Николай Гумилев - Глоток зеленого шартреза

Н. В. Анненскойс

Солнце скрылось на западеЗа полями обетованными,И стали тихие заводиСиними и благоуханными.

Сонно дрогнул камыш,Пролетела летучая мышь,Рыба плеснулась в омуте……И направились к дому те,У кого есть домС голубыми ставнями,С креслами давнимиИ круглым чайным столом.

Я один остался на воздухеСмотреть на сонную заводь,Где днем так отрадно плавать,А вечером плакать,Потому что я люблю тебя, Господи.

Сон меня сегодня не разнежил,Я проснулась рано поутруИ пошла, вдыхая воздух свежий,Посмотреть ручного кенгуру.

Он срывал пучки смолистых игол,Глупый, для чего-то их жевалИ смешно, смешно ко мне запрыгалИ еще смешнее закричал.

У него так неуклюжи ласки,Но и я люблю ласкать его,Чтоб его коричневые глазкиМигом осветило торжество.

А потом, охвачена истомой,Я мечтать уселась на скамью:Что ж нейдет он, дальний, незнакомый,Тот один, которого люблю!

Мысли так отчетливо ложатся,Словно тени листьев поутру.Я хочу к кому-нибудь ласкаться,Как ко мне ласкался кенгуру.

Н. Л. Сверчкову

В красном фраке с галунами,Надушённый, встал маэстро,Он рассыпал перед намиЗвуки легкие оркестра.

Звуки мчались и кричали,Как виденья, как гиганты,И метались в гулкой зале,И роняли бриллианты.

К золотым сбегали рыбкам,Что плескались там, в бассейне,И по девичьим улыбкамПлыли тише и лилейней.

Созидали башни храмамГолубеющего раяИ ласкали плечи дамам,Улыбаясь и играя.

А потом с веселой дрожью,Закружившись вкруг оркестра,Тихо падали к подножьюНадушённого маэстро.

Моя мечта надменна и проста:Схватить весло, поставить ногу в стремяИ обмануть медлительное время,Всегда лобзая новые уста;

А в старости принять завет Христа,Потупить взор, посыпать пеплом темяИ взять на грудь спасающее бремяТяжелого железного креста!

И лишь когда средь оргии победнойЯ вдруг опомнюсь, как лунатик бледный,Испуганный в тиши своих путей,

Я вспоминаю, что, ненужный атом,Я не имел от женщины детейИ никогда не звал мужчину братом.

Я – попугай с Антильских островов,Но я живу в квадратной келье мага.Вокруг – реторты, глобусы, бумага,И кашель старика, и бой часов.

Пусть в час заклятий, в вихре голосовИ в блеске глаз, мерцающих, как шпага,Ерошат крылья ужас и отвагаИ я сражаюсь с призраками сов…

Пусть! Но едва под этот свод унылыйВойдет гадать о картах иль о милойРаспутник в раззолоченном плаще –

Мне грезится корабль в тиши залива,Я вспоминаю солнце… и вотщеСтремлюсь забыть, что тайна некрасива.

Читатель книг, и я хотел найтиМой тихий рай в покорности сознанья,Я их любил, те странные пути,Где нет надежд и нет воспоминанья.

Неутомимо плыть ручьями строк,В проливы глав вступать нетерпеливоИ наблюдать, как пенится поток,И слушать гул идущего прилива!

Но вечером… О, как она страшна,Ночная тень за шкафом, за киотом,И маятник, недвижный, как луна,Что светит над мерцающим болотом!

У меня не живут цветы,Красотой их на миг я обманут,Постоят день-другой и завянут,У меня не живут цветы.

Да и птицы здесь не живут,Только хохлятся скорбно и глухо,А наутро – комочек из пуха…Даже птицы здесь не живут.

Только книги в восемь рядов,Молчаливые, грузные томы,Сторожат вековые истомы,Словно избы в восемь рядов.

Мне продавший их букинист,Помню, был и горбатым, и нищим……Торговал за проклятым кладбищемМне продавший их букинист.

Это было не раз, это будет не разВ нашей битве глухой и упорной:Как всегда, от меня ты теперь отреклась,Завтра, знаю, вернешься покорной.

Но зато не дивись, мой враждующий друг,Враг мой, схваченный темной любовью,Если стоны любви будут стонами мук,Поцелуи – окрашены кровью.

Солнце свирепое, солнце грозящее,Бога, в пространствах идущего,Лицо сумасшедшее,

Солнце, сожги настоящееВо имя грядущего,Но помилуй прошедшее!

Рощи пальм и заросли алоэ,Серебристо-матовый ручей,Небо бесконечно голубое,Небо, золотое от лучей.

И чего еще ты хочешь, сердце?Разве счастье – сказка или ложь?Для чего ж соблазнам иноверцаТы себя покорно отдаешь?

Разве снова хочешь ты отравы,Хочешь биться в огненном бреду,Разве ты не властно жить, как травыВ этом упоительном саду?

Еще один ненужный день,Великолепный и ненужный!Приди, ласкающая тень,И душу смутную оденьСвоею ризою жемчужной.

И ты пришла… ты гонишь прочьЗловещих птиц – мои печали.О повелительница ночь,Никто не в силах превозмочьПобедный шаг твоих сандалий!

От звезд слетает тишина,Блестит луна – твое запястье,И мне во сне опять данаОбетованная страна –Давно оплаканное счастье.

Музы, рыдать перестаньте,Грусть вашу в песнях излейте,Спойте мне песню о ДантеИли сыграйте на флейте.

Дальше, докучные фавны,Музыки нет в вашем кличе!Знаете ль вы, что недавноБросила рай Беатриче,

Странная белая розаВ тихой вечерней прохладе…Что это? Снова угрозаИли мольба о пощаде?

Жил беспокойный художник.В мире лукавых обличий –Грешник, развратник, безбожник,Но он любил Беатриче.

Тайные думы поэтаВ сердце его прихотливомСтали потоками света,Стали шумящим приливом.

Музы, в сонете-брильянтеСтранную тайну отметьте,Спойте мне песню о ДантеИ Габриеле Россетти.

В моих садах – цветы, в твоих – печаль.Приди ко мне, прекрасною печальюЗаворожи, как дымчатой вуалью,Моих садов мучительную даль.

Ты – лепесток иранских белых роз.Войди сюда, в сады моих томлений,Чтоб не было порывистых движений,Чтоб музыка была пластичных поз,

Чтоб пронеслось с уступа на уступЗадумчивое имя БеатричеИ чтоб не хор менад, а хор девичийПел красоту твоих печальных губ.

Пощади, не довольно ли жалящей боли,Темной пытки отчаянья, пытки стыда!Я оставил соблазн роковых своеволий,Усмиренный, покорный, я твой навсегда.

Слишком долго мы были затеряны в безднах,Волны-звери, подняв свой мерцающий горб,Нас крутили и били в объятьях железныхИ бросали на скалы, где пряталась скорбь.

Но теперь, словно белые кони от битвы,Улетают клочки грозовых облаков.Если хочешь, мы выйдем для общей молитвыНа хрустящий песок золотых островов.

Я не буду тебя проклинать,Я печален печалью разлуки,Но хочу и теперь целоватьЯ твои уводящие руки.

Все свершилось, о чем я мечталЕще мальчиком странно-влюбленным,Я увидел блестящий кинжалВ этих милых руках обнаженным.

Ты подаришь мне смертную дрожь,А не бледную дрожь сладострастьяИ меня навсегда уведешьК островам совершенного счастья.

Сердце – улей, полный сотами,Золотыми, несравненными!Я борюсь с водоворотамиИ клокочущими пенами.

Я трирему с грудью остроюВ буре бешеной измучаю,Но домчусь к родному островуС грозовою сизой тучею.

Я войду в дома просторные,Сердце встречами обрадуюИ забуду годы черные,Проведенные с Палладою.

Так! Но кто, подобный коршуну,Над моей душою носится,Словно манит к року горшему,С новой кручи в бездну броситься?

В корабле раскрылись трещины,Море взрыто ураганами,Берега, что мне обещаны,Исчезают за туманами.

И шепчу я, робко слушаяВой над водною пустынею:«Нет, союза не нарушу яС необорною богинею».

Только над городом месяц двурогийОстро прорезал вечернюю мглу,Встал Одиссей на высоком пороге,В грудь Антиноя он бросил стрелу.

Чаша упала из рук Антиноя,Очи окутал кровавый туман,Легкая дрожь… и не стало героя,Лучшего юноши греческих стран.

Схвачены ужасом, встали другие,Робко хватаясь за щит и за меч.Тщетно! Уверенны стрелы стальные,Злобно насмешлива царская речь:

«Что же, князья знаменитой Итаки,Что не спешите вы встретить царя,Жертвенной кровью священные знакиЗапечатлеть у его алтаря?

Вы истребляли под грохот тимпановВсе, что мне было богами дано:Тучных быков, круторогих баранов,С кипрских холмов золотое вино.

Льстивые речи шептать Пенелопе,Ночью ласкать похотливых рабынь –Слаще, чем биться под музыку копий,Плавать над ужасом водных пустынь!

Что обо мне говорить вы могли бы?«Он никогда не вернется домой,Труп его съели безглазые рыбыВ самой бездонной пучине морской».

Как? Вы хотите платить за обиды?Ваши дворцы предлагаете мне?Я бы не принял и всей Атлантиды,Всех городов, погребенных на дне!

Звонко поют окрыленные стрелы,Мерно блестит угрожающий меч,Все вы, князья, и трусливый и смелый,Белою грудой готовитесь лечь.

Вот Евримах, низкорослый и тучный,Бледен… бледнее он мраморных стен.В ужасе бьется, как овод докучный,Юною девой захваченный в плен.

Вот Антином… разъяренные взгляды…Сам он громаден и грузен, как слон.Был бы он первым героем Эллады,Если бы с нами отплыл в Илион.

Падают, падают тигры и ланиИ никогда не поднимутся вновь.Что это? Брошены красные тканиИли, дымясь, растекается кровь?

Ну, собирайся со мною в дорогу,Юноша светлый, мой сын Телемах!Надо служить беспощадному богу,Богу Тревоги на черных путях.

Снова полюбим влекущую даль мыИ золотой от луны горизонт,Снова увидим священные пальмыИ опененный, клокочущий Понт.

Пусть не запятнано ложе царицы –Грешные к ней прикасались мечты.Чайки белей и невинней зарницыТемной и страшной ее красоты».

Еще один старинный долг,Мой рок, еще один священный!Я не убийца, я не волк,Я чести сторож неизменный.

Лица морщинистого чертВ уме не стерли вихри жизни.Тебя приветствую, Лаэрт,В твоей задумчивой отчизне.

Смотрю: украсили садыХолмов утесистые скаты.Какие спелые плоды,Как сладок запах свежей мяты!

Я слезы кротости пролью,Я сердце к счастью приневолю,Я земно кланяюсь ручью,И бедной хижине, и полю.

И сладко мне, и больно мнеСидеть с тобой на козьей шкуре.Я верю – боги в тишине,А не в смятенье и не буре.

Но что мне розовых харитНеисчислимые услады?!Над морем встал алмазный щитБогини воинов, Паллады.

Старик, спеша отсюда прочь,Последний раз тебя целуюИ снова ринусь грудью в ночьУвидеть бездну грозовую.

Но в час, как Зевсовой рукойМой черный жребий будет вынут,Когда предсмертною тоскойЯ буду навзничь опрокинут,

Припомню я не день войны,Не праздник в пламени и дыме,Не ласки знойные жены,Увы, делимые с другими, –

Тебя, твой миртовый венец,Глаза безоблачнее небаИ с нежным именем «отец»Сойду в обители Эреба.

На полярных морях и на южных,По изгибам зеленых зыбей,Меж базальтовых скал и жемчужныхШелестят паруса кораблей.

Быстрокрылых ведут капитаны –Открыватели новых земель,Для кого не страшны ураганы,Кто изведал мальстремы и мель.

Чья не пылью затерянных хартий –Солью моря пропитана грудь,Кто иглой на разорванной картеОтмечает свой дерзостный путь.

И, взойдя на трепещущий мостик,Вспоминает покинутый порт,Отряхая ударами тростиКлочья пены с высоких ботфорт,

Или, бунт на борту обнаружив,Из-за пояса рвет пистолет,Так что сыпется золото с кружев,С розоватых брабантских манжет.

Пусть безумствует море и хлещет,Гребни волн поднялись в небеса –Ни один пред грозой не трепещет,Ни один не свернет паруса.

Разве трусам даны эти руки,Этот острый, уверенный взгляд,Что умеет на вражьи фелукиНеожиданно бросить фрегат.

Меткой пулей, острогой железнойНастигать исполинских китовИ приметить в ночи многозвезднойОхранительный свет маяков?

Вы все, паладины Зеленого Храма,Над пасмурным морем следившие румб,Гонзальво и Кук, Лаперуз и де Гама,Мечтатель и царь, генуэзец Колумб!

Ганнон Карфагенянин, князь Сенегамбий,Синдбад-Мореход и могучий Улисс,О ваших победах гремят в дифирамбеСедые валы, набегая на мыс!

А вы, королевские псы, флибустьеры,Хранившие золото в темном порту,Скитальцы-арабы, искатели верыИ первые люди на первом плоту!

И все, кто дерзает, кто хочет, кто ищет,Кому опостылели страны отцов,Кто дерзко хохочет, насмешливо свищет,Внимая заветам седых мудрецов!

Как странно, как сладко входить в ваши грезы,Заветные ваши шептать именаИ вдруг догадаться, какие наркозыКогда-то рождала для вас глубина!

И кажется: в мире, как прежде, есть страны,Куда не ступала людская нога,Где в солнечных рощах живут великаныИ светят в прозрачной воде жемчуга.

С деревьев стекают душистые смолы,Узорные листья лепечут: «Скорей,Здесь реют червонного золота пчелы,Здесь розы краснее, чем пурпур царей!»

И карлики с птицами спорят за гнезда,И нежен у девушек профиль лица…Как будто не все пересчитаны звезды,Как будто наш мир не открыт до конца!

Только глянет сквозь утесыКоролевский старый форт,Как веселые матросыПоспешат в знакомый порт.

Там, хватив в таверне сидру,Речь ведет болтливый дед,Что сразить морскую гидруМожет черный арбалет.

Темнокожие мулаткиИ гадают, и поют,И несется запах сладкийОт готовящихся блюд.

А в заплеванных тавернахОт заката до утраМечут ряд колод неверныхЗавитые шулера.

Хорошо по докам портаИ слоняться, и лежать,И с солдатами из фортаНочью драки затевать.

Иль у знатных иностранокДерзко выклянчить два су,Продавать им обезьянокС медным обручем в носу.

А потом бледнеть от злости,Амулет зажать в полу,Все проигрывая в костиНа затоптанном полу.

Но смолкает зов дурмана,Пьяных слов бессвязный лет,Только рупор капитанаИх к отплытью призовет.

Но в мире есть иные области,Луной мучительной томимы.Для высшей силы, высшей доблестиОни навек недостижимы.

Там волны с блесками и всплескамиНепрекращаемого танца,И там летит скачками резкимиКорабль Летучего Голландца.

Ни риф, ни мель ему не встретятся,Но, знак печали и несчастий,Огни святого Эльма светятся,Усеяв борт его и снасти.

Сам капитан, скользя над бездною,За шляпу держится рукою.Окровавленной, но железноюВ штурвал вцепляется – другою.

Как смерть, бледны его товарищи,У всех одна и та же дума.Так смотрят трупы на пожарище,Невыразимо и угрюмо.

И если в час прозрачный, утреннийПловцы в морях его встречали,Их вечно мучил голос внутреннийСлепым предвестием печали.

Ватаге буйной и воинственнойТам много сложено историй,Но всех страшней и всех таинственнейДля смелых пенителей моря –

О том, что где-то есть окраина –Туда, за тропик Козерога! –Где капитана с ликом КаинаЛегла ужасная дорога.

От плясок и песен усталый АдамЗаснул, неразумный, у Древа Познанья.Над ним ослепительных звезд трепетанья,Лиловые тени скользят по лугам,И дух его сонный летит над лугами,Внезапно настигнут зловещими снами.

Он видит пылающий ангельский меч,Что жалит нещадно его и подругуИ гонит из рая в суровую вьюгу,Где нечем прикрыть им ни бедер, ни плеч…Как звери, должны они строить жилище,Пращой и дубиной искать себе пищи.

Обитель труда и болезней… Но здесьВпервые постиг он с подругой единство.Подруге – блаженство и боль материнстваИ заступ – ему, чтобы вскапывать весь.Служеньем Иному прекрасны и грубы,Нахмурены брови и стиснуты губы.

Вот новые люди… Очерчен их рот,Их взоры не блещут, и смех их случаен.За вепрями сильный охотится Каин,И Авель сбирает маслины и мед,Но воле не служат они патриаршей:Пал младший и в ужасе кроется старший.

И многое видит смущенный Адам:Он тонет душою в распутстве и неге,Он ищет спасенья в надежном ковчегеИ строится снова, суров и упрям,Медлительный пахарь, и воин, и всадник…Но Бог охраняет его виноградник.

На бурый поток наложил он узду,Бессонною мыслью постиг равновесье,Как ястреб, врезается он в поднебесье,У косной земли отнимает руду.Покорны и тихи, хранят ему книгиНапевы поэтов и тайны религий.

И в ночь волхвований на пышные мхиК нему для объятий нисходят сильфиды,К услугам его, отомщать за обиды,И звездные духи, и духи стихий,И к солнечным скалам из грозной пучиныВлекут его челн голубые дельфины.

Он любит забавы опасной игры –Искать в океанах безвестные страны,Ступать безрассудно на волчьи поляныИ видеть равнину с высокой горы,Где с узких тропинок срываются козыИ душные, красные клонятся розы.

Он любит и скрежет стального резца,Дробящего глыбистый мрамор для статуй,И девственный холод зари розоватой,И нежный овал молодого лица, –Когда на холсте под ударами кистиЛожатся они и светлей и лучистей.

Устанет – и к небу возводит свой взор,Слепой и кощунственный взор человека:Там, Богом раскинут от века до века,Мерцает над ним многозвездный шатер.Святыми ночами, спокойный и строгий,Он клонит колена и грезит о Боге.

Он новые мысли, как светлых гостей,Всегда ожидает из розовой дали,А с ними, как новые звезды, печалиЕще неизведанных дум и страстей,Провалы в мечтаньях и ужас в искусстве,Чтоб сердце болело от тяжких предчувствий.

И кроткая Ева, игрушка богов,Когда-то ребенок, когда-то зарница,Теперь для него молодая тигрица,В зловещем мерцаньи ее жемчугов,Предвестница бури, и крови, и страсти,И радостей злобных, и хмурых несчастий.

Так золото манит и радует взгляд,Но в золоте темные силы таятся,Они управляют рукой святотатцаИ в братские кубки вливают свой яд.Не в силах насытить, смеются и мучатИ стонам и крикам неистовым учат.

Он борется с нею. Коварный, как змей,Ее он опутал сетями соблазна.Вот Ева – блудница, лепечет бессвязно,Вот Ева – святая, с печалью очей.То лунная дева, то дева земная,Но вечно и всюду чужая, чужая.

И он, наконец, беспредельно устал,Устал и смеяться и плакать без цели;Как лебеди, стаи веков пролетели,Играли и пели, он их не слыхал;Спокойный и строгий, на мраморных скалахОн молится Смерти, богине усталых:

«Узнай, Благодатная, волю мою:На степи земные, на море земное,На скорбное сердце мое заревоеПролей смертоносную влагу свою.Довольно бороться с безумьем и страхом.Рожденный из праха, да буду я прахом!»

И, медленно рея багровым хвостом,Помчалась к земле голубая комета.И страшно Адаму, и больно от света,И рвет ему мозг нескончаемый гром.Вот огненный смерч перед ним закрутился,Он дрогнул и крикнул… и вдруг пробудился.

Направо – сверкает и пенится Тигр,Налево – зеленые воды Евфрата,Долина серебряным блеском объята,Тенистые отмели манят для игр,И Ева кричит из весеннего сада:«Ты спал и проснулся… Я рада, я рада!»

Я спал, и смыла пена белаяМеня с родного корабля,И в черных водах, помертвелая,Открылась мне моя земля.

Она полна конями быстрымиИ красным золотом пещер,Но ночью вспыхивают искрамиГлаза блуждающих пантер.

Там травы славятся узорамиИ реки словно зеркала,Но рощи полны мандрагорами,Цветами ужаса и зла.

На синевато-белом мрамореЯ высоко воздвиг маяк,Чтоб пробегающие на мореДалеко видели мой стяг.

Я предлагал им перья страуса,Плоды, коралловую нить,Но ни один стремленья парусаНе захотел остановить.

Все чтили древнего оракулаИ приговор его судаО том, чтоб вечно сердце плакалоУ все заброшенных сюда.

И надо мною одиночествоВозносит огненную плетьЗа то, что древнее пророчествоМне суждено преодолеть.

Давно вода в мехах иссякла,Но как собака не умру:Я в память дивного ГераклаСперва отдам себя костру.

И пусть, пылая, жалят сучья,Грозит чернеющий Эреб.Какое странное созвучьеУ двух враждующих судеб!

Он был героем, я – бродягой,Он – полубог, я – полузверь,Но с одинаковой отвагойСтучим мы в замкнутую дверь.

Пред смертью все, Терсит и Гектор,Равно ничтожны и славны.Я также выпью сладкий нектарВ полях лазоревой страны.

Адам, униженный Адам,Твой бледен лик, и взор твой бешен,Скорбишь ли ты по тем плодам,Что ты срывал, еще безгрешен?

Скорбишь ли ты о той поре,Когда, еще ребенок-дева,В душистый полдень на гореПеред тобой плясала Ева?

Теперь ты знаешь тяжкий трудИ дуновенье смерти грозной,Ты знаешь бешенство минут,Припоминая слово «поздно».

И боль жестокую, и стыдНеутолимый и бесстрастный,Который медленно томит,Который мучит сладострастно.

Ты был в раю, но ты был царь,И честь была тебе порукой,За счастье, вспыхнувшее встарь,Надменный втрое платит мукой.

За то, что не был ты как труп,Горел, искал и был обманут,В высоком небе хоры трубТебе греметь не перестанут.

В суровой доле будь упрям,Будь хмурым, бледным и согбенным,Но не скорби по тем плодам,Неискупленным и презренным.

Все мы, святые и воры,Из алтаря и острога,Все мы – смешные актерыВ театре Господа Бога.

Бог восседает на троне,Смотрит, смеясь, на подмостки,Звезды на пышном хитоне –Позолоченные блестки.

Так хорошо и привольноВ ложе предвечного света.Дева Мария довольна,Смотрит, склоняясь, в либретто:

«Гамлет? Он должен быть бледным.Каин? Тот должен быть грубым…»Зрители внемлют победнымСолнечным, ангельским трубам.

Бог, наклонясь, наблюдает,К пьесе он полон участья.Жаль, если Каин рыдает,Гамлет изведает счастье!Так не должно быть по плану!Чтобы блюсти упущенья,Боли, глухому титану,Вверил он ход представленья.

Боль вознеслася горою,Хитрой раскинулась сетью,Всех, утомленных игрою,Хлещет кровавою плетью.

Множатся пытки и казни…И возрастает тревога:Что, коль не кончится праздникВ театре Господа Бога?

В муках и пытках рождается слово,Робкое, тихо проходит по жизни.Странник оно, из ковша золотогоПьющий остатки на варварской тризне.

Выйдешь к природе! Природа враждебна,Все в ней пугает, всего в ней помногу,Вечно звучит в ней фанфара молебнаНе твоему и ненужному Богу.

Смерть? Но сперва эту сказку поэтаВзвесь осторожно и мудро исчисли, –Жалко, не будет ни жизни, ни света,Но пожалеешь о царственной мысли.

Что ж, это путь величавый и строгий:Плакать с осенним пронзительным ветром,С нищими нищим таиться в берлоге,Хмурые думы оковывать метром.

Она колдует тихой ночьюУ потемневшего окнаИ страстно хочет, чтоб воочьюЕй тайна сделалась видна.

Как бред, мольба ее бессвязна,Но мысль, упорна и горда, –Она не ведает соблазнаИ не отступит никогда.

Внизу… там дремлет город пестрыйИ кто-то слушает и ждет,Но меч, уверенный и острый,Он тоже знает свой черед.

На мертвой площади, где сероИ сонно падает роса,Живет неслыханная вераВ ее ночные чудеса.

Но тщетен зов ее кручины,Земля все та же, что была,Вот солнце выйдет из пучиныИ позолотит купола.

Ночные тени станут реже,Прольется гул, как ропот вод,И в сонный город ветер свежийПрохладу моря донесет.

И меч сверкнет, и кто-то вскрикнет,Кого-то примет тишина,Когда усталая поникнетУ заалевшего окна.

Князь вынул бич и кинул клич –Грозу охотничьих добыч,

И белый конь, душа погонь,Ворвался в стынущую сонь.

Удар копыт в снегу шуршит,И зверь встает, и зверь бежит,

Но не спастись ни вглубь, ни ввысь,Как змеи, стрелы понеслись.

И легкий взмах наводит страхНа неуклюжих росомах,

Грызет их медь седой медведь,Но все же должен умереть.

И, легче птиц, склоняясь ниц,Князь ищет четкий след лисиц.

Но вечер ал, и князь устал,Прилег на мох и задремал,

Не дремлет конь, его не тронь,Огонь в глазах его, огонь.

И, волк равнин, подходит финнТуда, где дремлет властелин,

А ночь светла, земля бела,Господь, спаси его от зла!

Не медной музыкой фанфарНе грохотом роговЯ мой приветствовал пожарИ сон твоих шагов.

Сковала бледные устаСвятая Тишина,И в небе знаменем ХристаСияла нам луна.

И рокотали соловьиО Розе Горних стран,Когда глаза мои, твоиЗаворожил туман.

И вот теперь, когда с тобойЯ здесь последний раз,Слезы ни флейта, ни гобойНе вызовут из глаз.

Теперь душа твоя мертва,Мечта твоя темна,А мне все те ж твердит словаСвятая Тишина.

Соединяющий телаИх разлучает вновь,Но будет жизнь моя светла,Пока жива любовь.

Валентину Кривичу