Белла Ахмадулина - Сборник стихов
* * *
Моя машинка — не моя.Мне подарил ее коллега,которому она мала,а мне как раз, но я жалелаее за то, что человекобрек ее своим повадкам,и, сделавшись живей, чем вещь,она страдала, став подарком.Скучал и бунтовал зверек,неприрученный нрав насупив,и отвергал как лишний слогвысокопарнейший мой суффикс.Пришелец из судьбы чужойпереиначивал мой почерк,меня неведомой душойотяготив, но и упрочив.Снесла я произвол благойи сделаюсь судьбой моею —
всегда желать, чтоб мой глаголбыл проще, чем сказать умею.Пока в себе не ощутишьпоследней простоты насущность,слова твои — пустая тишь,зачем ее слагать и слушать?Какое слово предпочестьсловам, их грешному излишку —не знаю, но всего, что есть,упор и понуканье слышу.
Москва ночью при снеге
(отрывок)
Родитель-хранитель-ревнитель души,что ластишься чудом и чадом?Усни, не таращь на луну этажи,не мучь Александровским садом.
Москву ли дразнить белизною Афинв ночь первого сильного снега?(Мой друг, твое имя окликнет с афишиз отчужденья, как с неба.
То ль скареда-лампа жалеет огня,то ль так непроглядна погода,мой друг, твое имя читает меняи не узнает пешехода.)
Эй, чудище, храмище, больно смотреть,орды угомон и поминки,блаженная пестрядь, родимая речь —всей кровью из губ без запинки.
Деньга за щекою, раскосый башмакв садочке, в калине-малине.И вдруг ни с того ни с сего, просто так,в ресницах — слеза по Марине…
* * *
Стихотворения чудный театр,нежься и кутайся в бархат дремотный.Я ни при чем, это занят работойчуждых божеств несравненный талант.
Я лишь простак, что извне приглашендля сотворенья стороннего действа.Я не хочу! Но меж звездами где-тогрозную палочку взял дирижер.
Стихотворения чудный театр,нам ли решать, что сегодня сыграем?Глух к наставленьям и недосягаемв музыку нашу влюбленный тиран.
Что он диктует? И есть ли навес —нас упасти от любви его лютой?Как помыкает безграмотной лютнейбезукоризненный гений небес!
Стихотворения чудный театр,некого спрашивать: вместо ответа —мука, когда раздирают отверстьятруб — для рыданья и губ — для тирад.
Кончено! Лампы огня не таят.Вольно! Прощаюсь с божественным игом.Вкратце — всей жизнью и смертью — разыгранстихотворения чудный театр.
Победа
В день празднества, в час майского дождя,в миг соловьиных просьб и повелений,когда давно уж выросло дитя,рожденное порой послевоенной,когда разросся в небе фейерверк,как взрыв сирени бел, лилов и розов, —вдруг поглядит в былое человеки взгляд его становится серьезен.Есть взгляд такой, такая тень чела —чем дальше смотришь, тем зрачок влажнее.То память о войне, величинараздумья и догадка — неужелия видела тот май, что превзошелиные маи и доныне прочен?Крик радости в уста, слезу в зрачоквписал его неимоверный почерк.На площади, чья древняя красакраснеет без изъяна и пробела,исторгнув думу, прянул в небесавздох всей земли и всех людей — Победа!
Анне Каландадзе
Как мило все было, как странно.Луна восходила, и Аннапечалилась и говорила:— Как странно все это, как мило.В деревьях вблизи ипподрома —случайная сень ресторана.Веселье людей. И природа:луна, и деревья, и Анна.Вот мы — соучастники сборищ.Вот Анна — сообщник природы,всего, с чем вовеки не споришь,лишь смотришь — мгновенья и годы.У трав, у луны, у туманаи малого нет недостатка.И я понимаю, что Анна —явленье того же порядка.Но, если вблизи ипподрома,но, если в саду ресторана,и Анна, хотя и продрогла,смеется так мило и странно,я стану резвей и развязнейи вымолвлю тост неизбежный:— Ах, Анна, я прелести вашейтакой почитатель прилежный.Позвольте спросить вас: а развеваш стих — не такая ж загадка,как встреча Куры и Арагвыблиз Мцхета во время заката?Как эти прекрасные рекислились для иного значенья,так вашей единственной речинерасторжимы теченья.В ней чудно слова уцелели,сколь есть их у Грузии милой,и раньше — до Свети-Цховели,и дальше — за нашей могилой.Но, Анна, вот сад ресторана,веселье вблизи ипподрома,и слышно, как ржет неустанноконей неусыпная дрема.Вы, Анна, — ребенок и витязь,вы — маленький стебель бесстрашный,но, Анна, клянитесь, клянитесь,что прежде вы не были в хашной!И Анна клялась и смеялась,смеялась и клятву давала:— Зарей, затевающей алость,клянусь, что еще не бывала!О жизнь, я люблю твою сущность:луну, и деревья, и Анну,и Анны смятенье и ужас,когда подступали к духану.Слагала душа потаенносвой шелест, в награду за этоприсутствие Галактионаравнялось избытку рассвета,не то, чтобы видимо зренью,но очевидно для сердца,и слышалось: — Есмь я и реювот здесь, у открытого срезаскалы и домов, что навислинад бездной Куры близ Метехи.Люблю ваши детские мыслии ваши простые утехи.И я помышляла: покудасоседом той тени не стану,дай, жизнь, отслужить твое чудо,ту ночь, и то утро, и Анну…
* * *
Я столько раз была мертваиль думала, что умираю,что я безгрешный лист мараю,когда пишу на нем слова.
Меня терзали жизнь, нужда,страх поутру, что все сначала.Но Грузия меня всегдазвала к себе и выручала.
До чудных слез любви в зрачкахи по причине неизвестной,о, как, когда б вы знали, — какменя любил тот край прелестный.
Тифлис, не знаю, невдомек —каким родителем суровымя брошена на твой порогподкидышем большеголовым?
Тифлис, ты мне не объясняли я ни разу не спросила:за что дарами осыпали мне же говорил «спасибо»?
Какую жизнь ни сотворюиз дней грядущих, из тумана, —чтоб отслужить любовь твою,все будет тщетно или мало…
* * *
Помню — как вижу, зрачки затемнювеками, вижу: о, как загореловсе, что растет, и, как песнь, затянуимя земли и любви: Сакартвело.
Чуждое чудо, грузинская речь,Тереком буйствуй в теснине гортани,ах, я не выговорю — без предтечкрови, воспитанной теми горами.
Вас ли, о, вас ли, Шота и Важа,в предки не взять и родство опровергнуть?Ваше — во мне, если в почву вошлакосточка, — выйдет она на поверхность.
Слепы уста мои, где поводырь,чтобы мой голос впотьмах порезвился?Леса ли оклик услышу, воды ль —кажется: вот говорят по-грузински.
Как я люблю, славянин и простак,недосягаемость скороговорки,помнишь: лягушки в болоте… О, какмучают горло предгорья, пригорки
грамоты той, чьи вершины в снегуУшбы надменней. О, вздор альпенштока!Гмерто, ужель никогда не смогувысказать то — несказанное что-то?
Только во сне — велика и чиста,словно снега, разрастаюсь и рею,сколько хочу, услаждаю устаречью грузинской, грузинскою речью…
* * *
Я знаю, все будет: архивы, таблицы…Жила-была Белла… потом умерла…И впрямь я жила! Я летела в Тбилиси,где Гия и Шура встречали меня.
О, длилось бы вечно, что прежде бывало:с небес упадал солнцепек проливной,и не было в городе этом подвала,где Гия и Шура не пили со мной.
Как свечи, мерцают родимые лица.Я плачу, и влажен мой хлеб от вина.Нас нет, но в крутых закоулках Тифлисамы встретимся: Гия, и Шура, и я.
Счастливица, знаю, что люди другиев другие помянут меня времена.Спасибо! — Да тщетно: как Шура и Гия,никто никогда не полюбит меня.
Путник
