Анненский - Трактир жизни
«Пускай избитый зверь, влачася на цепочке…»
Пускай избитый зверь, влачася на цепочке,Покорно топчет ваш презренный макадам,Сердечных ран своих на суд ваш не отдам,Принарядивши их в рифмованные строчки.
Чтоб оживить на миг огонь заплывших глаз,Чтоб смех ваш вымолить, добиться сожаленья,Я ризы светлые стыда и вдохновеньяПред вами раздирать не стану напоказ.
В цепях молчания, в заброшенной могилеМне легче будет стать забвенной горстью пыли,Чем вдохновением и мукой торговать.
Мне даже дальний гул восторгов ваших жуток –Ужель заставите меня вы танцеватьСредь размалеванных шутов и проституток?
Последнее воспоминание
Глаза открыты и не видят… Я – мертвец…Я жил… Теперь я только падаю… Паденье,Как мука, медленно и тяжко, как свинец,
Воронка черная без жалоб, без бореньяВбирает мертвого. Проходят дни… года,И ночь, и только ночь, без звука, без движенья.
Я понимаю всё… Но сердце? И сюдаСхожу ли стариком иль пору молодуюПокинул… и любви сияла мне звезда?..
Я – груз, и медленно сползаю в ночь немую;Растет, сгущается забвенье надо мной…Но если это сон?.. О нет, и гробовую
Я помню тень, и крик, и язву раны злой…Всё это было… и давно… Иль нет? Не знаю…О ночь Небытия! Возьми меня… я твой…
Там… сердце на куски… Припоминаю.
Из стихотворения «Призраки»
1
С душой печальною три тени неразлучны,Они всегда со мной, и вечно их полетПронзает жизни сон, унылый и докучный.
С тоской гляжу на них, и страх меня берет,Когда чредой скользят они безгласны,И сердце точит кровь, когда их узнает;
Когда ж зеницы их в меня вопьются властно,Терзает плоть мою их погребальный пыл,Мне кости леденит их пламень неугасный.
Беззвучно горький смех на их устах застыл,Они влекут меня меж сорных трав и терний:Туда, под тяжкий свод, где тесен ряд могил…
Три тени вижу я в часы тоски вечерней.
2
Уста землистые и длани ледяные, –Но не считайте их за мертвецов.Увы! Они живут, укоры сердца злые!
О, если бы я мог развеять тучи снов,О, если б унесла скорее месть забвеньяЦветы последние торжественных венцов!
Я расточил давно мне данные куренья,Мой факел догорел, и сам алтарь, увы!В пыли и копоти лежит добычей тленья.
В саду Божественном душистой головыЛилее не поднять, – без страсти, без желанийТам влагу выпили, там корни выжгли вы,
Уста землистые и ледяные длани.
3
Но что со мной? О нет… Теней светлеют вежды!Я солнце, я мечту за ними увидал:В какой блаженный хор слились вокруг Надежды!
О вы, которых я безумно так желал!Кого я так любил, коль это ваши тени,Отдайте счастья мне нетронутый фиал!
За робкую любовь, за детский жар молений,О, засияйте мне, лучи любимых глаз,Вы, косы нежные, обвейте мне колени!
Нет! Ночь… Всё та же ночь. Мираж любви погас,И так же, с сумраком таинственно сливаясь,Три тени белые в немой и долгий час
Мне сердце леденят, тоской в него впиваясь…1902
Огненная жертва
С тех пор, как истины прияли люди свет,Свершилось 1618 лет.На небе знойный день. У пышного примасаГостей по городу толпится с ночи масса;
Слились и яркий звон, и гул колоколов,И море зыблется на площади голов,По скатам красных крыш и в волны злато льется,И солнце городу нарядному смеется,
На стены черные обители глядит,Мосты горбатые улыбкой золотит,И блещет меж зубцов кривых и старых башен,Где только что мятеж вставал и зол, и страшен.
Протяжным рокотом, как гулом вешних вод,Тупик, и улицу, и площадь, и проход,Сливаясь, голоса и шумы заливают,И руки движутся, и плечи напирают.
Всё в белом иноки: то черный, то седой,То гладко выбритый, то с длинной бородой,Тонсуры, лысины, шлыки и капюшоны,На кровных скакунах надменные бароны,
Попоны, шитые девизами гербов,И ведьмы старые с огрызками зубов…И дамы пышные на креслах и в рыдванах,И белые брыжи на розовых мещанах,
И винный блеск в глазах, и винный ароматМеж пестрой челяди гайдучьей и солдат.Шуты и нищие, ханжи и проститутки,И кантов пение, и площадные шутки,
И с ночи, кажется, все эти люди тут,Чтоб видеть, как живым еретика сожгут,А с высоты костра, по горло цепью скручен,К столбу дубовому привязан и измучен,
На море зыбкое взирает еретик,И мрачной горечью подернут строгий лик.Он видит у костра безумных изуверов,Он слышит вопли их и гимны лицемеров.
В горячке диких снов воздев себе венцы,Вот злые двинулись попарно чернецы;Дрожат уста у них от бешеных хулений,Их руки грязные бичуют светлый гений,
Из глаз завистливых струится темный яд:Они пожрать его, а не казнить хотят.И стыдно за людей прикованному стало…Вдруг занялся огонь, береста затрещала,
Вот пурпурный язык ступни ему лизнулИ быстро по пояс змеею обогнул.Надулись волдыри и лопнули, и точноНазревшей мякотью плода кто брызнул сочной.
Когда ж огонь ему под сердце подступил,«О Боже, Боже мой!» – он в муках возопил.А с площади монах кричит с усмешкой зверской:«Что, дьявольская снедь, отступник богомерзкий?
О Боге вспомнил ты, да поздно, на беду.Ну, здесь не догоришь – дожаришься в аду».И муки еретик гордыней подавляя,И страшное лицо из пламени являя,
Где кожу черную кипящий пот багрил,На жалком выродке глаза остановилИ словом из огня стегнул его, как плетью:«Холоп, не радуйся напрасно… междометью!»
Тут бешеный огонь слова его прервал,Но гнев и меж костей там долго бушевал…
Явление божества
Над светлым озером Норвегии своейОна идет, мечту задумчиво лелея,И шею тонкую кровь розовая ейЛуча зари златит среди снегов алее.
Берез лепечущих еще прозрачна сень,И дня отрадного еще мерцает пламя,И бледных вод лазурь ее качает тень,Беззвучно бабочек колеблема крылами.
Эфир обвеет ли волос душистых лен,Он зыбью пепельной плечо ей одевает,И занавес ресниц дрожит, осеребренПолярной ночью глаз, когда их закрывает.
Ни тени, ни страстей им не оставят дни,Из мира дольнего умчались их надежды:Не улыбалися, не плакали они,И в голубую даль глядят спокойно вежды.
И страж задумчивый мистических садовС балкона алого следит с улыбкой нежнойЗа легким призраком норвежских береговСреди бессмертных волн одежды белоснежной.17—19 января 1901Царское Село
Негибнущий аромат
Если на розу полейСолнце Лагора сияло,Душу ее перелейВ узкое горло фиала.
Глину ль насытит бальзамИли обвеет хрусталь,С влагой Божественной намБольше расстаться не жаль:
Пусть, орошая утес,Жаркий песок она поит,Розой оставленных слезМоре потом не отмоет.
Если ж фиалу в кускахВыпадет жребий лежать,Будет, блаженствуя, прахРозой Лагора дышать.
Сердце мое, как фиал,Не пощаженный судьбою,Пусть он недолго дышал,Дивная влага, тобою;
Той, перед кем пламенелЧистый светильник любви,Благословляя удел,Муки простил я свои.
Сердцу любви не дано, –Но, и меж атомов атом,Будет бессмертно оноНежным твоим ароматом.
Над умершим поэтом
О ты, чей светлый взор на крыльях горней ратиЦветов неведомых за радугой искалИ тонких профилей в изгибах туч и скал,Лежишь недвижим ты, – и на глазах печати.
Дышать – глядеть – внимать – лишь ветер,пыль и гарь…Любить? Фиал златой, увы! но желчи полный.Как Бог скучающий, покинул ты алтарь,Чтобы волной войти туда, где только волны.
На безответный гроб и тронутый скелетСлеза обрядная прольется или нет,И будет ли тобой банальный век гордиться,
Но я твоей, поэт, завидую судьбе:Твой тих далекий дом, и не грозит тебеПозора – понимать, и ужаса – родиться.
О Майя, о поток химер неуловимых,Из сердца мечешь ты фонтан живых чудес!Там наслажденья миг, там горечь слез незримых,И темный мир души, и яркий блеск небес.И самые сердца рожденных на мгновеньеВ цепи теней твоих, о Майя, только звенья.Миг – и гигантская твоя хоронит теньВ веках прошедшего едва рожденный деньС слезами, воплями и кровью в нежных венах…Ты молния? Ты сон? Иль ты бессмертья ложь?О что ж ты, ветхий мир? Иль то, на что похож,Ты вихорь призраков, в мелькании забвенных?
«О ты, которая на миг мне воротила…»
