Перси Шелли - Возмущение Ислама

Песнь десятая

Не дух ли человеческий скрывалсяВ коне, что громким ржанием прервалНаш сон, когда рассвет не зачинался?Иль тот, кто жив, велик ли он иль мал,С другими слит, живыми, и мышленьемДля всех один воздвигнут общий трон,Куда приходит каждый с приношеньемПосильным? И Земля, услышав стонСвоих детей, сама, любя, тоскует,Своей любви богатства всем дарует?

Я часто слышал нежный зов друзейВ речах, рожденных не душой людскою:Мне пел с воздушной лаской СоловейСреди плюща, меж тем как я тоскоюБыл угнетен; в долинах я видал,Как Антилопы легкие блуждают,В их голосах родной мне звук вставал,Они, как люди, чувствуют, страдают;Так мне теперь сказал тот гордый конь,Что вот уж скоро день зажжет огонь.

Тот конь могучий каждой ночью мчалсяСреди равнин, меж гор, во мгле ночной,И с пищею домой я возвращался;Но конь запятнан кровью был людской,Она текла везде: и в полумракеВолков я видел, коршунов и змей,Рычали одичавшие собаки,Гиены, с мерзкой жадностью своей,В ужасном мире трупами питались,Перед конем, как волны, размыкались.

С пределов отдаленнейших землиРабы к Тирану шли и шли толпами,Их деспоты в них злой огонь зажгли;И как на Юге, жгучими волнами,Пожар жжет травы, окружив стада,Так шли войска держав соединенных,Вождем тех рабских войск была Беда,Их путь — пожары деревень зажженных;Земля дрожала от толпы людей,И море — от бегущих кораблей.

Они пришли от каждого народа,Толпы существ, лишившихся сердец,Не знавших, что такое есть Свобода;Они пришли с покорностью овец,Которых их пастух окровавленныйВедет на бойню; волей их владыкСюда пришел Татарин разъяренный,И Франк, и миллионы тех, чей ликВетров Индийских ведал дуновенье,И Северные были здесь виденья.

От Идумейских были здесь песковТолпы теней, — чудовищное братство,Сын Азии был слушаться готов,Когда его, исполненный злорадства,Европы хищный сын учил пускатьСтрелу в грудь пастуха, что на высокойСкале сидел — и в счастье — убивать,У дикаря улыбкою широкойЛицо сияло, и друг друга такУчили злу враги, сгущая мрак.

Исполненный позорного обмана,В тот самый час, когда он был спасен,Тиран воззвал к врагам, — и за ТиранаВосстал за миллионом миллион.Другим владыкам, с горных башен, знакиОн подавал, — днем устремляя дымИ зажигая цепь огней во мраке;Они пришли, соединились с ним,И в перемирье странное вступилиТе, что волками меж собою были.

Уж мириады к Деспоту пришли,Еще в дороге были миллионы;Кровь перед ним ручьем лилась в пыли,Средь палачей он жадно слушал стоны,Смерть посылал Тиран во все концы."Я чувствую, что я теперь Владыка!" —Сказал он, принести велел щипцы,Огонь и дыбу и смеялся дико,Что крючья и жестокий скорпионИзвлечь из тела могут долгий стон.

"Но для чего вернутся дружины? —Спросил он. — Пусть мятежных бьют и бьют,Их миллионы, а из них единыйЗажечь пожар способен: тлеет трут;Пусть, кроме тех, что здесь в стенах сокрыты,Погибнут все, и каждый пятый здесьЗалог того, что дерзкие избиты, —Чтоб город был от них очищен весь!"Один солдат ответил: "О, владыка,Прости, но царство ночи многолико!

И утренний уж близится огонь;Занес я руку над вождем ужасным,Вдруг вижу, мчится черный адский конь,Несется он под Ангелом прекрасным,Меч огненный у Ангела того"."Ты смеешь говорить со мной, несчастный? —Воскликнул Деспот. — Привязать егоНа дыбе; пусть за этот бред напрасныйТерзается; получит плату тот,Кто женщину найдет и приведет.

И если у него есть враг заклятый,Он может сжечь его. — Вперед! Скорей!"И вот копыт послышались раскаты,То конница помчалась средь полей,За нею потянулася пехота,Как облако, до отдаленных гор.Пять суток не сомкнула глаз дремота,И кровь лилась, заполнила простор,И в день шестой у города сгустилась,И на седьмой резня остановилась.

Мир — на полях, в селениях пустых,Средь жалких, изуродованных мертвых.Мир — в городе, на улицах немых,Погостом неоглядным распростертых;Лишь там и сям безумной жертвы крик,Которую влачат к терзаньям пытки,И близкие? бледнеют, — вдруг языкКричащего отметит в длинном свиткеКого-нибудь еще; во мгле дворца —Мир, пиршество и песни без конца.

День ото дня, как огненное око,Над оскверненной смертию ЗемлейКатилось Солнце жгучее с востока,Колосьев редких вырощая строй;Оно, как факел Осени, горело,В лазури зной стоячий тяготел,Безветрием лазурь отяжелела,Объят был жаждой воздух, — и из телВсю выпил влажность, этот пар гниеньяБыл скор, незримо было испаренье.

К зверям пришла Чума, пришла Беда,Они вдыхали воздух зараженный,Их запах крови заманил сюда,Они пришли толпой многомильоннойВослед толпе враждующих людей,Себя сполна им трупы в пищу дали;Они теперь, как полчища теней,Свирепые и тощие, блуждали,В глазах зеленых странный был недуг,К ним смерть являлась в судорогах, вдруг.

В отравных реках рыбы умирали,И в чаще птицы гибли без следа;Род насекомых вымер; и стоналиПоследние исчахшие стада,Животные, глядя друг другу в лица,Кончались; а вкруг Города, всю ночь,Гиен худых рыдала вереница,Как дети, — точно им прося помочь, —И многие из матерей с тоскоюДрожали, болью тронуты такою.

Средь минаретов, легких, как мечты,Эфиопийских коршунов чернелиРяды: вдруг коршун падал с высоты,И люди, вздрогнув, с ужасом бледнели.В тех знаках слишком ясной весть была,Что быть беде. И паника настала.Предчувствие пугающего зла,Во всех сердцах прикосновенье жала:Неизреченный и тошнотный ядРаспространялся быстро, точно взгляд.

С исходом года наступает холод,Венок листов срывая каждый день;Так вихрем к этим странным людям ГолодПримчался, их орды сдавила Тень,И воздух застонал от новой пытки;У Смуты порожденья нет страшней,Хотя она рождает их в избытке,Питая тени тысячью грудей,Чуму, Резню, Ложь Мысли, Бич Заботы,Без век глаза их, чуток мрак дремоты.

Есть нечего, хлеб вытоптан в полях:Стада погибли все; гнилые рыбыЛежали на зловонных берегах;Глубины вод, озер и рек изгибы —Без пищи; на поверхности ветровНет тени крыльев птиц, как в дни былые;Пространстеа виноградников, садов,Все Осени амбары золотыеСгорели; каждый маленький кусок —Вес золота; дух Скряги изнемог.

Нет хлеба — на базарах продавалиВсе гнусности, вплоть до кусков людских,При виде их у многих застывалиОт страха лица; в кладовых своихВзяв золота, скупец звенел им звонко;И дева, став от голода смелей,Себя продать хотела б; и ребенка,Влекомая слепой нуждой своей,Мать приносила, снова возвращалась,Его кормила грудью и кончалась.

На род людской низвергся синий Мор."О, если б сталь, что так еще недавноЗдесь кровь лила, вновь ослепила взор!Когда б землетрясенье полноправноВзыграло, иль взметнулся б Океан!Напрасный вопль. Безумный строй несетсяСредь улиц, каждый пыткой обуян,И каждый воет, и горит, и жмется,Или, под властью сумасшедших снов,Сидят на свежих грудах мертвецов.

Теперь не голод был, а ужас жажды.Гнилою кучей тяжких темных телНабит был, как котел, колодец каждыйИ мглой зеленой по утрам блестел.К ним все же притекали мириады,Чтобы залить огонь горячих мукГниющей влагой мерзостной услады;Без мыслей, без стыда они вокругТолклись, нагие, возрастов различных,В багровых язвах, в ранах необычных.

Теперь была не жажда, дикий бред,Пред многими везде их образ тощийШел рядом, от него спасенья нет, —Двойник упорный, полный тайной мощи, —И убивали жалкие себя,Чтобы уйти от привиденья сразу;Иные ж гибли, но, других губя,Распространяли радостно заразу;Иные рвали волосы, крича:"Мы дождались небесного меча!"

Порой живой был спрятан между мертвых.На площади, где водоем большой,Средь трупов, пирамидой распростертых,Крошившихся и принимавших зной,Был слышен вздох задавленный, о жизни;И было странно видеть красоту.Лежащую на этой гнусной тризне,Как бы во сне хранящую — мечту;Под золотом волос, как изваянье,Иной был в смерти — вне ее влиянья.

В дворец Тирана Голод не входил, —Он пировал с покорною толпоюХанжей и стражей. Призрак их щадил,И не было Нужды: не так с Чумою,На все она свою роняет тень.Дай Голоду поесть, и он смеется,Проходит мимо, как минувший день;Но Волк-Чума за много миль несется,Крылат и жаден, вечно сам не свой,Не будет сыт он жалкой требухой.

Так на пиру в дворце, средь безрассудства,Закованный в блестящую бронюИли полураздетый для распутства,Вдруг преданный заразному огню,Смолкал на полуслове воин сильный, —Ночь новая в его входила взор,Вниз головой он падал в мрак могильный,Или сидел, застыв, глядя в упор,Иль выкликал, в припадке исступленья,Провидец ада, тьмы и угнетенья.

Смутились и Владыки, и Жрецы;Они в своих обманах были смелы,И вот, по недосмотру, их стрельцыСпустили в них же гибельные стрелы:Приюта нет, а смерть идет, близка,И провожатый был слепец слепому;И шли, и шли по улицам войска,По направленью к Капищу большому,И каждый в той процессии слепойНапрасно умоляет Идол свой.

Они кричали: "Боже, мы надменноПрезрели поклонение тебе,Мы думали, что будем неизменно,Смеясь, противоборствовать судьбе:Но мы теперь полны стыдом и страхом,Будь милостив, о, мощный Царь Небес,Мы прах, и мы хотим смешаться с прахом,Дерзнули мы не знать твоих чудес,Но отпусти нам наши прегрешенья,Твоим рабам не дай уничтоженья.

Всесильный Бог, лишь ты имеешь власть.Кто те, что пред тобою будут смелы?Коль ты кого задумаешь проклясть,Кто сдержит наказующие стрелы?Кто сдержит ток нарывного дождя?Будь милосерд в своей победной силе!Твоих врагов, как пашню, бороздя,В один алтарь мы Землю превратили,Мы Небо храмом сделали твоим,Где кровью дерзновенных был ты чтим.

Низлив на этот Город нечестивыйТок мщенья, ныне гнев свой отзови.Клянемся мы тобой, что мир строптивый,Покорные, потопим мы в крови,Лишь только дай свое соизволеньеДружине умоляющей твоей,Мы приготовим страшные мученья,Ад дьяволов и медленных огнейДля дерзких, что искупят долгим стономНасмешку над святым твоим законом".

Они так чтили, бледные, дрожа,Огромный призрак собственного сердца,Как бы завесу, с трепетом держаПред каждым чуждым светом иноверца;Из Храма вышли; между тем ЧумаТо одного сражала, то другого,Внезапная в глазах вставала тьма,Исполненная ужаса немого,И смута овладела всей толпой,Был прославляем каждым бог иной.

Ормузд, и Моисей, и Фо, и Брама,И Заратустра, Будда, Магомет,Пред зданием оставленного храмаВозник имен, паролей дикий бред;Вздевая руки, каждый исступленныйКричал: "Наш Бог есть Бог, и только он!"И бой уж надвигался, разъяренный,Вдруг каждый точно льдом был охлажден:Раздался голос, жуткий, как шипенье,Под клобуком возникло привиденье.

То был ревнивый Иберийский жрец,От запада привел он легионы,В его словах — расплавленный свинец,Удел неверных — пытки, казнь и стоны;Он был зловещим даже для друзей,Притворство жило в нем и вместе злоба,Как узел двух сплетенных тесно змей,Как двойня под одною крышкой гроба;Был враг ему — кто быть иным посмел,Страшась Небес, он людям мстить хотел.

Но более всего он ненавиделСвет мудрости и вольного ума.Уж он, дрожа, в воображенье видел,Что Идола его разъята тьма;В Европе уже искрилось веселье,В предчувствии, что кончен сумрак снов,И много жертв, в одной с убийцей келье,Узнали гнет колодок и оков,И видели, что дети их ханжамиЗахвачены и быть должны рабами.

В Европе он не смел карать огнемИли мечом неверных, только пыткиМог назначать законным он путем,Но у закона слишком длинны свитки.И вот, на время — в мире, был он там,Где Бог его презреньем беспредельнымБыл окружен: он ждал, чтобы ИсламВозник как бич врагам его смертельным;Страх Неба тлел в нем вечно, как очаг,И был он людям — нетерпимый враг.

"Умолкните! — вскричал он. — После смерти,Когда настанет Страшный День Суда,Чей Бог есть Бог, узнаете, — о, верьте,За все ошибки в вере вы тогдаЗаплатите мученьем бесконечным.Но месть теперь на землю снизошлаЗа то, что, над судом смеяся вечным,Болезнь нечестья смелой быть могла,И потому возмездья вас коснулись,Основы государства пошатнулись.

Вы думаете, сдержит Бог ЧумуВ ответ на ваши стоны и рыданья?Ее по милосердью своемуТаил он, было долго ожиданье,И выпустил на волю, наконец,Судить его врагов: так что ж, мы ст_о_им,Чтоб этот Полномочный божий жрецВ служении своем был беспокоим?Нет, не замкнутся смертные врата,Пока живет его врагов чета.

Да, голод есть в глубокой бездне ада.И зев раскрыт у змей огнистой тьмы,Они от нас не отрывают взгляда,В их пасти все, что пали от Чумы,Они кишат, как рыбы в мелководье,Им голодно, хотят пожрать ониИх братьев, Сатанинское отродье,Что манит души в вечные огни;Они хотят железными клыкамиНатешиться над гнусными сердцами.

Чуме велит умолкнуть Царь Небес;Возвышенный костер нагромоздите,Ветвистый оборвите целый лес,Камеди ядовитой положите,Она лениво будет липнуть, жечь,Прокрадываясь медленной походкой,Огонь пройдет по сучьям, будет жечь,Под красною железною решеткой,А снизу будут жалить все больнейСтоножки, скорпионы, ленты змей.

На тот костер Лаона и ЛаонуВзведите, медью жаркою их слив.Тогда молитесь Высшему Закону.Услышан будет Небом ваш призыв".Он смолк, они молчание хранили,Меж тем как отзвук голоса вдалиСтихал, как в сказке молкнет отзвук были,И на колени, злобный, встал в пыли,И бормотал проклятья, и в раздореТолпа заволновалася, как море.

Тот голос был как властный ураган,В легенде растворивший двери Ада:Разверзся, мнилось, огненный туман.Раскрылася небесная громада,Возник как будто трон на облаках,На нем Судья, окутанный грозою,В душе у всех восстал безвестный страх,Сдавил их всех палящей полосою;Они как звери были в летний зной,Когда кругом кипит пожар лесной.

То было утром — в полдень, между мертвых!И средь живых, глашатай возгласил:"Владыка стран, как море, распростертых,В своем совете высшем так решил:Кто приведет Лаона иль ЛаонуЖивыми иль обоих их убьет,Наследник царства будет по закону,Но кто живьем обоих приведет,Тот вступит в брак с владетельной КнягинейИ будет, равным, царствовать отныне".

До ночи был костер нагроможденИ сверху был решеткою украшен,А снизу страшным ложем гадов; онПревыше был окрестных мощных башен;Страх следует покорною стопойЗа Злобою, не чувствуя обиды, —Был создан сумасшедшею толпойОгромный темный остов пирамиды;Рабы, как овцы под огнем слепней,Толклись, несли еще, еще ветвей.

Настала ночь, беззвездная, немая,Толпа ждала вкруг этого костра,Глубокое молчанье сохраняя,Войска не расходились до утра;И только змей свистанье и шипеньеПорою раздавалось в этой тьме,Да кто-нибудь в дремотное забвеньеВпадал, поддавшись бешеной Чуме,В веселии она носилась диком,Свой путь в толпе отметив быстрым криком.

Настало утро, — в полчищах людейБезумье, Голод, Страх, Чума крыламиТела нагромождали: так ручейВ осенний день чернеет весь листами;Живые бледный составляли круг;Пред полднем вспыхнул страх всеобщий ада,Панический, как голод, как недуг,Он всех душил удавной силой яда;Шептались все: "Чу! Чу! Они идут?О, Боже, близок час твой, близок суд!"

Жрецы, Святоши были в полной силе,Они в толпе бродили, и одниЯвляли рвенье, а другие былиВ действительном безумье: да, в огни,Они кричали, надо богохульных.Иначе не насытим адских змей.И вот зажглись, как в пиршествах разгульных,Три сотни алчных пламенных печей,И каждый, хоть родной, но раз неверный,Родным сжигался в ревности примерной.

В свирепом дыме полдень потонул,Вечерний ветер прах развеял серый,От этих жертв, на время, бред уснул,Но на закате вновь восстал, без меры.Кто скажет, чт_о_ случилось в темноте,Добра и зла кто уровень отметит?Он тайну к должной приведет чертеИ лабиринт людской души осветит,Где чаянье, близ мысленных стремнин,С тоской в борьбе — не час, не год один.

Так, мать одна троих детей со смехомПриволокла к огню и умерла;И преданные мерзостным утехамСлужители чудовищного зла,Что ели трупы, в Небе трон узрелиИ Ангела, и Ангел тот — она;И в ту же ночь, как на восторг веселий,К огню один, как бы под властью сна,Придя, сказал: "Я — он! В огонь — скорее!"И был сожжен, и умер, пламенея.

И в ту же ночь ряд нежных юных дев,Прекрасных, как живые изваянья,Сгорел, под тихий сладостный напев,И пламени дрожали очертанья;Одетые как бы сияньем снов,Они в огне ложились, как в постели,"Свобода" — было слышно между словТой песни, что они, сгорая, пели,И многие, целуя ноги их,Сгорели, их последний час был тих.

Песнь одиннадцатая